Герой без поэмы
У латышской поэтессы Визмы Белшевицы есть прекрасный образ: туман над озером, поднявшись и став облаком, сохраняет форму озера, пока ветер это облако не растреплет. Хотелось бы вспомнить наше тогдашнее восприятие "Поэмы без героя". Иногда мне кажется, что я понимал поэму не только иначе, но, может, и лучше, чем сейчас.
В начале апреля 1944 года я простился с Ахматовой в Ташкенте и уехал в Москву. Записал ее разговор с Надеждой Яковлевной Мандельштам: "Ненавижу, когда уезжают. А все же, Наденька, кому же его нам отдать, чтоб польза была не нам, а ему?" Я сам повез и передал ее письма Эренбургу и Шкловскому. Письмо к И. Н. Медведевой-Томашевской Анна Андреевна вложила в обшитый марлею пакетик с курагой. А письмо к знаменитому полярному летчику Б. Г. Чухновскому отправила авиапочтой.
Не знаю, что было в письме к Чухновскому, но Борис Григорьевич в морском кителе как-то радостно, по-мальчишески, выбежал ко мне, когда я появился в доме у Надежды Алексеевны Пешковой. Томашевские (они по пути в Ленинград остановились у кого-то на Арбатской площади), вскрыв марлевый пакетик и найдя среди его содержимого записку, прочли ее и тоже обрадовались мне. Недавно в двухтомнике Ахматовой наконец прочел вложенное в пакетик с курагой письмо:
"Дорогая моя, вот Вам и Б. В. – азийский подарок. Я сегодня получила письмо от моего Левы. Не знала о нем ничего семь месяцев и сходила с ума. Целую Вас. Привет друзьям.
Ахм. Это письмо передаст Вам В. Берестов. Он очень хороший мальчик и пишет стихи. Поговорите с Валей."
Письмо в книге датируется 4 апреля 1943 года ( годом раньше, чем написано). В 1945 году, составляя план заметок об Ахматовой, я пометил для себя "Письмо" и "Сын!". Значит, еще помнил, как Ахматова получила весть от сына и что она при этом пережила. Это было 4 апреля, в день моего отъезда. Ахматова все семь месяцев не давала нам заметить, как она "сходила с ума", но радость скрыть не могла.
Прекрасно, что не увидел ахматовского письма тогда, в 16 лет. "Очень хороший мальчик" – это ввело бы меня в смущение и печаль. Вот если бы она написала не просто "пишет стихи", а "хорошие стихи"! "Поговорите с Валей" – это и сейчас трогает меня. Значит, и ей не было скучно говорить со мной! Значит, понимала, какие разговоры были для меня необходимейшей духовной пищей.
К Ирине Николаевне Медведевой-Томашевской я давно испытывал особое почтение. В 1943 году, когда в Центральном доме художественного воспитания детей мы с Эдиком занимались литературоведением у Лидии Корнеевны Чуковской, я работал над рефератом "Пушкин о Баратынском". Лидия Корнеевна дала мне том Баратынского в "Библиотеке поэта". И я полюбил не только стихи и поэмы Баратынского. но и статью о нем, и комментарии И. Н. Медведевой. Мы с ней поговорили о Баратынском, о ее работе над томом. Помню, как стеснялся своего невежества рядом с таким знатоком и как странно было Ирине Николаевне видеть мальчишку в зеленых брезентовых башмаках, так увлеченного Баратынским.
"По ком звонит колокол", тогда запрещенного у нас. Ее положили передо мной, и о Пушкине с Баратынским не было сказано уже ни слова!
Тем временем Томашевские не то переписали, не то сверили с уже имевшимся у них списком переписанную Надеждой Яковлевной на плотной серой бумаге "Поэму без героя" в первой ее редакции. Надежда Яковлевна хотела, чтоб я показал поэму в Москве. Вскоре ее переписал мой новый друг Кома Иванов. (Через много лет он попросил разрешения опубликовать тот список в "Библиотеке поэта" как раннюю редакцию поэмы). А недели через две после приезда в Москву я познакомился с Алексеем Толстым и тот удивил меня, сказав, что "Поэма без героя" – вещь непонятная. В Ташкенте мы с Эдиком Бабаевым и Зоей Тумановой почему-то ее понимали.
Как она же тогда понималась?
Мы еще, разумеется, не знали тех толкований и разгадок, которые потом дала сама Ахматова. А нам и в голову не приходило просить пояснений у нее или у Надежды Яковлевны. Даже друг с другом ни разу не говорили о каких-либо непонятных местах в "Поэме без героя". Правда, одно пояснение мы все же услышали. Когда Надежда Яковлевна читала нам "Стихи о неизвестном солдате" Мандельштама, мы узнали, что чистый голос в поэме, произнесший: "Я к смерти готов", это голос Мандельштама. Я даже решил, что поэт сказал это, написав "Стихи о неизвестном солдате". Лишь потом у Ахматовой прочел, что "Я к смерти готов" Мандельштам сказал тремя годами раньше на повороте с Пречистенки на Гоголевский бульвар.
Странная вещь! Не помню в тридцатых годах ни одного концерта самодеятельности, где бы какая-нибудь девица не прочла "Сон Татьяны". И по радио его читали без конца, особенно в 1937 году, когда радостно отмечали столетие со дня смерти Пушкина. Может, "Сном Татьяны" неосознанно выражали подавляемое в себе ощущение ужаса перед происходящим , перед ночными арестами, исчезновениями стольких известных людей в Москве, Ленинграде, областном центре, районном городе, в своем подъезде... Сны Веры Павловны у Чернышевского воплощали для нас будущее, а сон пушкинской Татьяны – настоящее.
"Поэмы без героя" еще нет эпиграфа из Пушкина: "С Татьяной нам не ворожить". Но мы, конечно, связывали поэму со сном Татьяны. Потому и не спрашивали, кто вырядился Фаустом, кто Дон Жуаном. Ведь никто не пытался узнать, не скрываются ли среди "адских привидений" сна Татьяны (у Ахматовой "адская арлекинада") какие-нибудь добрые знакомцы Пушкина, кто из них – "в рогах с собачьей мордой", а кто "остов чопорный и гордый (у Ахматовой "танец придворных костей"). С ними к Татьяне в любимом ею образе Онегина, приходит Смерть, олицетворение вселенского зла.
Что еще слышалось нам в войну, когда читалась "Поэма без героя"? В общежитие Гознака, где мы жили с мамой и братом, Смерть могла явиться с почтальоншей, принесшей похоронку, с однополчанином погибшего. Мы ничего не знали о судьбе отца. Последнее письмо пришло в октябре 1941 года после боев за Калугу и кончалось словами: "Да хранят вас светлые силы!" Жив ли он? Как и от кого узнать? Искали ответ в снах, приметах. Казалось, это про нашу маму:
Твоего я не видела мужа –
Я – к стеклу приникавшая стужа...
Но и держа в руках письмо с фронта, не знаешь, жив ли сейчас писавший его. 6 апреля 1943 года, Ахматова вскоре после того, как прочла мне эпилог поэмы, пишет Н. И. Харджиеву: "Живу в смертной тревоге за Ленинград, за Владимира Георгиевича", – любимого, за кого собиралась замуж.
"белая дома крестами метит, И кличет воронов, и вороны летят". В главе "1913 год" уже помечены те, кто так беспечно встречал новый 1914 год. Кажется, Смерть и есть тот "герой", кому нельзя отражаться в зеркалах. Не берусь судить, кто Онегин для Ахматовой-Татьяны. Почему не пришел. Что разделило его и героиню? А может, его не пустили в поэму, чтобы идущая за ним Смерть не отразилась в зеркалах поэмы, к тому же написанной "зеркальным письмом".
Татьяна Ларина "приказала в бане на два прибора стол накрыть" – перед зеркалом и свечой. Но "страшно стало вдруг Татьяне". И Пушкину страшно "при мысли о Светлане" Жуковского. Вот откуда: "С Татьяной нам не ворожить". Смерть не отразилась в зеркалах пушкинской Татьяны, Светланы, героини Жуковского, хотя перед Светланой тоже были "зеркало со свечой", и "два прибора на столе". Поэты пожалели себя и героинь. Ведь по обычаю зеркала в доме покойника завешивают, чтобы смерть не глянула из них на кого-нибудь еще. (Татьяна Александрова, автор сказки про домовенка Кузьку, узнав, что увидеть домового в колпаке – к смерти, стала, оберегая своих читателей, рисовать домовых только с непокрытыми головами). Таковы поэты!
В окончательной редакции поэмы – целый Зеркальный зал. Зеркала не завешены. Поэт (в "Онегине" автор в отличие от "Поэмы без героя" на себя не гадает) зажигает, как в "Онегине" и в "Светлане", "заветные свечи", чтобы, по выражению Ахматовой, "вдвоем с ко мне не пришедшим" встретить Новый год. И, как во сне Татьяны, "адская арлекинада" врывается в Зеркальный зал, будто в лесную лачугу, притон разбойников и нечисти. И встречает новый 1914 год, с какого, по мнению Ахматовой, начался "не календарный, настоящий Двадцатый век. Ахматовой еще страшнее, чем Пушкину с Татьяной, перед зеркалом, свечой и двумя приборами на столе:
И я чувствую холод влажный,
Каменею, стыну, горю.
"Героя на авансцену!" ни к чему не приведет. С ним, как с Онегиным во сне Татьяны, может прийти Смерть. Одна из тех "крупных оптовых смертей", тот "развороченных – пасмурный, оспенный и приниженный гений могил" из "Стихов о неизвестном солдате" Мандельштама.
Смерть в "Поэме без героя" на порог не пустят: поэт Князев покончил с собой по ту сторону двери возлюбленной. Ахматова заметила: "Первый росток (первый толчок), который я десятилетия скрывала от себя самой, это, конечно, запись Пушкина: "Только первый любовник производит впечатление на женщину, как первый убитый на войне". Но у Пушкина – не "любовник" и "убитый", а "вздыхатель" и "раненый"! 19 век помягче нашего! Ахматова, спутав слова, невольно перенесла мысль Пушкина в наш век мировых катастроф.
"Всеволод, – пишет она, – был не первым убитым и никогда моим любовником не был, но его самоубийство было так похоже на другую катастрофу", что они для нее "навсегда слились".
Столько гибелей шло к поэту,
Глупый мальчик: он выбрал эту, –
Он не знал, на каком пороге
Перед ним откроется вид.
Две катастрофы: самоубийство юного поэта и, договаривая мысль Ахматовой до конца. Самоубийство человечества, начатое Первой мировой войной. Нет никаких идей, причин и поводов, оправдывающих такое самоубийство. Не зря в поэме за криком "Героя на авансцену возникает некто:
Какое презирает Ахматова громкие слова, призывающие к насилию и смерти! После стиха: "Чистый голос: "Я к смерти готов!" гаснут факелы, опускается потолок, меркнут зеркала, "белый зеркальный зал снова становится комнатой автора". Смерть не отразится в зеркалах, предвещая гибель человечеству. Вместо этого: "Смерти нет – это всем известно".
В эпилоге все восстает против ужаса "крупных оптовых смертей". И впервые названо имя Той, кому не дано отразиться в зеркалах. "Столько гибелей шло к поэту". Среди них и такая:
А за проволокой колючей
Я не знаю, который год,
Ставший горсткой лагерной пыли,
Ставший сказкой из страшной были,
Двум посланцам Девки Безносой
Суждено охранять его.
– "другая катастрофа", так похожая на массовое самоубийство! Великолепные герои Серебряного века, новогодние гости автора поэмы, не сочли "прислужником Девки Безносой" того, кто призывал, в том числе и их самих, к "священной мести". Не придали значения предвестьям будущих катастроф, даже самоубийству юного поэта на пороге у любимой. Впрочем, и сама "адская арлекинада" тоже предвещала явление Девки Безносой, измучившее и опоганившее двадцатый век.
Зато войну против "оптовых смертей" фашизма Ахматова приняла и поддержала. Даже о беженцах пишет как о бойцах:
Обуянная смертным страхом
Опустивши очи сухие
И ломая руки, Россия
И себе же самой навстречу
Непреклонно в грозную сечу,
Как из зеркала наяву, –
– с Урала, с Алтая,
Долгу верная, молодая,
Шла Россия спасать Москву.
Что же до того, кто мог в "Поэме без героя" стать ее Ленским или Онегиным, один в 1914-м, другой – в 1941-м году, то Ахматова не могла и не стала связывать его со Смертью. Девка Безносая мелькнула лишь в последней редакции поэмы. Герой не пришел. Вернее, пришел, но только музыкой, порывом, тайной поэмы.