Вопросы литературы. - 1997. - № 1.
Борис Чичибабин
Все крупно...
(Ответ на ахматовскую анкету)
двадцати с лишним ответов были анкеты, заполненные С. Липкиным, Д. Самойловым, Е. Рейном, А. Найманом, В. Шкловским, Л. Чуковской, Л Гинзбург, А. Кушнером, А. Тарковским и другими. Одни отвечали очень подробно, другие лаконично на каждый вопрос, а третьи лишь на часть вопросов (как Л. Чуковская). Почти все авторы указывали дату заполнения анкеты, но у Бориса Чичибабина она отсутствует, как и на большинстве его писем. Предполагаю, что заполнена она была в 1983 году.
Нужно было ответить на следующие вопросы:
1. Фамилия, имя, отчество.
2. Ваше нынешнее отношение к творчеству Анны Ахматовой.
3. Какие стихи Анны Ахматовой Вам особенно нравились в юности?
5. Считаете ли Вы правомерным делить творчество Анны Ахматовой на "раннее" и "позднее"? Какой период ее творчества Вам ближе?
6. Ваше отношение к "Поэме без героя".
7. Чьи литературоведческие работы об Анне Ахматовой Вам кажутся наиболее интересными?
8. Чьи воспоминания считаете наиболее достоверными?
10. Оказала ли Ахматова влияние на Ваше творчество?
11. Встречались ли Вы с Анной Ахматовой? Если встречались, то когда и где? Написали ли Вы воспоминания об этих встречах?
12. Писали ли Вы о ней стихи, литературоведческие работы?
13. Сформулируйте основные черты Ахматовой-человека, привлекающие Вас к ней.
живые черты характера большого поэта и его душевной признательности тем, кто, как Анна Ахматова, является гордостью родной поэзии.
Несмотря на давнюю дружбу с Борисом Чичибабиным, я не сразу решилась предложить ему ответить на анкету, зная, что он терпеть не может анкетирования. Это я особенно почувствовала через несколько лет, в 1986 году, хотя и до своей ахматовской анкеты по просьбе Л. А. Мнухина просила Бориса Алексеевича ответить на анкету о Марине Цветаевой, и он выполнил мою просьбу с большим трудом.
В 1986 году по просьбе Владимира Леоновича предложила Чичибабину ответить на некрасовскую анкету, явившуюся как бы продолжением той, на которую в конце 10-х начале 20-х годов отвечали Блок, Волошин, Сологуб, Ахматова и другие известные поэты. Борис Алексеевич, так не любивший огорчать друзей, сначала в письме категорически отказался отвечать на анкету. Но после того, как я ему напомнила, какой замечательный человек Владимир Леонович и как его огорчит этот отказ, Борис Чичибабин прислал интереснейшие ответы, которые были опубликованы в книге "Некрасов вчера и сегодня. Путеводитель по выставке" (М., 1988). Потом при встрече он признался, что отвечать на анкеты ему очень трудно, и вспомнил, что на анкету об Анне Ахматовой ответил, преодолевая себя, чтобы не огорчить меня отказом. Как хорошо, что эта анкета есть у нас теперь!
Дорогая Дусенька! Когда я получил Вашу ахматовскую анкету, я сразу решил, что отвечать на нее не буду: ну кто я такой, чтоб отвечать на такие вопросы? Мне сразу вспомнился Бунин: "... Какой характерный вопрос: "Каково ваше отношение к Пушкину?" В одном моем рассказе семинарист спрашивает мужика: Ну, а скажи, пожалуйста, как относятся твои односельчане к тебе? И мужик отвечает: Никак они не смеют относиться ко мне. Вот вроде этого и я мог бы ответить: Никак я не смею относиться к нему..." Так ведь то Бунин, который все-таки не удержался и после такого вступления написал много о своем отношении к Пушкину. Да и не мудрено: речь-то шла о Пушкине, который, как земля и воздух, стал частью нашей жизни и к кому у каждого из нас, от великого поэта до "первого встречного", есть какое-то отношение. Но Ахматова!.. Сами вопросы Дусиной анкеты (между ними 6-й, о влиянии на собственное творчество, 7-й, о личных встречах, 8-й, о своих писаниях о ней) предполагают какое-то, страшно подумать, чуть ли не равенство отвечающего на эти вопросы и Анны Андреевны, предполагают, во всяком случае, право отвечать на них. Я представляю себе, кто отвечал, и могу только завидовать и мечтать о том, что мне когда-нибудь будет позволено прочитать их ответы, но, Дусенька, Вы же должны понимать, что я, и это без всякого кокетства, без всякого самоумаления, действительно не могу считать себя вправе отвечать на вопросы Вашей анкеты наравне с Лидией Корнеевной или Арсением Александровичем: "не дорос", не смею. В правах уравнивает или права дает любовь, но любовь моя к Ахматовой, Вы, наверное, это знаете, потому что, хотя специально об этом мы никогда не говорили, но я, как мне кажется, и не скрывал этого никогда, не носит того характера исключительности, одержимости, "культа", который присущ Вашей любви к ней и который мог бы дать мне смелость отвечать на вопросы Вашей анкеты при отсутствии оснований и прав. Ваша анкета застала меня врасплох: после главного, первого чувства, что я просто не имею права отвечать на такие вопросы, вторым было чувство и сознание моей неготовности, чувство, что я не смогу, не сумею ответить ну, хотя бы на основной вопрос об "отношении к творчеству". Тут или одним словом люблю, которое вряд ли Вас устроит и которое не передает всей сложности "моего отношения", или сто слов, которые тоже ничего не разъяснят. Вот поэтому, "по всему поэтому", как говорил Маяковский, моим первым и долгим решением было не отвечать на вопросы Вашей анкеты. Но потом я подумал, что то, что я не отвечу на Ваши вопросы, проигнорирую Вашу анкету, Вас огорчит и обидит, что, при Вашей любви к Анне Андреевне, посланная Вами мне анкета является актом дружеского доверия, даром любви и дружбы и мое уклонение может сказаться, в свою очередь, актом недружественной неблагодарности. Вот почему, оставляя в силе все, что я попытался выразить в выше написанных словах, я попробую, насколько сумею и смогу, ответить на вопросы анкеты на этом отдельном листике, который Вы сможете употребить по Вашему усмотрению.
Фамилия, имя, отчество Чичибабин (по паспорту Полушин фамилия усыновившего меня отчима) Борис Алексеевич. Год рождения 1923-й. Профессия ну, это тоже на Ваше усмотрение: работаю старшим мастером отдела материально-технического снабжения в Харьковском трамвайно-троллейбусном управлении, но ведь это не профессия. Пишу стихи, но в анкете об Ахматовой говорить об этом как-то не столько стыдно, сколько несерьезно. Но даже и в анкете об Ахматовой и именно в такой вот анкете хочется написать почему-то о себе, что я поэт, хотя это тоже ни для кого никогда не было профессией.
стихи великого поэта, что "об этом", о чем "об этом"?, ну, наверное, о любви, но не только ж о любви о жизни, о смерти, о печали, о Музе, никто до нее и кроме нее так по-русски не писал. Я не мог в то время полюбить Ахматову, я любил тогда совсем другое, любимым поэтом моего школьного детства и всей моей затянувшейся лет до 40 юности был Маяковский, я любил его стихи, все, и "Окна РОСТА", и плакатные надписи, любил его интонацию, его поведение, его жизнь, хотел быть похожим на него; в то же время как раз в эти годы 16 или 17 лет я открыл Пастернака и, не зная, как совместить его и Маяковского, носился с его стихами из "Сестры моей жизни", которые сами лезли в голову и заучивались наизусть на всю жизнь. Но мое впечатление о прочитанных стихах Ахматовой как о великих стихах, о великих при наличии Маяковского и Пастернака, я помню очень хорошо и точно. Какие-то прекрасные строчки остались жить в моей памяти именно с той поры. Я их помнил и четыре военных года, когда книги Ахматовой в мои руки не попадали.
Зато в первый послевоенный, и в последний в моей юности свободный, студенческий, последний перед арестом и лагерем, год, с июня 45-го по июнь 46-го, я читал стихи Ахматовой за все прожитые годы и "на всю оставшуюся жизнь". Я был влюблен, девушка, которую я любил, Марлена Рахлина, писала стихи и любила Ахматову. Правда, как-то она сказала, что, "говорят", есть женщина-поэт, которая еще лучше, чем Ахматова, и прочитала мне цветаевское "Идешь, на меня похожий", которое я помню с тех пор, но Цветаевой мы тогда не знали и вряд ли поверили тому, что "говорят". Во всяком случае, Ахматову мы читали в тот год без конца. В мои руки попала тогда чудесная книжечка Эренбурга "Портреты русских поэтов". Я и по сей день считаю написанное там об Ахматовой одним из самого лучшего, что писалось о ней и вообще о поэзии: такова сила впечатлений юности. В горьковской "пересылке", где, по счастливой случайности, подобралась "хорошая компания" пересыльных зэков, я удивил своим знанием Ахматовой старого русского интеллигента, специалиста по античности моряка и поэта Егунова. В наших тюремных "литературных чтениях" Ахматова занимала немалое место.
2. За исключением того счастливого, студенческого, первого после войны памятного года, я никогда не любил Ахматову любовью особенной, единственной, исключительной, но и никогда не переставал любить ее как одного из самых великих и любимых русских поэтов. Стихи Ахматовой чудо, не только в том смысле, в каком всякая великая поэзия чудо, но и в каком-то еще более особенном и буквальном. Великое не всегда совершенно. В мировом искусстве гениев совершенства, гениев гармонии можно перечислить по пальцам руки: Моцарт, Пушкин, говорят, Данте, может быть, Гете, никак не Шекспир, никак не Бетховен. Ахматова после Пушкина самый совершенный, самый гармонический поэт. Она сказала о Пушкине, что он автор незаменимых слов. Она сама мастер незаменимых слов, мастер точности, мастер простоты, которая упорядоченная, гармонизированная сложность, а не что-то другое. У любого поэта, кроме Пушкина, есть неудачные стихи, есть стихи, за которые становится неловко читателю. У Ахматовой таких стихов, таких строк просто не может быть. Сразу после Ахматовой невозможно читать других поэтов ХХ века: они покажутся многословными, неточными, косноязычными. Это не значит, в моих, по крайней мере, глазах, на мой, по крайней мере, слух, что все они меньше или хуже ее, а она самый великий после Пушкина русский поэт. Это не значит так, потому что для меня, да думаю, что и для всех, великое и совершенное не одно и то же. Межиров ошибается, когда говорит, что Цветаева, в отличие от Ахматовой, великая личность, но никакой поэт. Они обе великие и разные, несравнимые поэты.
Мне так же дорога Маринина безмерность, безудержность, неостановимость, как и ахматовские гармония, чувство меры, умение вместить софокловскую, шекспировскую, цветаевскую трагедию в несколько или даже в одно четверостишие. При этом Ахматова ничуть не анахронизм, никак не отставшая звезда пушкинской плеяды, чудом залетевшая в чуждый ей век. Она вся из ХХ века, со сложностью, муками и утонченностью, незнакомыми Пушкину. Любовь это судьба, это наваждение, это тайна: по независящим от моих сознания и воли и необъяснимым причинам я не перечитываю Ахматову так часто, как некоторых других, немногих поэтов Пушкина, Тютчева, Пастернака, но каждый раз, когда я заново открываю ее, мне уже долго не хочется читать никого другого и кажется, что она самый великий поэт на земле (после Пушкина, конечно), и невероятно, как это я так долго мог жить без нее.
3-6. Мне кажется, может быть, я придумываю и невольно ошибаюсь, но с этим уже ничего не поделаешь, что я всегда любил всю Ахматову. Почти все пишущие о ней подчеркивают, что у Ахматовой не было ученического периода, что с первых же опубликованных стихотворений она заявила себя как мастер, как автор незаменимых и вечных слов. Этим она тоже отличается от других великих поэтов. В сравнении с ними, может быть, кроме Тютчева, у нее ведь просто мало написанных стихов и каждое стихотворение шедевр и чудо. Конечно, если специально открыть и полистать полное собрание, то отыщется десяток стихотворений, которые не захочется перечитывать, мимо которых всегда проходил, не задерживаясь на них, но поэтому я и не могу их назвать. Как все люди на земле, Анна Андреевна с годами менялась, росла, становилась мудрее, и мне, наверное, сейчас ее поздняя лирика, "Северные элегии", например, не то что "ближе", но сочувственнее, что ли, нужнее, но, в общем-то, я читаю и перечитываю ее "без дат". Мне почему-то кажется, что она и сама так хотела "без дат". Литературоведы могут делить ее творчество на "раннее" и "позднее", и, наверное, в этом будет какой-то смысл, вероятно, с годами ее лирика становилась философичнее, историчнее, и это можно будет доказать примерами, но мне как читателю Ахматовой (в отличие от меня же как читателя Пушкина, Блока, Пастернака, Цветаевой, да почти всех других поэтов) это неважно и ненужно, потому что уже в 12-м году было написано "Помолись о нищей, о потерянной...", а в 13-м "Вижу выцветший флаг над таможней...", а в 15-м "Нам свежесть слов и чувства простоту...", а в 16-м "Прозрачная ложится пелена...", а в 22-м "Не с теми я, кто бросил землю...", а в 24-м "Когда я ночью жду ее прихода..." и все даты я высмотрел только сейчас, потому что все эти стихи написаны одной Ахматовой, одним почерком, в одном духовном возрасте. Как это так не знаю, говорил же: чудо.
"Поэмы без героя" я, откровенно говоря, еще не дорос. Может быть, дорасту. Хочется. Чувствую, что это вершина ахматовского творчества, вершина ее духовного и поэтического восхождения. Но читать тяжело, пока еще мне приходится читать ее "с комментариями", а так читать любимые стихи нельзя. Кроме всего, я не уверен, что я читал окончательный вариант. В конце концов, это не так важно, потому что гениальные места есть во всех читаных вариантах, но немножко обидно, потому что хочется прочесть так, как ей хотелось быть прочитанной. Но, может быть, в этой гениальной поэме, я это очень осторожно говорю, с полной готовностью увериться в противном и отказать ся от своих слов, есть какой-то авторский "просчет", мешающий мне, не просто любящему, но и культурному, квалифицированному читателю, принять ее сразу и безоговорочно.
7-9. Я не знаю и половины всех посвященных Ахматовой стихотворений, я не знаю, вероятно, и четверти всех написанных о ней литературоведческих работ, я не знаю и одной десятой всех воспоминаний об Ахматовой. Из известных мне литературных работ мне было интересно читать Эйхенбаума и Жирмунско го, то немногое и разрозненное, что писала о ней Лидия Гинзбург, из более поздних работ замечательный, по-моему, "литературный портрет" Добина. Из воспоминаний, по-моему, особняком и вне всяких сравнений великая книга Лидии Чуковской. После нее всего остального можно, наверное, и не читать. Но, поскольку книга эта вряд ли в скором времени станет книгой для читателей, которую всегда можно взять в руки для того, чтобы перечитать, из того, что перечитывать можно, я с удовольствием перечитываю воспоминания Виленкина и не с таким уж удовольствием, но с интересом Ильиной. Да, наверное, все-таки напрасно я забыл Павловского: он по-прежнему любит Ахматову.
"не доходят" до меня. Самым лучшим, что было посвящено Ахматовой в поэзии, считаю все посвященные ей стихи Цветаевой и стихотворение Пастернака. Из известных мне стихотворений на смерть Ахматовой очень люблю стихотворение Самойлова и гораздо меньше, но тоже люблю Смелякова.
стихи, я вспоминаю воспоминания о ней и ничего не могу увидеть. Я могу представить себе влюбленного Пушкина, балующегося Пушкина, ревнующего, задумчивого, разъяренного. Я могу представить в жизни любого из любимых поэтов и нелюбимых тоже: Блока, Есенина. Мне кажется, я все знаю о них, и в этом нет ничего удивительного: они мне сами все о себе рассказали. Ахматова, и это необыкновенно и единственно, всю жизнь рассказывала о себе, говорила от себя и ничего не открыла в своей жизни. Столько влюбленных признаний, любовных исповедей, но кто может представить за ними живую женщину, возлюбленную, любимую, любящую, капризную, меняющую ся, с какими-то заботами, поступками, поведением? Волшебные, прекрасные, незаменимые строки ограждают от быта, от бега времени, от жизни. Поэт заслоняет человека, не дает увидеть и всмотреться в человеческие черты. Зачем это вам? Зачем вам видеть во мне человека, когда я дарю вам великую и вечную поэзию? Во всех без исключения воспоминаниях сразу же, как самое характерное, как самое первое, оказывается ахматовская царственность. Мария Петровых, которая знала ее лучше многих, говорит об ахматовской кротости. Мне почему-то не очень верится, в стихах я не чувствую этой кротости, но не могу же я не верить Петровых. Значит, царственная кротость или кроткая царственность. Но ведь этого так мало, чтоб говорить о чертах человека. Я не знаю о ней главного. Была ли она добра? Да, я помню: рассказывают о чуткости к чужому горю, о способности отдать последний и лучший кусок. Но поделиться последним в тяжелое для всех время, быть естественно чуткой, отзывчивой, деликатной это не доброта, это другое: интеллигентность, духовность, тонкость, благородство души. Странно было бы, если бы этого не было в великом русском поэте. Все это общие, родовые качества русского интеллигента, русского поэта, аристократа духа. Но была ли она доброй? С друзьями, с любящими, с разлюбленными? Судя по стихам скорее нет. А какой она была с ними, какой она была в радости, в горе, в домашних хозяйственных трудах, в очередях? Повторяю, столько лирических признаний, личных исповедей а индивидуального, вот этого человека, Анны Андреевны, со своими странностями, привычками, причудами, нет. Все крупно: Время, Человек, Поэт, Женщина. И, наверное, это и есть главная черта Ахматовой человека. В этом ее суть, ее единственность, ее неповторимость. Ведь во всех воспоминаниях все вспомина ющие говорят больше всего и лучше всего о стихах. Как она пишет стихи, как читает стихи, как вспоминает стихи, как дарит стихи. И то, что вдруг вспомнились, сами собой или с помощью друзей, старые и бесповоротно забытые стихи, сочиненные и не записанные 10, 20, 30 лет назад, бесконечно важнее того, что происходит сейчас на улице, откуда только что [она] пришла, всего того, что было в жизни вчера, было сегодня и будет завтра. Это прекрасно. Мне бесконечно дорога эта черта Ахматовой человека. Когда я читаю воспоминания о ней, многое в них мне не нравится. Все воспоминатели меньше ее, мельче ее, и каждый вспоминает в меру своего уровня: это не о ней воспоминания, это их воспоминания о ней. И в этих воспоминаниях я не могу принять многое: мне не нравятся ее вкусы, ее симпатии, ее мнения и суждения. Чаще не нравятся, чем нравятся. Она не любила Чехова, она обожала Пруста. Это ее дело. В некоторых воспоминаниях я чужими глазами вижу в ней неприятное мне дамское, бабье. Бог с ним!
Вступление и публикация Е. Ольшанской