Эдуард Бабаев. Воспоминания. -
СПб.: Инапресс, 2000. - С. 40-44.
Одна великолепная цитата"
Анна Ахматова однажды сказала:
- Свои стихи - это как Бог даст, а вот эпиграфы и цитаты иногда попадаются действительно великолепные.
И у каждого такого эпиграфа есть своя история.
К стихотворению "Паж, или Пятнадцатый год" Пушкин выбрал эпиграф из Бомарше: "C'est l'age de Cherubin..."
Прелесть пушкинского выбора состоит в том, что при имени Керубино мы вспоминаем не только пьесу Бомарше "Безумный день, или Женитьба Фигаро", но и оперу Моцарта "Свадьба Фигаро".
Аля Пушкина два имени: Моцарт и Бомарше - были связаны не только исторически, но и, если можно так сказать, гармонически.
И в "Маленьких трагедиях" Пушкина, где появляется Моцарт, тотчас же вспоминают о Бомарше. "Как мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку иль перечти "Женитьбу Фигаро"".
Керубино похож на Пушкина, каким он был в пятнадцатом году, в Лицее. "Хотите знать мою богиню, мою севильскую графиню? Нет, ни за что не назову..."
Когда-то Брюсов перевел "возраст Керубино" как "возраст херувима".
Такой перевод кажется странным.
Но в самой пьесе Бомарше есть эта игра словами: "Керубино" - "херувима". Сюзанна, невеста Фигаро, называет пажа по имени: "Дон Керубино". А Базиль, учитель музыки, передразнивает ее и говорит "Cherubino di amore".
Но одно дело - игра словами по ходу пьесы, и совсем другое дело - перевод. Л. К. Чуковская отмечает в своем дневнике, что Анна Андреевна была шокирована переводом Брюсова.
Эпиграф неотделим от стихотворения Пушкина "Паж, или Пятнадцатый год" и не допускает перемен ни в букве, ни в смысле.
* * *
Но здесь возникает вопрос: допустимы ли вообще перемены в эпиграфе, если эпиграф это цитата, два-три слова или несколько строк из чужого произведения?
Цитата, превращаясь в эпиграф, переходит из одной художественной системы в другую. При таком переходе возможны некоторые трансформации и изменения текста.
Для своей повести "Станционный смотритель" Пушкин взял эпиграф из стихотворения П. А. Вяземского "Станция". У Вяземского сказано:
"Sta viator!"
Иль, изъяснялся простей,
Когда губернский регистратор,
Почтовой станции диктатор
(Ему типун бы на язык)
Сей речью ставит нас в тупик.
Пушкин выбрал из отрывка всего две строки, заново "отредактировав" красноречивый текст Вяземского в стиле своей "смиренной прозы":
Коллежский регистратор,
Почтовой станции диктатор...
Удивительное превращение текста: все сказанное Вяземским сохранилось, но уже звучит по-пушкински.
Нечто подобное происходит и с эпиграфом из стихотворения Н. А. Клюева "Клеветникам искусства" и в "Поэме без героя" Анны Ахматовой.
У Клюева в его патетическом памфлете, направленном против "хулителей поэзии" и написанном в 1932 году, сказано:
Ахматова - жасминный куст,
Обожженный асфальтом серым,
Тропу утратила ль к пещерам,
Где Данте шел, и воздух густ,
И нимфа лен прядет хрустальный!
Из этого развернутого и пророческого по времени текста Анна Ахматова взяла всего две строки, изменив лишь слово:
Ахматова - жасминный куст,
Где Данте шел и воздух пуст.
"Поэмы без героя" в ее последнем варианте.
Ахматова вспоминала Клюева, когда уже "свершились судьбы", когда она сама в годы "осуждения" узнала, что такое "обожженный асфальтом серым", когда уже и самого Клюева не было на свете.
И вот почему слово "пуст" так естественно заняло свое место в строке, где речь шла о Данте: "Он и после смерти не вернулся..."
* * *
В "Поэме без героя" над стихами Анны Ахматовой возникло целое созвездие эпиграфов.
От латинской надписи на воротах фонтанного дома: "Deus conservat omnia" - до элегических строчек Пушкина из "Домика в Коломне": "Я воды Леты пью, мне доктором запрещена унылость".
"великолепной цитатой". Но она не казалась "повторением известного". Все читалось заново и как бы впервые.
Даже эти теперь такие знакомые строчки Пушкина мы как будто впервые прочли в поэме Анны Ахматовой.
У нее было удивительное умение находить необходимые строки и слова, которые, будучи поставлены "во главе" произведения, в качестве эпиграфа, ярко освещали исторические пространства ее замысла.
Так, в "Поэме без героя", в которой столь сильны отголоски двух мировых войн XX века, появляется эпиграф из романа Хемингуэя "Прощай, оружие!": "I suppose all sorts of dreadful things will happen to us..."
Две строки из прозы Хемингуэя вместе со стихами Анны Ахматовой звучали настолько неожиданно и ново, что Иван Кашкин, знаток и переводчик знаменитого американского писателя, спросил ее:
"I suppose..."
* * *
Эпиграф - это нечто такое, что превращает двух поэтов в собеседников, даже если их разделяют века.
Юрий Олеша в своей книге "Ни дня без строчки" вспоминает о своем первом знакомстве с Анной Андреевной. Было это в Ленинграде, уже в 30-е годы.
Он хотел сказать что-нибудь веское и значительное, как подобает писателю, который уже "вошел в известность". Но он как-то оробел перед Анной Ахматовой, которая "пользовалась славой", когда он был еще гимназистом.
Между тем она заговорила и сказала, что переводит "Макбета". Герой шекспировской трагедии говорит, что "у него на родине люди умирают раньше, чем цветы на шляпах...".
Это была ее манера говорить о книгах и писателях.
Никаких рассуждений "вообще", никакого желания "блеснуть" парадоксом или неожиданным суждением. Все просто и тихо, но слово или мысль ослепляют, как молния.
Строки из "Макбета" о цветах на шляпах бедных современников - это есть то, что Ахматова называла "великолепной цитатой", соизмеримой с масштабом и личностью великого писателя. Соизмеримой с целой эпохой.
Слушая Анну Ахматову, Олеша забыл, что он хотел сказать. "Я чувствовал себя, - признается он в своих записках о встрече с Анной Ахматовой, - все тем же мальчиком, гимназистом..."
* * *
В ее стихах есть черты, сближающие ее с Кассандрой. "Ах! почто она предвидит то, чего не отвратит..." Как будто эти строки из старой баллады написаны про нее.
Все это определяло ее отношение к книгам.
Как-то она спросила меня:
- Что вы читаете?
"Кормчие звезды" Вячеслава Иванова.
- Что он говорит? - спросила Анна Андреевна так, как будто Вячеслав Иванов все время был где-то рядом.
Памятуя о том, что Анна Андреевна не любит разговоров о книгах "вообще", а предпочитает хотя бы одну, но точную цитату, я вспомнил одно замечательное высказывание Вячеслава Иванова.
- Он говорит, - сказал я, отвечая на вопрос Анны Ахматовой о Вячеславе Иванове, - что мировые события, прежде чем ступить на землю, бросают на нее свою тень.
Анна Андреевна как-то насторожилась. Некоторое время она молчала, а потом переспросила:
Мы раскрыли книгу, нашли нужную страницу. Моя цитата оказалась не вполне точной. Там еще был упомянут Моммзен, знаменитый историк, учитель Вячеслава Иванова.
"Мировые события, - читали мы в "Кормчих звездах", - не замедлили надвинуться за тенями их, ибо, как говорил Моммзен, они бросают вперед свои тени, идя на землю..."
Анна Андреевна тогда работала над воспоминаниями о Модильяни. Она в раздумий зарыла книгу Вячеслава Иванова. Но мысль Моммзена ей запомнилась.
Рассказывая о своей встрече с Модильяни в 1910 году в Париже, Анна Ахматова пишет: "Будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго до того, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны..."
"Как известно..." Когда я читаю эти строки, я вспоминаю ее комнатку на Ордынке, открытое окно и "Кормчие звезды".
Так острая мысль, сохраненная в "одной великолепной цитате" Вячеслава Иванова, отозвалась в исторической прозе Анны Ахматовой.
* * *
Нет, цитаты Анны Ахматовой не были повторениями. У нее есть особое четверостишие на эту тему:
Не повторяй - душа твоя богата -
Того, что было сказано когда-то,
Одна великолепная цитата.
Это четверостишие входит в цикл стихотворений "Тайны ремесла". В лирике, где "каждый шаг - секрет", все, даже и цитаты, становится "тайнами", хотя их источники, "как известно", всегда на виду. Такие тайны творчества Гете называл "открытыми".
Можно почувствовать связь между эпиграфом и произведением, случайно увидеть, как совершается выбор в пользу того или иного слова, но "великолепная цитата" в целом остается столь же загадочной в своем возникновении и бытовании, как "поэзия сама".