Литературное обозрение. - 1989. - № 5.
"Таким я вижу облик Ваш и взгляд"
В одном из своих литературных писем, совсем незадолго до смерти, Ахматова писала: (... Струве не подозревает, что после вечера "Русского Современника" в Москве в 1925 г. было первое постановление. Даже упоминание моего имени (без ругани) - было запрещено.
Оно выброшено из всех перечислений - оно просто не существует. <…> Почему <…> "Четки" и "Белая стая", которые переписывали от руки и искали у букинистов, не находили себе издателя! Просто оттого, что книги находились в index librorum prohilitorum (Анна Ахматова. Сочинения. 3, Париж, 1983, с. 360). Дата вечера "Русского современника" названа здесь неверно - он состоялся в апреле 1924 года, но дата начавшихся затруднений с печатанием определена точно. Действительно, с 1925 года возможности публикаций были сведены к нулю (между 1924-м и 1940-м - ни одной), имя Ахматовой тщательно загонялось в литературную неизвестность.
Но - удивительное дело! - в том же 1925 году сразу двумя изданиями вышла книга, озаглавленная "Образ Ахматовой". Правда, тираж каждого издания составлял всего 50 экземпляров, и выйти книга могла лишь потому, что еще не были исчерпаны возможности изданий на правах рукописи, искусствовед, поэт-дилетант, домашний философ, книголюб и розановец Эрих Федорович Голлербах (1895-1942) мог снабжать своих коллег по Ленинградскому Обществу библиофилов какой-то печатной продукцией, в том числе и такой "несозвучной времени".
Надо полагать, что это предприятие осталось бы курьезом, если бы не совпадение намерений Голлербаха с тем, что было важным для самой Ахматовой. С первых лет своей писательской биографии она сама коллекционировала стихи, ей посвященные, рисовавшие ее облик, выражавшие восхищение, фиксировавшие рост ее популярности. В первые годы для этого использовался небольшой альбом (ныне хранится в ЦГАЛИ, ф. 13, оп. 1, ед. хр. 147), позже, когда в годы нищеты и страха пришлось продать архив в Литературный музей, - так называемая "пестрая папка" (ныне, в разрозненном виде, хранится в ГПБ, ф. 1073).
У Ахматовой было не так много возможностей, чтобы хранить архив, - не говоря уж о тяжких условиях жизни, следует напомнить о постоянном страхе, который не позволял записывать собственные стихотворения, доверив их лишь памяти наиболее близких людей. И тем примечательнее, что стихи, посвященные ей, Ахматова хранила... Значит, было что-то настолько важное, что не позволяло отказаться от них в самые тяжелые времена, "Пестрая папка" была с ней и в эвакуации в Ташкенте, и в черные годы после ждановского постановления, когда, казалось, идет тотальная слежка...
Даже содержавший свой архив в образцовом порядке Блок никогда не считал нужным отдельно хранить обращенные к нему стихи (а их множество). Нечего и говорить о тех поэтах, которые, подобно Пастернаку, считали, что "не надо заводить архива, над рукописями трястись". Почему же Ахматова хранила даже совершенно графоманские послания и литературные игрушки, типа написанного Н. И. Голубовской четверостишия:
Королева шахмат о вас тоскует,
Ах, матовая рук ваших белизна!
Ее не отдам за сто драхм, а то в аду я
Прокляну день и час, когда вас узнал
(единственный резон существования этих строк - то, что в трех из них, в традиции старого шуточного жанра, буквы складываются в сочетание "Ахматова")?
Можно предположить, что в разные годы стимулы для собирания стихов у нее были различны, как различен и сам характер стихов.
Ранние - прежде всего обращены к очаровательной женщине, то изысканно-стильной, то загадочной; то сказочной царевне, то романтической русалке... В этих стихах Ахматова-поэтесса практически отсутствует, ее творчество предстает чаще всего лишь как необязательная добавка к светскому облику изящной молодой дамы. Атмосфера поклонения располагала к тому, чтобы завести альбом и хранить в нем рисунки, записанные на память стихотворения, а заодно с ними - и обращения. Постепенно, однако, в создаваемом стихотворном образе стали гораздо явственнее проступать черты поэтессы, а не просто женщины. Ее голос, так отчетливо зазвучавший в русской поэзии, потребовал отклика столь же отчетливого. С Ахматовой начинают спорить, как А. Беленсон, ее начинают пародировать, как Буренин, Арк. Бухов или авторы "Парнаса дыбом", ее сравнивают с другими поэтессами, как, например,- весьма нелестно - Игорь Северянин в приводимом стихотворении. Наконец, ей начинают подражать.
Эти подражания могут быть наивно откровенными, как, например, в стихах Натальи Поплавской:
Мы сегодня поссорились страшно,
Неужели он не придет?
Я сбежала по лестнице с башни,
Я сказала: "Мой друг, это шутка,
Я люблю бесконечно и жду".
Он ответил упрямо и жутко:
"Я сегодня к тебе не приду". (Замечательно звучит это "сегодня"!)
Могли быть подражания и гораздо более утонченные - не случайно критики, писавшие в те годы о поэзии, регулярно фиксировали в стихах начинающих и не очень начинающих поэтесс ахматовские интонации, излюбленные словечки, метрические особенности.
Все это, безусловно, свидетельствовало, что Ахматова стала не просто поэтессой, каких было немало. Поэты, критики различных направлений вели с ней постоянный и напряженный диалог. По большей части это был обмен отдельными стихотворениями (как с Б. Садовским, Ф. Сологубом, В. Комаровским, тем же А. Беленсоном), но иногда разговор выстраивался в целостный и очень значительный сюжет. Не так давно Э. Г. Герштейн попыталась проследить, как отражались в стихах отношения Ахматовой и Гумилева ("Новый мир", 1986, № 9). Но ведь в таком же выстраивании нуждается и разговор Ахматовой с Мандельштамом - от мадригальных мандельштамовских шуток до леденящего кровь стихотворения "Немного географии", где развернутая на 16 строк фраза создает кафкианский пейзаж каторжной России, центром которой стал город с гордым названием "Свободный".
Время от времени диалог предавался гласности, как было со стихотворной перепиской Ахматовой и Блока, слишком известной, чтобы ее публиковать еще раз. В меньшей степени это относится к беседам с Н. В. Недоброво, М. Л. Лозинским, В. К. Шилейко, Б. В. Анрепом, объем и истинное содержание которых выясняются лишь сейчас, при помощи тщательных анализов и разборов.
В некоторых сюжетах диалог оказывается как бы зашифрованным - когда на открытые обращения Ахматова откликается глубоко запрятанными в ткань стиха репликами. Так было, к примеру, со стихотворениями М. Кузмина и Г. Иванова.
Одним словом, основная часть стихов, обращенных к Ахматовой, становится для ее творческого сознания каналом общения с той литературной и - отчасти - социальной действительностью, которая окружает ее в 10-е, 20-е, отчасти 30-е годы. Можно без особого труда предположить, как трогало ее, например, обращение пушкиниста Д. П. Якубовича, писавшего:
Она не узнает - ну что ж, и пусть! -
Что скрыт в ученом художник,
Который твердил с утра наизусть
Душистый ее "Подорожник".
Ведь эти слова были сказаны в 1933 году - тогда Ахматова старалась обрести репутацию серьезного ученого-пушкиниста, блистательно анализировала "Сказку о золотом петушке", - а в ответ получала признания в любви к своему поэтическому дару. Стало быть, ее поэзия, несмотря на замалчивание, продолжала жить, и не только в узком кругу, но и среди многих людей, кому можно было верить как читателям и знатокам поэзии.
И наконец, Ахматова могла по стихам, к ней обращенным, проследить, как постепенно складывалась ахматовская легенда - и, стало быть, ахматовская слава. Восторженные строфы М. Цветаевой и осознанная хвала Н. Гумилева, тонкое изящество похвал Ф. Сологуба и пророческие видения О. Мандельштама, разделенные всего несколькими месяцами, - все это и еще многое другое, что Ахматова знала и могла осмыслить, помогало ей не только с достоинством принимать хулу и осанну, но и самой строить свое жизненное поведение так, чтобы оно не вступало в противоречие с тем образом, который рисовался из стихотворений. Читатели верили поэту, а он не мог обмануть их веру, оказаться ниже их ожиданий.
Уже к середине 20-х годов все атрибуты поэтического мира Ахматовой составили особую реальность, в которой соединились черты Ахматовой-человека и Ахматовой-поэта и которая существовала уже независимо от нее. Замечательно интересна в этом отношении небольшая книжечка Дмитрия Кузнецова "Елизавета, или Повесть о странных событиях жизни моей" (М., 1929). В ней, уже начиная с названия, с читателем идет литературная игра, поддержанная и предисловием Бориса Садовского, предупреждающего, что все "лица и положения взяты из романа Брюсова "Огненный ангел". Действительно, сюжет "Елизаветы" практически совпадает с брюсовским, но важно то, что героиня легко узнается по описанию: "Помню, как она остановилась у шкафа, в стареньком сереньком платье из ситца, с открытой шеей и в туфельках на стоптанных каблуках". Облик героини позволяет предугадать и того загадочного соперника повествователя, который появится под конец повести на портрете; "Я давно знал это лицо - эту странную голову, чересчур вытянутую, эти сощуренные, узкие, в сторону глядящие глаза, эту шею в высоком воротнике. <…> Тогда мне вспомнились его стихи: конквистадоры и крестоносцы, расплавленное золото песков Сирии, пустынность морей, дикость утесов, звезды и пальмы, тишина заброшенных домов..." - одним словом, весь поэтический мир Н. Гумилева.
Так ахматовская и гумилевская легенда воплощалась самой литературой.
Но претворялась она в литературе и другим образом - в стихах самой Ахматовой. В известном смысле стихотворения, обращенные к ней, выполняли ту же функцию, что и так называемая "Проза к поэме" - высказывания современников о "Поэме без героя", которые Ахматова тщательно записывала и хранила. Как эти высказывания - размышления над уже написанным текстом - могли порождать новые отрывки того же самого текста или, по крайней мере, его смысловые обертоны, так и стихотворения, обращенные к Ахматовой, блистательным образом становились смыслопорождающими. Они как бы переставали существовать сами по себе и превращались в ближайшее смысловое окружение ахматовских стихов, то и дело отзываясь в них явным или отдаленным эхом.
В предлагаемую подборку вошли стихи 10-х, 20-х, 30-х годов1. Особо надо было бы представить и клеветнические опусы 40-х, и робкие признания середины 50-х, и ту восторженную хвалу, которая слетала с уст поэтов конца 50-х - начала 60-х годов, и надгробные приношения (среди поэтов - Евтушенко, Смеляков, Шаламов, Тарковский, Самойлов, Бродский и многие, многие), и строки современных авторов, написанные уже через двадцать лет после ее смерти... Но это уже тема совершенно необъятная, заслуживающая в том числе и критических суждений, которых пока хотелось бы избежать.
и с музыкой Шумана, и дантовским словом... вслушаемся в смысл этих стихов - не самых совершенных, но в то же время очень характерных:
Ваш образ так оформлен славой
Так ею властно завершен,
Что стал загадкою, забавой,
Навязчивой легендой он.
Им все обозначают: нежностью
И вздохи совести ночной,
Нелегкой смерти неизбежность
И зори северной весной,
Влюбленности глухую смуту
И ревности кромешный дым,
И счастья праздную минуту,
И боль от расставанья с ним…
Николай Гумилев
Русалка
На русалке горит ожерелье
И рубины греховно красны,
Это странно-печальные сны
Мирового, больного похмелья.
На русалке горит ожерелье
У русалки мерцающий взгляд,
Умирающий взгляд полуночи,
Он блестит, то длинней, то короче
Когда ветры морские кричат.
У русалки чарующий взгляд,
У русалки печальные очи.
Я люблю ее, деву-ундину,
Озаренную тайной ночной,
Я люблю ее взгляд заревой
И горящие негой рубины...
Потому что я сам из пучины,
Из бездонной пучины морской.
1904
Николай Степанович Гумилев (1886-1921) посвятил Ахматовой много стихотворений (сама она считала, что большинство его любовных стихов раннего периода относится к ней), но "Русалка особенно примечательна тем, что именно этими стихами Ахматова открывала хронологический ряд посвящений. Публикуется по: Н. Гумилев. Путь конквистадоров. СПб., 1905.
Сергей Городецкий
Анне Ахматовой
В начале века профиль странный
(Истончен он и горделив)
Возник у лиры. Звук желанный
Обиды, горечь и смятенье
Сердец видавших острие,
Где в неизбежном столкновенье
Два вена бились за свое.
1911
Это восьмистишие, впервые опубликованное в журнале "Гиперборей" (1913, № 5), вошло впоследствии в книгу синдика "Цеха поэтов" Серея Митрофановича Городецкого (1884-1967) "Цветущий посох" в числе других портретов друзей-поэтов.
Михаил Кузмин
А. Ахматовой
Залетною голубкой к нам слетела,
В кустах запела тонко филомела,
Душа томилась вырваться из тела,
Как узник из темницы.
Ворожея, жестоко точишь жало
Отравленного, тонкого кинжала!
Ход солнца ты б охотно задержала
И блеск денницы.
Такою беззащитною пришла ты,
Из хрукого стекла хранила латы,
Но в них дрожат, тревожны и крылаты,
1912
Михаил Алексеевич Кузмин (1872- 1936) познакомился с Ахматовой на "башне" у Вяч. Иванова 10 июня 1910 года и записал: "Она ничего - обойдется и будет мила". Именно он представлял читателям первую книгу Ахматовой "Вечер". Дальнейшие их отношения - долгий и увлекательный сюжет, в котором есть и притяжения, отталкивания, и неприязнь. Но стихотворение это (М. Кузмин. Глиняные голубки. Третья книга стихов. Пг., 1914) останется памятником их дружбы.
Василий Гиппиус
Ах, матовый ангел на льду голубом!
Ахматовой Анне пишу я в альбом!
Недатированное шуточное стихотворение поэта и литературоведа Василия Васильевича Гиппиуса (1890-1942), вписанное в альбом Ахматовой (ЦГАЛИ, ф. 13, оп. 1, ед. хр. 147), (было одно время приписано О. Э. Мандельштаму. И действительно, эта почти панторифма - образец высокого искусства шутки.
Борис Садовский
Анне Ахматовой
К воспоминаньям пригвожденный
Бессонницей моих ночей,
Я вижу льдистый блеск очей
И яд улыбки принужденной:
В душе, до срока охлажденной,
Вскипает радостный ручей.
Поющим звоном возбужденный,
Я слышу томный плеск речей
(Так звон спасительных ключей
Внимает узник осужденный)
И при луне новорожденной
И стих дрожит, тобой рожденный.
Он был моим, теперь ничей.
Через пространство двух ночей
Пускай летит он, осужденный,
Опять в улыбке принужденной
Под ярким холодом ночей.
Борис Александрович Садовский (1881-1952) был поэтом (рассудочным и холодным), прозаиком (стилизатором и нередко мистификатором), критиком (умным и очень злым). Его отношения с Ахматовой подробно описаны в статье Р. Д. Тименчика (Известия Академии наук СССР. Серия литературы и языка, 1981, № 4), там же опубликован "Ответ" Ахматовой на это стихотворение, впервые напечатанное в газете "Нижегородский листок" (26 ноября 1913).
Александр Тиняков
Анне Ахматовой
Ты - изначально-утомленная,
Всегда бестрепетно-грустящая,
В себя безрадостно-влюбленная
И людям беспрерывно-мстящая.
Но мне при встречах наших чудится,
Что не всегда ты будешь пленною,
Что сердце спящее пробудится
И хлынет в мир волною пенною.
Что принесет оно: твое страдание?
Иль радость, - страшную и небывалую?
Тебя приветствую, еще - усталую!
Сентябрь 1913
Ныне почти совершенно забытый поэт, Александр Иванович Тиняков (1886-1934) познакомился с Ахматовой в октябре 1912 г., о чем писал Б. А. Садовскому; "Я за это время был у А. М. Ремизова и у Н. С. Гумилева в Царском Селе. Там я познакомился с супругой Гумилева - Анной Ахматовой, с Игорем Северяниным и с Георгием Ивановым. Ахматова - красавица, античная гречанка. И при этом неглупа, хорошо воспитана и приветлива". Публикуемое стихотворение он записал в альбом Ахматовой, но опубликовал почти через десять лет (А. Тиняков. Треугольник. Вторая книга стихов. Пб., 1922).
Велимир Хлебников
Песнь смущенного
На полотне из камней
Я черную хвою увидел.
Мне казалось, руки нет ее костяной,
Стучится в мой жизненный выдел.
Так рано? А странно: костяком
Прийти к вам вечерком,
И, руку простирая длинную,
Наполнить созвездьем гостиную.
1913
Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников (1885-1922) в молодости входил в круг журнала "Аполлон", о чем писал иронически, но к Ахматовой сохранил глубокое уважение, как и она к его поэзии, о чем не раз говорила. Хлебниковские подтексты в творчестве Ахматовой довольно многочисленны. Не опубликованное при жизни, стихотворение это впервые было напечатано в 1930 г. (Неизданный Хлебников. Вып. XIII. М., 1930).
Георгий Адамович
Анне Ахматовой
По утрам свободный и верный,
Колдовства ненавижу твои,
И томительные стихи.
Вот пришла, вошла на эстраду,
Незнакомые пела слова,
И у всех от мутного яда
Отуманилась голова.
Будто мы, изнуренные скукой,
Задохнувшись в дымной пыли,
На тупую и стыдную муку
Богородицу привели.
1914
Поэт и критик Георгий Викторович Адамович (1894-1972) был близок к "Цеху поэтов" и акмеистам, и Ахматова, как одна из учениц Анненского - любимого поэта Адамовича, - вызывала его глубочайшее почтение, о чем он писал и в стихах, и в прозе. Стихотворение, записанное в альбом Ахматовой, публикуется впервые.
Василий Комаровский
Анне Ахматовой
("Вечер" и "Четки")
В полуночи, осыпанной золою,
В условии сердечной тесноты,
Над темною и серою землею
Вам эвкалипт раскрыл свои цветы,
И утренней порой голубоокой,
Он нежностью, исторгнутой жестоко,
Среди камней недоуменно цвел.
Вот славы день. Искусно или больно
Перед людьми разбито на куски
И что взято рукою богомольно,
И что дано бесчувствием руки.
1914
Стихотворение графа Василия Алексеевича Комаровского (1881-1914) было опубликовано посмертно ("Аполлон", 1916, № 8), но Ахматовой оно, очевидно, было известно ранее. Поэт трагической судьбы, преследуемый душевной болезнью и писавший в минуты просветления, Комаровский был знаком с Ахматовой и Гумилевым по Царскому Селу и имел в них весьма редких ценителей своего поэтического дара.
Осип Мандельштам
Ахматова
Вполоборота, о печаль,
На равнодушных поглядела.
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.
Зловещий голос - горький хмель -
Души расковывает недра:
Так - негодующая Федра -
Стояла некогда Рашель.
1914
Ахматова: "Я стояла на эстраде и с кем-то разговаривала. Несколько человек из залы стали просить меня почитать стихи. Не меняя позы, я что-то прочла. Подошел Осип: "Как вы стояли, как вы читали", - и еще что-то про шаль". Стихотворение было впервые опубликовано в журнале "Гиперборей" (1913, № 9-10, вышел в феврале 1914 г.)
Николай Гумилев
Священные плывут и тают ночи,
Проносятся эпические дни,
И смерти я заглядываю в очи,
В зеленые, болотные огни,
Она везде - и в зареве пожара,
И в темноте, нежданна и близка,
То на коне венгерского гусара,
А то с ружьем тирольского стрелка.
Но прелесть ясная живет в сознаньи,
Что хрупки так оковы бытия,
Как будто женственно все мирозданье
И управляю им всецело я,
Когда промчится вихрь, заплещут воды,
Зальются птицы в таяньи зари,
То слышится в гармонии природы
Мне музыка Ирины Энери.
Весь день томясь от непонятной жажды
И облаков следя крылатый рой,
Как облако, плясала предо мной.
А ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне, далеком,
Звенит Ахматовой сиренный стих,
Так не умею думать я о смерти,
И все мне грезятся, как бы во сне,
Те женщины, которые бессмертье
Моей души доказывают мне.
Это стихотворение, очевидно, было написано в конце 1914 или начале 1915 г. ("Биржевые ведомости", 1 февраля 1915). В архиве Ахматовой сохранилась запись шестой строфы с пометой: "... au voix de sirene. Villon)", т. е. "... голосом сирены" (из "Баллады о дамах прошлых времен" Франсуа Вийона, которую переводил Гумилев). В пояснении нуждаются два женских имени: Ирина Энери (род. 1897) - девочка-вундеркинд, композитор и пианистка; Тамара Платоновна Карсавина (1885-1978) - выдающаяся балерина, которой Гумилев посвятил стихотворение "Долго молили о танце мы Вас, но молили напрасно..." (1914).
Марина Цветаева
Анне Ахматовой
Узкий, нерусский стан -
Над фолиантами.
Шаль из турецких стран
Пала, как мантия.
Вас передашь одной
Ломаной черной линией.
Холод - в весельи, зной -
Вся Ваша жизнь - озноб,
И завершится - чем она?
Облачный - темен - лоб
Юного демона.
Каждого из земных
Вам заиграть - безделица!
И безоружный стих
В сердце вам целится.
В утренний сонный час, -
Кажется, четверть пятого, -
Я полюбила Вас,
Анна Ахматова.
11 февраля 1915
Это первое обращение Марины Ивановны Цветаевой (1892-1941) к Ахматовой, вошедшее в сборник "Юношеские стихи". За ним последовали и еще признания в любви, заочная беседа, в которой приняла участие и Ахматова.
Борис Анреп
Прощание
А. А. Ахматовой
За верстами версты, где лес и луг
Мечтам и песням завершенный круг
Дает прощальное благословенье
Исходный дар, конечная! верста,
Прими мои дар священного креста
Постой, продлись, верста! От устья реки
По морю уплывает человек.
Он слышит зов вдали:
"Постой, постой"
Но та мечта останется пустой,
Но не верста, что мерит вдохновенье
И слов мучительных чудотворенье
Ты создаешь свои стихи со стоном
Они наполнят мир небесным звоном.
1916
Художник-мозаичист и поэт Борис Васильевич Анреп (1883-1969) был одним из тех, с кем связано множество стихотворений Ахматовой в сборниках "Белая стая" (1917) и "Подорожник" (1921). Это стихотворение впервые опубликованное Г. П. Струве (А. Ахматова. Сочинения, т. 3, Париж 1983), очевидно, связано с отъездом Анрепа в Англию в 1916 году.
Николай Недоброво
С тобой в разлуке от твоих стихов
Я не могу душою оторваться.
Как мочь? В них пеньем не твоих ли слов
С тобой в разлуке можно упиваться?
Твоей душою словно птицей бьется
В моей груди у сердца каждый стих,
И голос твой у горла, ластясь, вьется.
Беспечной откровенности со мной
И близости - какое наважденье!
Но бреда этого вбирая зной,
Перекипаем в ревность наслажденье.
Как ты звучишь в ответ на все сердца,
Ты душами, раскрывши губы, дышишь,
Ты, в приближеньи каждого лица,
В своей крови свирелей пенье слышишь!
И скольких жизней голосом твоим
Искуплено ничтожество и мука...
Теперь ты знаешь, чем я так томим? -
Ты, для меня не спевшая ни звука.
Ахматова считала, что именно поэту и критику Николаю Владимировичу Недоброво (1882-1919) удалось сказать о ее творчестве "победившее смерть слово", сделать это слово "разгадкой жизни моей". Действительно, его статья об Ахматовой в журнале "Русская мысль" (1915, № 7) Поражает тонкостью наблюдений и точностью предсказаний. Высокий настрой чувств ощущается и в этом стихотворении (Альманах муз. Пг., 1916).
Марина Цветаева
Из цикла "Стихи к Ахматовой"
О, Муза плача, прекраснейшая из муз
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
И мы шарахаемся, и глухое: ох! -
Стотысячное - тебе присягает: Анна
Ахматова! Это имя - огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами - то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий...
И я дарю тебе свой колокольный град
- Ахматова! - и сердце свое в придачу.
19 июня 1916
Это стихотворение (М. Цветаева. Версты. Вып. 1, М., 1922), кажется, даже не требует особых комментариев, настолько открыто в нем выражена та огромная, всепоглощающая любовь к Ахматовой, которая в 1916 году завладела всем поэтическим сознанием младшей поэтессы.
Владимир Шилейко
Живу мучительно и трудно,
и устаю, и пью вино;
люблю, - сурово и давно.
И мнится мне - что, однодумный,
в подстерегающую тень
я унесу июльский день
и память женщины безумной.
1916
Немногие стихотворения переводчика и востоковеда Владимира (Вольдемара) Казимировича Шилейко (1891 - 1930), второго мужа Ахматовой, отмечены печатью высокого дилетантизма, наиболее полным выражением которого в русской поэзии был Тютчев. Ахматова постоянно присутствует в его стихах, действительно "однодумных". Печатаемый здесь вариант стихотворения (ГПБ, ср. 1073, № 544) довольно значительно отличается от опубликованного с датой "1914" (Всходы вечности. Ассиро-вавилонская поэзия в переводах В. К. Шилейко. М., 1987).
Всеволод Рождественский
Анне Ахматовой
Да, честь и радостная твердость
Не нашей суждены судьбе;
Нам бедная осталась гордость
Быть верными самим себе.
Бесстрастно вслушиваться в речи
Уже насмешливых обид,
И отойти, как тают свечи
В чаду последних панихид.
1917
Всеволод Александрович Рождественский (1895-1977), царскосел и младший акмеист в молодости, посвятил Ахматовой немало стихотворений, из которых мы печатаем самое раннее (ГПБ, ср. 644, № 3).
Прекрасно все под нашим небом,
И камни гор, и нив цветы,
И вечным, справедливым Фебом
Опять обласканная, Ты,
И это нежное волненье,
Как в пламени синайский куст,
Когда звучит стихотворенье -
Пчела над зыбким медом уст.
И кажется, что сердце вынет
Благочестивая жена
И милостиво нам подвинет,
Как чашу пьяного вина.
22 марта 1917
Федор Кузьмич Сологуб (Тетерников, 1863-1927) был давно знаком с Ахматовой, литературная жизнь регулярно сводила их, и записанное в ахматовский альбом стихотворение (впервые опубликовано в кн.: Образ Ахматовой. Л., 1925) звучит не просто как запоздалый ответ на строки Ахматовой, украсившие сологубовский экземпляр "Вечера" ("Твоя свирель над тихим миром пела..."), но и как итог его отношения к поэзии Ахматовой.
Осип Мандельштам
Кассандре
Я не искал в цветущие мгновенья
Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,
Но в декабре - торжественное бденье -
И в декабре семнадцатого года
Все потеряли мы, любя:
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил сам себя.
И корабельный лес - высокие дома -
Лети, безрукая победа -
Гиперборейская чума!
На площади с броневиками
Волков горящими пугает головнями:
Свобода, равенство, закон!
Касатка, милая Кассандра,
Ты стонешь, ты горишь - зачем
Сто лет назад - сияло всем?
Когда-нибудь в столице шалой,
На скифском празднике, на берегу Невы,
При звуках омерзительного бала
Декабрь 1917
Это стихотворение ("Воля народа", 31 декабря 1917 г.) - одна из первых попыток Мандельштама определить свое отношение к новому состоянию государства, пугавшему его и в то же время притягивавшему его взгляд. Трагический образ Ахматовой - Кассандры возникает как бы на границе двух миров - потерянного, того, где "стояло солнце Александра" (то есть Пушкина), и наступающего нового мира, несущего с собой, по словам Блока, "крушение гуманизма".
Игорь Северянин
Стихи Ахматовой
Хорошим тоном (comme il faut...).
Позевывая, их читают,
Из них не помня ничего!..
"Не в них ли сердце современной
" - твердят
И с миной скуки сокровенной
Приводят несколько цитат.
Я не согласен,- я обижен
За современность: неужель
Что в нудном плаче - самоцель?
Ведь это ж Надсона повадка,
И не ему ль она близка?
Что за скрипучая "кроватка"!
Когда ж читает на эстраде
Она стихи, я сам не свой:
Как стилен в мертвом Петрограде
Ее высокопарный вой!..
Поэт (как он зовется там?!)
Ах, вспомнил: "мраморная муха"2
И он же - Осип Мандельштам.
И если в Лохвицкой - "отсталость",
"Цыганщина" есть "что-то", то
В Ахматовой ее "усталость"
Есть абсолютное ничто.
1918
Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев, 1887-1941) был литературным противником акмеистов и "Цеха поэтов", потому-то он (хотя и с запозданием) обрушился на поэзию Ахматовой, противопоставляя ее стихам стихи любимой им Мирры Лохвицкой (1869-1905). Позже он напишет об Ахматовой по-другому - стихотворение "Ахматова" ("Послушница обители Любви..." 1925 г.). Приведенное выше стихотворение было впервые опубликовано в книге Северянина "Соловей" (Москва-Берлин, 1923).
Ахматовой
Я не знаю - жива Ты, жива Ты
Или мучаешься в стихах?
Не забуду платок полосатый,
И щемясь неведомой болью -
Вижу девочкин милый дом.
Бродишь Ты по степному раздолью,
Маки, красные маки кругом.
Отворяла окно ветрам.
Там над морем вещее пели,
Где чернелся Господень храм.
Мужики по церквам молились,
Белой девочке ангелы снились,
Жизнь - приютный ласточкин труд.
Не забуду платок полосатый,
Горе тихое на губах.
Или чудишься мне в стихах.
5 мая 1919
Литературовед и критик Юрий Александрович Никольский (1891-1922), друг Б. М. Эйхенбаума, тщательно изучавший русскую литературу XIX века, из современников особо почитал Блока, но поэзия Ахматовой, как видно из печатаемого стихотворения (оно извлечено из письма к Б. А. Садовскому от 22 мая 919 г. - ЦГАЛИ, ф. 464, оп. 2, ед. хр. 147), высоко им ценилась.
Александр Беленсон
Суров сей век и тягостен без меры
Век не последних битв и не бесплодных ран
Мы бродим в городах, покинутых без веры
А в пустоте небес кружит аэроплан.
В чаду названий мы забыли имена
И странно ли, что солнце не восходит боле
В такие времена!
Но дни прейдут, закону следуя земному
Расскажет по-иному
О веке, ставшем притчею в веках.
Да, много язв на нас, но всех других чернее
Та, что скрывает свет из века в век.
И сам себе целитель каждый человек.
1922
Поэт и издатель нашумевших альманахов "Стрелец" Александр Эммануилович Беленсон (1895-1949) Отвечал этим стихотворением (А. Беленсон. Врата тесные. Вторая книга стихов. Пб., 1922) на известное стихотворение Ахматовой "Чем хуже этот век предшествующих? Разве…", вошедшее в книгу "Подорожник".
Юрий Верховский
Как брызги пенные блистающей волны
Кипят могучею игрой глубинной мощи
И в шелесте листа таинственно слышны
Колеблемые ветром рощи.
Не ведая своей отчизны величавой
От мира вышних сил на землю отлетев
Нам дух поит хвалой и славой.
20 октября 1922
"классичные" и с виду безмятежные стихи, за которыми, однако, крылась та же тревога, что ставила Блока провидеть "ночь черную". Таков он и в печатаемом впервые стихотворении (ГБЛ, ф. 697, карт. 3).
Вера Звягинцева
Из цикла "Анне Ахматовой"
И когда настали дни такие,
Что на солнце легче посмотреть
И легчайшим словом стало: "смерть",
В смерти дух повеял кипарисный,
Женский голос окликает Русь:
"Так да будет ныне, так и присно,
Юродивым стало слово: "чудо".
Гефсимения давно пуста,
Но целую каждого Иуду
В темные холодные уста.
И, рассыпясь горсткой серебра,
Прозвенит извечное "Осанна"
И по слову двинется гора".
Горлинка стучит в чужие стекла,
От окна к окну уже далеко...
Горлинка... живи!
Среди многочисленных женских стихов, обращенных к Ахматовой в двадцатые годы (судя по расположению черновой тетради, это стихотворению, печатаемое по беловому автографу - ЦГАЛИ, ф. 1720, ол. 1, ед. хр. I, относится к 1922 г.), выделяются стихи, написанные актрисой и поэтессой Верой Клавдиевной Звягинцевой (1894-1972). Ей - одной из немногих - удалось услышать в ранней лирике Ахматовой интонации будущего "Реквиема" и других стихов 30-х годов (хотя сама Звягинцева, видимо, не была уверена в том, что расслышала их правильно).
Георгий Иванов
Несется ветер, разрушеньем вея...
Где Олечка Судейкина, увы,
Ахматова, Паллада, Саломея.
Все, ко блистал в тринадцатом году,
Вновь соловьи засвищут в тополях
И, на закате, в Павловске иль Царском,
Пройдет другая дама в соболях,
Другой влюбленный в ментике гусарском,
Не вспомнят в дорогой ему тени!
1922
Это стихотворение Георгия Владимировича Иванова (1894-1958), впервые напечатанное в четвертом альманахе "Цеха поэтов" (Берлин, 1923) и вряд ли ускользнувшее от внимания Ахматовой, интересно тем, что в нем действуют персонажи ахматовской "Поэмы без героя": О. А. Глебова-Судейкина, П. О. Богданова-Бельская, С. Н. Андроникова, В. Г. Князев. Конечно, несколько сентиментальное воспоминание (оснащенное намеком на вийоновскую "Балладу о дамах былых времен") Ахматова заменит исторической трагедией, но само совпадение очень интересно.
Борис Пастернак
Мне кажется, я подберу слова,
Похожие на вашу первозданность.
А ошибусь, - мне это трын-трава,
Я все равно с ошибкой не расстанусь.
Торцовых плит заглохшие эклоги.
Такой-то город, явный с первых строк,
Растет и отдается в каждом слоге.
Кругом весна, но за город нельзя.
Глаза шитьем за лампою следя,
Горит заря, спины не разгибая.
Вдыхая дали ладожскую гладь,
Спешит к воде, смиряя сил упадок.
Каналы глохнут затхлостью укладок.
По ним ныряет, как пустой орех,
Горячий ветер, и колышет веки
Ветвей и звезд, и фонарей, и вех,
Бывает глаз по-разному остер.
По-разному бывает образ точен.
Но самой страшной крепости раствор -
Ночная даль под взглядом белой ночи.
Он мне внушен не тем столбом из соли,
Которым вы пять лет тому назад
Испуг оглядки к рифме прикололи.
Но, исходив от ваших первых книг,
Он и во всех, как искры проводник,
Событья болью заставляет биться.
1928
Дружба Ахматовой с Борисом Леонидовичем Пастернаком (1890-1960) - одна из самых волнующих страниц в истории поэзии XX века. Они могли в чем-то расходиться, что-то не понимать друг в друге, но раз заданная мера душевной ответственности, которая выразилась в этих стихах Пастернака и в более позднем ахматовском стихотворении "Поэт (Борис Пастернак"), всегда озаряла эти отношения. Примечательно, что эти стихи Пастернака ("Красная новь", 1929, № 5) - едва ли не последние обращенные к Ахматовой восторженные стихи, которые смогли появиться в советской печати до времени "оттепели".
Черты лица искажены
Какой-то старческой улыбкой.
Кто скажет, и гитане гибкой
Все муки Данта суждены?
Печатаемое по автографу (ЦГАЛИ, ф. 13, оп. 1, ед. хр. 147), четверостишие, очевидно, написано к двадцатилетию знакомства, как его помнил Мандельштам. В американском собрании сочинений оно опубликовано с вариантом в третьей строке и с датой "1915".
Вступительная статья, публикация и
примечания
Н. А. Богомолова
1. Стихотворение М. Л. Лозинского "Не забывшая", высоко ценившееся Ахматовой, не включено в подборку, т. к. публикуется полностью в статье И. Платоновой-Лозинской.
2. Честь этого обозначения принадлежит кубофутуристам. - Примечание Игоря Северянина.