Эдуард Бабаев. Воспоминания. -
СПб.: Инапресс, 2000. - С. 36-39.
"Будь полон, чистый водоем"
Во время эвакуации Анна Ахматова жила в той части нового Ташкента, где до революции обитали туркестанские генералы, врачи, учителя, инженеры, колониальные чиновники.
Она по-своему полюбила этот город. И далее говорила в одном из своих стихотворений: "То мог быть Стамбул или даже Багдад…" Но для нее это был именно Ташкент, каким она его увидела в году войны и вспомнила "на лету":
Как запылал Ташкент в цвету,
Весь белым пламенем объят.
Горяч, пахуч, замысловат,
Невероятен...
Особенное впечатление на нее производили пустыни и цветущие деревья:
И яблони, прости их Боже,
Как от венца в любовной дрожи.
Арык на местном языке.
Сегодня пущенный, лепечет.
А я дописываю "Нечет".
Анна Андреевна очень сожалела, что Гумилев не успел повидать Среднюю Азию. И была взволнована, когда ее знакомый, полковник Крылов, сказал ей, что "Туркестанские генералы" Гумилева - это лучшее, что когда-либо было сказано о русской армии на востоке. "И Уч-Кудук, и Киндерли, и гибель роты несчастливой"...
Трудно даже поверить, что Гумилев никогда не бывал здесь.
Они забыли дни тоски,
Ночные возгласы "К оружью!",
Унылые солончаки
И поступь мерную верблюжью.
- "Что с вами?" - "Так, нога болит".
- "Подагра?" - "Нет, сквозная рана".
И сразу сердце защемит
Тоска по солнцу Туркестана.
И стихи Анны Ахматовой, написанные в Туркестане, были и остаются единственным своем роде дополнением к "Туркестанским генералам" Гумилева.
В стихотворении "На смоленском кладбище", написанном в 1942 году в Дюрмене под Ташкентом, Анна Ахматова пишет:
А все, кого я на земле застала.
Вы, века прошлого дряхлеющий посев!
Вот здесь кончалось все: обеды у Донона,
Интриги и чины, балет, текущий счет...
На ветхом цоколе - дворянская корона
И ржавый ангелок сухие слезы льет.
Восток еще лежал непознанным пространством
И громыхал вдали, как грозный вражий стан,
А с Запада несло викторианским чванством.
Летели конфетти, и подвывал канкан.
Я помню, как она читала эти только что написанные стихи - "эпический отрывок" о людях своего поколения.
Она не любила экзотику. Говорят, что когда Гумилев рассказывал о своих впечатлениях от поездки в Африку, она выходила в другую комнату. Настолько она не любила экзотики. И действительно, это не ее стихия.
Но на Востоке не могла избегнуть того, что не было экзотикой по существу, но что легко превращалось в легенду. Недаром она назвала себя однажды Шахерезадой. Вот только в отличие от Шахерезады она не рассказывала сказок и старательно обходила то, что могло бы сойти за экзотику.
Если сохранилась кинохроника 30 - 40-х годов, то чуть ли не в каждом ее выпуске, наверное, можно найти сюжеты, так или иначе связанные со строительством новых каналов в безводной степи.
Каналы прокладывались первобытными способами, вручную. На руках переносили грунт со дна будущего канала на будущий берег. Тысячи землекопов трудились на солнце с утра до ночи. Трудились все: и солдаты, и школьники, и рабочие, и декхане. Это называлось "народная стройка".
да и не знали никаких других форм труда.
В школе у нас был военрук Бархатов. Он был в душе этнографом и писал статьи для гарнизонной многотиражки. У него была странная манера командовать. Он произносил свое командирское слово как приказ, но сопровождал его пояснительным комментарием. Например, он говорил: "Смирно!" - и добавлял: "И не шевелись!"
Вместе с ним мы работали на очистке канала в Голодной степи. Потом трудились на строительстве нового ответвления старого канала Говорили, что он был построен еще до революции и назывался "Царь-арык", а потом получил название "Канал имени Кирова". Почему именно Кирова - не известно. Может быть, Бархатов знал, ведь он был, как уже сказано, этнографом. Когда работы были окончены, мы, учащиеся школы для детей туркестанских офицеров, уехали в город. А он остался на канале. И потом говорил:
- Напрасно вы уехали... Это было зрелище и событие!
По его словам выходило, что "проводником воды" на этот раз была Анна Ахматова.
На мой резкий жест недоверия он отозвался в своем стиле. Он сказал: "Смирно!" - и добавил: "И не шевелись!"
Это было в самые последние дни пребывания Анны Андреевны в Ташкенте. Я ничего об этом не знал заранее. Но и сама Ахматова, кажется, ничего заранее не знала. К тому же надо согласиться, что многое из того, чего не могла сделать Анна Ахматова, легко могла совершить Акума, та дерзкая, "простонародная" женщина, которая всегда жила в ней.
Впрочем, это я теперь так рассуждаю, а тогда я не посмел даже спросить Анну Андреевну, было ли это на самом деле. А может быть, и хорошо, что я не задавал ей уточняющих вопросов и позволил легенде идти своим руслом с таким же успехом, как по новому руслу идет живительная влага, когда разрушают перемычку только что построенного канала.
Подтверждение тому, что рассказывал Бархатов, я нашел в воспоминаниях ташкентской писательницы, которая хорошо знала Анну Андреевну. Она рассказывает, что однажды Гафур Гулям прямо с какого-то заседания в Союзе писателей предложил Анне Ахматовой поехать в Мирзачуль на открытие нового канала.
Анна Ахматова любила поездки на машине за город. Но такая возможность представлялась ей очень редко. И она согласилась. Вместе с ней поехали Сайда Зуннунова и Светлана Сомова, которая и описала подробно всю эту историю. Машина привезла их к головному сооружению и остановилась возле домика из глины, перед которым был небольшой хауз, четырехугольный пруд, обсаженный тополями.
Сорвали перемычку, и вода потекла в новое русло. А перед водным потоком шли люди, пели певцы, играли узбекские свирели, и каждый придавливал ногой мягкий грунт, чтобы вода вливалась в след человека.
И вот тогда как будто бы Гафур Гулям, великий выдумщик и замечательный поэт, по вдохновению сказал:
- Она, ведите воду!
Он произносил имя Анна как слово "она", что значит "мама".
Ему нравилось ее дремучее имя - Ахматова - с оттенком и привкусом Золотой Орды.
А ей нравилась эта сухая земля с большими звездами на темном небе, которая с такой жадностью впитывала влагу, и люди, работавшие на жаре, как в Вавилоне.
Я не видел этого своими глазами, хотя, судя по всему, мог бы видеть, если бы не уехал раньше времени из Мирзачуля. Но я верю, что это могло быть именно так, как об этом рассказывали Светлана Сомова и мой военрук Бархатов.
В то же самое время, в начале мая 1945 года, были написаны стихи Ахматовой, которые могли бы украсить этнографический очерк Бархатова и, как кажется, имеют прямое отношение к самой теме "сегодня пущенного" арыка: "Я не была здесь лет семьсот, но здесь ничто не изменилось..."
Он прочен, мой азийский дом,
И беспокоиться не надо...
Анна Ахматова, ведущая воду в Голодной степи, даже если это легенда, все же представляет собой гениальный сюжет для фрески, способной увековечить историю ее пребывания в Средней Азии во время Отечественной войны.