Об Анне Ахматовой: Стихи, эссе, воспоминания, письма /
Сост.: М. М. Кралин. - Л.: Лениздат, 1990. - С. 216-223.
Тот месяц в Ташкенте
Почему же только месяц, когда я прожил в Ташкенте не менее трех лет? Да потому, что для меня тот месяц был особенным. Сорок три года спустя возникла непростая задача вспомнить далекие дни, когда люди не по своей воле покидали родные места: шла война! С большой неохотой переместился я в Ташкент из Москвы, Анна Ахматова - из блокадного Ленинграда. Так уж получилось: и она, и я - коренные петербуржцы, а познакомились за много тысяч километров от родного города. И произошло это совсем не в первые месяцы после приезда.
Где мы, временные жители узбекской столицы, чаще всего встречались? В продуктовых распределителях, у репродукторов, передававших последние известия, а литераторы, конечно, на Первомайской улице, где находилось Узбекское отделение Союза писателей. Встречались мы не обязательно на общих собраниях или лекциях, а обычно в писательской столовке. Теплыми месяцами обедали в просторном дворе, когда же наступали холода, - в продолговатом помещении, вроде застепленной веранды. В этом столовском зале мне и довелось впервые заговорить с Анной Андреевной. Поводом стала "затируха" - затертый из муки суп.
В первые дни узбекской жизни нас кормили - о чудо! - шашлыками на деревянных палочках-шампурах - лакомство, поражавшее приезжих не меньше горевших уличных фонарей или незатемненных окон. Правда, вскоре многое переменилось. Фонари продолжали сиять, но появились продовольственные карточки, литеры, лимиты, а шашлыки сменили пирожки, начиненные требухой, жаренные на машинном масле.
Ну а нас с женой продолжала привлекать "затируха". С кротким сожалением Ахматова смотрела на нас, сливающих в бидон эту клейкую жижу. И, надо думать, совсем удивилась, когда жена попросила отдать ей недоеденный Ахматовой суп.
- Зачем вам? - не удержалась Анна Андреевна, протягивая почти полную не то тарелку, не то пиалу затертого супа.
Пришлось признаться, что объедки мы собираем для собак, которыми обзавелись в Ташкенте. Тогда Анна Андреевна объявила, что не прочь познакомиться с нашими подопечными.
Одна из двух наших собак - Джерри какое-то время отсутствовала, никакого интереса к "затирухе" не проявила. Исчезая, Джерри никогда не возвращалась голодной. Впоследствии выяснилось, что у собаки множество адресов, где ее подкармливают. С "затирухой" разделался другой пес, огромная овчарка по кличке Малыш. Его над подарила дочка соседки, запретившей держать приблудную собаку.
"Собачьи" разговоры явно не увлекали Анну Андреевну, и, чтобы занять гостью, я предложил что-нибудь горячительное из того, что мы систематически получали, кажется, по лимиту. Наша гостья категорически отказалась. Тут мы вспомнили про несколько бутылок хорошего вина, полученных в Комитете драматургов. Извлеченная из-под кровати, одна из бутылок оказалась на столе. Когда содержимое ее было разлито по стаканам (рюмок в доме не было), к великой скорби нашей и веселому смеху гостьи, выяснилось: в стаканах не вино, а уксус.
- Мы оказались обладателями батареи винного уксуса, лучшего в мире, - объявила жена и предложила пару бутылок Анне Андреевне.
- Что вы! - отказалась она. - И так наша жизнь несладкая, не хватало, чтобы я шествовала по городу с бутылками уксуса.
Нет худа без добра, уксус помог избавиться от несомненной отчужденности. И все же вскоре наступила минута, когда нам, людям, в сущности, малознакомым, стало не о чем говорить. Не помог и появившийся индийский чай с унылыми серыми бубликами, которые нам время от времени выдавали вместо белого хлеба. Светский разговор "ни о чем" не получался. Возникали паузы. Во время одной, наиболее мучительной, мне и пришло на ум поговорить об ОБЭРИУ.
О нашем содружестве Анна Андреевна знала, хотя понятия не имела, что я не только один из его создателей, но поэт, продолжающий писать стихи. Название группы весьма условно расшифровывается так: "объединение реального искусства". И состояло оно из девяти человек, главным образом поэтов. В дни наших встреч с Ахматовой от былого содружества остались только двое - Разумовский и я. Остальные уже не существовали. Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Олейников были репрессированы и погибли, прозаик Дойвбер Левин убит в первые месяцы войны на Ленинградском фронте. Николай Заболоцкий продолжал отбывать заключение. Собственной смертью, от туберкулеза, умерли Константин Вагинов и Юрий Владимиров, поэт величайшей одаренности. А в год смерти ему исполнилось всего 22 года.
Анна Андреевна не слыхала про поэта Юрия Владимирова, но хорошо знала его мать Лидию Павловну, урожденную Брюллову, правнучку прославленного живописцы. Ахматова встречалась с ней, когда та была секретарем редакции известного журнала "Аполлон". В 1908 году у нее родился сын Юрий, усыновленный крупным военным, Дмитрием Петровичем Владимировым.
О Юриных литературных возможностях можно судить по детским, не раз издававшимся стихам. Однако его подлинный талант могли оценить лишь те, кому посчастливилось читать стихи Владимирова, адресованные взрослым.
После убийства Кирова среди многих и многих беспричинно высланных из Ленинграда оказалась и семья Владимировых. Им пришлось переселиться в Ташкент. Разумовский и я пытались разыскать Юриных родителей, переписка с которыми неожиданно оборвалась еще до войны, но безуспешно. Владимировых в Ташкенте не оказалось. Погиб и Юрин архив и его стихи, все до единого.
Все, что касалось ОБЭРИУ, интересовало Ахматову чрезвычайно, несмотря на ошибочную информацию, полученную ею неизвестно от кого. Ахматова полагала, что поэты ОБЭРИУ не ценят ее творчества, считают его невесомым, даже дамским. Полнейшее заблуждение. Достаточно вспомнить, что даже стихи Блока по сравнению со стихами Ахматовой обэриуты считали более расплывчатыми, менее точными.
Анна Андреевна возражала. Не смогла согласиться с такой оценкой любимого поэта. Теперь за столом сидела другая Ахматова, полностью раскрепощенная.
- А не выпить ли нам, друзья, чего-нибудь такого, что в уксус не превращается? - сказала Анна Андреевна и улыбнулась собственной шутке.
Тревожную ташкентскую жизнь определяла наша жгучая заинтересованность: что нового на фронтах, что нового в мире? Центральные газеты шли долго, местная "Правда Востока" не удовлетворяла, оставалось радио. Ближайший от меня репродуктор находился за несколько домов, в холле Пушкинской гостиницы. Здесь рано утром я и встретил Анну Андреевну.
Как бы извиняясь, она сказала, что всю жизнь не терпит радио, а вот проходила мимо, услышала позывные и заглянула.
Под гостиничным репродуктором мы и закончили незавершенный разговор, когда ночью с женой провожали Анну Андреевну. Теперь мы точно условились об удобном для Ахматовой вечере, чтобы послушать, что пишет она.
И вот, в условленный день и час, я впервые переступил ее порог. Мне не раз приходилось слышать мнение завсегдатаетв: где бы Анна Андреевна ни жила, у нее бедлам, только с розами. Ни бедлама, ни роз я не обнаружил. Аккуратно прибранная комната, очень светлая. Во-первых, небольшая, во-вторых, почти без мебели. И на стенах, насколько вспоминается, пусто.
С чего же начался наш разговор? Кажется, помню. Анна Андреевна собиралась напоить меня чаем, извиняясь, что дома ничего нет, даже бубликов. От чаепития я, конечно, отказался. Предстояло главное. Анна Андреевна обещала познакомить меня с эпической поэмой, по-новому рисовавшей автора. Она не ошиблась: "Поэма без названия" (кажется, так называла тогда поэму Ахматова) отличалась от всего ею написанного.
Я не собираюсь анализировать то, что услышал в тот вечер. Могу сказать одно: на единственного в комнате слушателя (а читала Анна Андреевна так, будто перед нею был переполненный зал) поэма произвела огромное впечатление. И не только точностью ахматовского слова (эту особенность стихов Ахматовой я знал и прежде), новым было другое: только ей присущее ощущение Петербурга. Пусть ее город сказочен, даже фантастичен, для меня он подлинный, реальный.
Но вот чтение завершено. Я молчал, молчала и Анна Андреевна, понимая, конечно, какое впечатление произвела поэма.
Это единственное слово, которое произнес слушавший, видимо, удовлетворило автора.
Потом читал я. Значительно меньше. В 1941 году из Ленинграда я уезжал не в Москву, а под Москву (работать с Разумовским). То, что я принес к Анне Андреевне, было восстановлено в Ташкенте. Стихи и многое другое осталось в Ленинграде. Потом выяснилось, восстанавливал я не напрасно. Читал главным образом написанное перед войной. "Песня быка", так называлось стихотворение, которое больше других понравилось Анне Андреевне. По ее просьбе стихотворение было прочитано дважды, а когда чтение закончилось, я сказал:
- Разрешите посвятить его вам. Пройдет время, может быть, это стихотворение дойдет и до читателя.
- Не сомневаюсь, - сказала Анна Андреевна. - Нас ждут другие времена. Я вам тоже что-нибудь посвящу из того, что напишу. Обязательно.
Так закончилась, я бы так сказал, концертная часть вечера. Разговоры длились долго, до глубокой ночи.
- Мы знаем несколько Цветаевых, несколько Маяковских. Пастернаков, наконец, Блоков. А взгляните на мою поэзию: Ахматовых тоже несколько, разве сопоставимы стихи военных лет и дореволюционной лирики?..
Я не мог не согласиться, считая, что "Поэма без названия", или "Поэма без героя", как она стала вскоре называться, - совершенно новый этап в поэзии Анны Андреевны.
Кстати сказать, когда шел разговор о поэме, я возражал против многочисленных эпиграфов, которые, как мне казалось, да и сегодня кажется, неверно ориентируют читателя на сугубую литературность произведения, чего нет и в помине. И хотя в поэме нет слов о пророчестве опальной императрицы: "Быть пусту месту сему" 1, оно не только подтверждается самой жизнью, постоянно ощущается в необычайно емком, глубоко вместительном произведении.
Анна Андреевна задумалась, а потом сказала, что через чужие слова она хочет "вытащить на свет второй и третий подтекст Поэмы".
Мне же казалось, что поэзия автора достаточно точно выражена и не нуждается ни в эпиграфах, ни в послесловиях.
Вспоминается, что Анна Андреевна много и убежденно говорила про "точность авторского выражения" (ее определение), совершенно необходимую для профессионалов, но, к сожалению, отсутствующую у многих современных поэтов. И еще, что гладкость, которой несложно добиться, не есть точность. Совершенно верно говорят далекие друг другу поэты Пастернак и Маршак: самое важное в подлинной литературе - незаменимость слова, когда в каждом случае слово никаким другим заменено быть не может.
Однажды в столовой Союза зашел разговор о книге стихов Ахматовой, выпущенной ташкентским издательством. Анна Андреевна иронизировала:
- Мне дали, даже совестно сказать, сколько экземпляров, меньше, чем предусмотрено типовым договором.
- Зайдите в центральный книжный магазин, покажите писательский билет, обязательно подействует.
И подействовало. Купил один экземпляр, больше не дали.
Несколькими днями раньше я получил от брата Олега, командира тральщика, письмо. Из книжного магазина я прямым путем направился к Анне Андреевне. Показал "трофей" и попросил надписать. Не мне - морякам-балтийцам, что на олеговом тральщике. "Нашим защитникам. Анна Ахматова", - надписала Анна Андреевна.
Ответ с благодарностью и описанием, "с каким восторгом" - так и было сказано - читали моряки стихи Ахматовой, я получил лишь через много месяцев. Неожиданно уехал по вызову реперткома в Москву, там задержался года на полтора. Когда вернулся (жена оставалась в Ташкенте), Анна Андреевна была уже в Ленинграде.
- Нас ждут необыкновенные дни, - повторяла она. - Вот увидите, будем писать то, что считаем необходимым. Возможно, через пару лет меня назначал редактором ленинградской "Звезды". Я не откажусь.
Предсказать дальнейший ход событий не мог никто, даже Анна Андреевна. И то великое значение, которое имело для Советского Союза триумфальное завершение войны, и что последует.
... Анна Андреевна испытала это на собственной жизни.
Свои заметки про жизнь в Ташкенте по соседству с Ахматовой хочу завершить на юмористической ноте.
я обнаружил стихотворение, кажется начала 60-х годов, посвященное "И. Б.". Значит - мне! Анна Андреевна не забыла, сомнений нет. Я не скрывал своего открытия. Однако амбиции оказались напрасными. Мои "доброжелатели" с радостью сообщили: это стихотворение никакого отношения ко мне не имеет и посвящено другому человеку, у которого те же инициалы 2.
Что же касается обещания, которого Анна Андреевна вроде бы не сдержала, у меня нет, да и быть не может, претензий. Экстренно уезжая в Москву, я даже не попрощался с Анной Андреевной. У дверей ее комнаты мне кто-то сообщил, что она уехала, не помню куда, кажется, на выступление в воинской части и вернется через несколько дней. В дальнейшем ни в Москве, ни в Ленинграде я ни разу не напомнил Ахматовой о своем существовании, так уж получилось...
1988
Примечания
"Поэмы без героя". В последней редакции (1963) они появились - как эпиграф к третьей части поэмы.
2. Стихотворению А. Ахматовой "Последняя роза" (1962) в первой публикации (Новый мир, 1963, № 1) был предпослан эпиграф - строка из стихотворения Иосифа Бродского "Вы напишете о нас наискосок", с подписью И. Б. И. В. Бахтерев ошибочно считал эту подпись посвящением себе.