Советская Россия. - 1989. - 23 июня. - № 144 (9995).
Чтобы люди жили в преображённом мире
К 100-летию со дня рождения Анны Ахматовой
По общему признанию, душа всякой поэзии — лирика. Лирический поэт — это удивительный дар, позволяющий заново увидеть мир, почувствовать его свежесть, ошеломляющую новизну. Мы всегда считали Анну Ахматову лирическим поэтом. Но чем крупнее поэт, тем чаще в его стихах выражается мысль, спрессованная в точном и емком слове, отражающая главную боль времени. Порою современникам не дано постичь ее сразу, и только со временем она становится очевидной.
К столетию Анны Андреевны Ахматовой мы подошли во времена, когда ее творчество явилось к нам в полном объеме, открыв новые грани дарования поэта. Сегодня это заставляет нас заново перечитывать наследие Анны Андреевны Ахматовой, видеть жизнь и творчество поэта в гармонии. В нынешние дни по стране проходят Ахматовские чтения, открывшиеся научной конференцией, организованной Институтом мировой литературы имени А. М. Горького АН СССР, Союзом писателей СССР и Государственным литературным музеем. Эти чтения, собравшие не только ученых нашей страны, но и исследователей творчества Ахматовой из Австралии, Англии, США, Италии, Шотландии, Нидерландов, Венгрии, Югославии, Польши, Чехословакии, Болгарии, Японии, отмечены торжественным заседанием общественности в Колонном зале Дома союзов в Москве.
Видимо, в том, как сложилась судьба Анны Андреевны Ахматовой, сама она усматривала историческую неизбежность: "Пусть так — без палача и плахи поэту на земле не быть", считая и всем своим поэтическим наследием доказав, что истинная поэзия немыслима без зоркости, рожденной беспощадностью искренности в самовыражении Поэта. Зная это и ныне воссоздавая гармоничный поэтический и личностный облик большого лирического поэта нашего времени, мы обязаны делать это с тем тактом и на той высоте культуры, с которыми жила Анна Андреевна Ахматова. В этом видели свою задачу участники Ахматовских чтений, по материалам которых подготовлена полоса.
(Полоса подготовлена Г. ОРЕХАНОВОЙ).
Анатолий НАЙМАН, литератор, ученик Ахматовой:
— Я буду говорить о тех переменах, которые происходят с образом, обликом, фигурой Ахматовой в связи со столетием ее, о тех переменах, которые противоречат тому, что я знал о ней живой.
Поэзия и все сделанное Ахматовой настолько принципиально вместительно, что говорить о той или другой стороне ее творчества — это, по моему мнению, преднамеренно упрощать его. Сейчас идет какое-то "растягивание" Ахматовой в двух направлениях. Первое — это политизация Ахматовой. Есть такая тенденция — превратить Ахматову в "Горького наоборот", в певца противостояния режиму. Это несомненное упрощение. Второе — это культуролизация Ахматовой, превращение ее о некоего Брюсова середины века, человека, который все знал, все читал. От этого растягивания в разные стороны исчезает то уникальное явление, которое мы все, если не мудрствовать лукаво, называем Ахматовой, то есть автором пленительных, не простых, но действующих на нас именно простотой стихов, равных которым не было написано в нашем веке... Каждое стихотворение Ахматовой принципиально не означает чего-то одного, его нельзя пересказать. Ее многочисленные замены в стихах, которые она постоянно делала, полны противоречий. Одна характеристика в ее стихе не отменяет другую, присутствующую тут же. Например, в стихотворении: "Не с теми я, кто бросил землю"... "Но" не отменяет сказанного в первой строке и не противоречит ему. Говорю я об этом потому, что сейчас в биографии Ахматовой очень существенный момент — поэт выходит из дверей первого столетия и входит в двери второго столетия, которое, разумеется, существенным образом переменит наше представление о ней, и не потому, что наше представление неправильно, а потому что каждый посмертный исследователь, читатель стихов Ахматовой будет вычитывать в ней то, что ему хочется, то, что ему нравится. И здесь порою доходят до абсурда.
Например, люди не обращают внимания на даты. Во всех наших смелых предположениях мы не должны забывать того первого плана, с которым связано стихотворение поэта. Тенденция вставить Ахматову в хрестоматийные, очень четкие ориентиры обедняет и ее творчество, и наше представление о ней. Необходимо написать правду, создать для потомков подлинную картину, а не вымышленную, которая удобна тому или иному исследователю. Мое глубокое убеждение, что публикации произведений Ахматовой — очень трудная вещь. Я уверен, что Ахматову надо публиковать так, как написано. Не надо превращать ее фигуру скрипача с оборванной струной в сальерианский отменно упакованный образ. Ее тетради — это законченные вещи, и то, что она хотела написать, она написала. Она не компоновала того, что сейчас издано под видом "Из воспоминаний о Мандельштаме". Воспоминания о Лозинском она писала все время, и, если бы удалось издать ее наследие так, как мы видели его при ее жизни — не какую-то одну тему, а одновременно все темы, всю глубину ее пронзительности ума и одновременно знаний и ее мудрости, — это было бы изданием истинной Ахматовой.
Нам, живущим на рубеже между первым столетием ее жизни и вторым столетием, необходимо относиться с особенной ответственностью к тому, с чем она с нашей помощью войдет во второе столетие своей поэтической жизни. Конечно, розыски гимназических стихов — дело увлекательное, публикация писем, о которых Ахматова с уверенностью знала, что они уничтожены, — еще более. Кто же из публикаторов пройдет мимо этого? Но это разрушение Ахматовой, потому что ее мораль, ее нравственные понятия и творчество нераздельны. И мне представляется, что мы не имеем морального права на нарушение ее воли...
Михаил АРДОВ, священник:
— Ахматова была человеком очень воспитанным, очень сдержанным и принадлежала к дворянской культуре, где не принято было говорить о религии. Я много лет ее знал, но о религии мы говорили считанные разы. Когда мне было лет четырнадцать, я получил у Ахматовой прозвище "Василий Шибанов", потому что был как бы ее стремянным — провожал ее, оказывал ей мелкие услуги — у нас была будто бы такая игра.
И вот прошли годы. Многие знают, что у нее была такая папка: "В ста зеркалах". Сегодня на наших глазах зеркала множатся, но, к сожалению, появляются и кривые. Мне кажется, что долгом друзей Ахматовой должно стать продолжение той линии, которую отстаивала она, — опровержение неверных о ней сведений. Передо мной публикация, журнала "Юность" N 8 за 1988 год, которая говорит о судьбе и конце М. Зощенко. И где есть жуткое место. Я всегда считал Зощенко великим русским писателем. В доме, где я рос, был культ Зощенко, поэтому прошу это иметь в виду при данном моем сообщении. В публикации "Юности", где речь идет о встрече Ахматовой и Зощенко с англичанами, куда их привезли и где им задавались вопросы о постановлении 1946 года о журналах "Звезда" и "Ленинград, Ахматова "сказала, что она совершенно согласна с постановлением и с докладом Жданова. Здесь надо помнить, что происходило это в 1954 году, когда ее сын Лев Николаевич Гумилев еще находился в лагере и Ахматова чувствовала себя просто заложницей. Михаил Михайлович Зощенко на той встрече разговаривал с англичанами откровенно, в результате чего и получил потом следующую проработку. Оценивая эту встречу, сопоставляя ситуацию с "Капитанской дочкой", когда Савельич уговаривает Гринева поцеловать ручку Пугачеву: батюшка, Петр Андреич, не упрямься, ну что тебе стоит, плюнь, да поцелуй у злодея ручку,— автор "Юности" пишет: "Ахматова поступила так, как советовал Гриневу Савельич. Зощенко так поступить не смог". Я даже не представляю, как у русского интеллигентного человека могла рука подняться написать такую фразу об Ахматовой? И в особенности в наше время, когда можно расставить решительно все акценты. Начнем с того, что Зощенко объективно был и остается великим русским писателем. Он был самым знаменитым, самым богатым, самым издаваемым и читаемым советским писателем до войны и до постановления. Для него эта трагедия была трагедией потери исключительного места в советской литературной иерархии.
Ахматова же вела скитальческую, нищенскую, полуголодную жизнь. Сама Ахматова сказала в своих стихах: "Кидалась в ноги палачу". Упрекать ее в данном случае Зощенко, по-моему, совершенно неправомерно, ужасно. К тому же в этом же номере "Юности" есть верноподданническое письмо Зощенко к Сталину 1946 года, и внимательный читатель может понять, кто "кидался в ноги палачу", а кто целовал самозванцу ручку и присягал ему на веки вечные. Я Зощенко не принижаю, я просто хочу расставить правильные акценты. Конечно, из каких-то высших, идеальных соображений можно было бы упрекнуть Ахматову за эти стихи и за некоторые подобные поступки, но тут я позволю себе привести евангельское: "Кто из вас без греха пусть первый кинет в нее камень"...
Вадим ЧЕРНЫХ, учёный:
— Драматическая судьба творческого архива Ахматовой, ее рукописного наследия была предопределена драматизмом ее собственной судьбы. Тяжелые, часто трагические обстоятельства ее жизни не способствовали, разумеется, сохранению ее архива. Однако все же даже дореволюционная часть архива Ахматовой, в частности те записные книги, в которые она еще с ранней юности, с 1900 года, заносила тексты написанных ею стихотворений, до конца сороковых годов сохранялись. Какие-то документы, которые сейчас были бы для нас, исследователей творчества Ахматовой, необыкновенно ценными, Анна Андреевна уничтожала по доброй воле еще в давние благополучные времена. Скажем, известно, что, поженившись, Анна Андреевна и Николай Степанович Гумилев сожгли всю переписку за многие годы между 1903-м и 1910-м годом.
Я процитирую здесь слова самой Ахматовой, не воспроизведенные пока в печати: "Биографию я принималась писать несколько раз, но, как говорится, с переменным успехом. Последний раз это было в 46-м году. Ее единственным читателем оказался следователь, который пришел арестовывать моего сына, а заодно сделал обыск и в моей комнате 6-го ноября 1949 года. На другой день я сожгла рукопись вместе со всем моим архивом". Вот там, в голландских печах Фонтанного дома, частично в 1946-м, а большей частью в 1949-м году и погиб почти весь ранний ахматовский архив. В том числе и записные книги. Из ранних стихотворений, вошедших в сборник "Вечер", и более ранних до нас дошла приблизительно треть.
"с непонятной целью, ставя над ними номера". И вот благодаря тому, что некоторые автографы с номерами все же сохранились и сама Анна Андреевна сказала, что "Песня последней встречи" — мое 200-е стихотворение", — элементарный подсчет текстов до этого 200-го стихотворения показывает, что мы из этих 200 знаем никак не более 45!.. Сама Анна Андреевна не склонна была сожалеть о потерях ранних стихов, поскольку говорила, и, видимо, справедливо, что поэт Ахматова сложилась где-то к 1910 году, когда она познакомилась с "Кипарисовым ларцом" Анненского и, как она говорит, что-то поняла в поэзии".
Если оценивать сейчас поэтическое наследие Ахматовой, то после публикаций последнего времени и выхода в свет сборничка, изданного в этом году "Книжной палатой", можно сказать, что теперь поэтическое творчество Ахматовой, по крайней мере на 95 процентов, доступно читателю.
Совсем по-другому обстоит дело с ахматовской прозой. Я смело могу сказать, что тот архив, которым мы сейчас располагаем, который хранится в ЦГАЛИ, в Пушкинском Доме и в отделе рукописей Публичной библиотеки, — это большое рукописное наследие за очень небольшим исключением охватывает только десять последних лет творчества Ахматовой.
Ядром сохранившегося архива Ахматовой являются ее записные книжки, или правильнее их называть рабочими тетрадями, вернее они носят черты и того, и другого.
Дневники Ахматовой неопровержимо свидетельствуют о том, что Анна Андреевна ушла из жизни на 77-м году безвременно, полной творческих замыслов, живо отзывавшейся на все, что происходило вокруг. И это опровергает несправедливые свидетельства Н. Я. Мандельштам.
Ахматовская проза. Вообще тема "Ахматова как прозаик" — это драматическая и, вернее, даже трагическая тема. Анна Андреевна много раз писала: "Я с самого начала все знала про стихи — я никогда ничего не знала о прозе". И взялась она, почувствовав настоятельную творческую потребность, писать прозу где-то в самые последние годы своей жизни. Она говорила, что вовсе не собирается писать повести, романы или даже рассказы. Она говорила: "Я ведь так много знаю, я так много помню о блестящем "серебряном" веке русской литературы. Я просто не имею права унести все это с собой. Записать бы хотя бы сотую долю того, что знаю...". Мемуарные очерки Ахматовой о Блоке, о Лозинском, с которыми Анна Андреевна выступала по Ленинградскому телевидению в 60-х годах, отмечены ее пометками — "почти готовы", то есть она не считала их законченными.
Остаются абсолютно неизвестными обширные записи Ахматовой о Н. С. Гумилеве, об их отношениях и о его творчестве, которое она оценивала очень высоко. Она была абсолютно не согласна с трактовкой творчества Гумилева Струве, опубликованной за границей.
Вот примеры некоторых записей Ахматовой, которые помогают представить характер ахматовской прозы. Прозы ненарочитой, которую она вовсе не предназначала для публикаций, но которая, на мой взгляд, настоятельно требует опубликования.
"26 августа, 1964 г. Комарово.
"Реквиему" и "Прологу"... Пролог почти снится, но еще боюсь сделать план, чтобы все не испортить.
30 августа 1964 года.
... Едем небывалой дорогой — парками, через очень странное, очень красивое наводнение. Эсхатологические небеса почти с грозной надписью. Мой сон накануне превосходил все, что в этом роде было со мной в жизни. Я видела планету Землю, какой она была через некоторое время после ее окончательного уничтожения. Кажется, все бы отдала, чтобы забыть этот сон.
2 сентября 1964 года.
Читала Цветаеву. Все же нянька, которая давала ребенку толченое стекло, не очень правдоподобна. Отношения Мандельштама и Волошина она приукрашивает из преданности Волошину. То, что она пишет о Гумилеве,— самое прекрасное, что о нем до сих пор написано. И как это не похоже на выдержки из Брюсова и Вячеслава Иванова, которые, по мнению Г. Струве, призваны объяснить Гумилева. Хотя "Мужик" написан в 1917 году, как бы Гумилев был ей благодарен. Это про того, непрочитанного Гумилева, о котором я не устаю говорить всем с переменным успехом. Эту его главную линию нужно проследить чуть не с самого начала. Сон на 30 августа продолжает угнетать меня и с каждым днем кажется все страннее. Зато отъезд по таинственному, безветренному наводнению все хорошеет...
"Бег времени". Как странно и необычно, что торопятся они, а не я. Впрочем, это уже все равно. Сейчас опять слушала восьмой квартет Шостаковича. Это не все равно.
15 сентября 1964 года.
Сегодня подписала и отправила договор на "Бег времени". Утром боролась со стихами, которые хотели существовать. А я не хотела. Это была которая-то ленинградская северная элегия".
Признание в любви
Феликс КУЗНЕЦОВ:
— Тайна Анны Андреевны Ахматовой, ее духовного влияния, которое столь бурно возрастает в современном мире, велика. Наверное, истоки этой тайны прежде всего в том, что с ее творчеством "золотой" век, а потом и "серебряный" век русской литературы, ее великая гуманистическая традиция пришла в нашу с вами эпоху. И конечно же, Ахматова — это то могучее крыло нашей литературы, которое являл собой мост из XIX века и начала XX века в наше время. Но, наверное, объяснение тайны Анны Андреевны Ахматовой, ее столь могущественного нравственного влияния на общество этим не исчерпывается. И мне бы хотелось сказать, как я чувствую величие Ахматовой. Как-то я прочел воспоминания Маргариты Иосифовны Алигер, которая рассказала, как плыла по Волге в годы войны в глухую темную ночь в одной каюте с Анной Андреевной Ахматовой. Разговор был долгий, неспешный, мучительно трудный исповедальный разговор в тягчайшую пору опасности. М. Алигер записала его: "Нет, нет, поверьте мне, — говорила Анна Андреевна, — это самая великая война в истории человечества. И уверяю вас, никогда еще не было такой войны, в которой бы с первого выстрела был ясен ее смысл, ее единственно мыслимый исход. Единственно допускаемый исход, чего бы нам это ни стоило. Мы выиграем эту войну для того, чтобы люди жили в преображенном мире. Все страшное и гнусное будет смыто кровью наших близких". Она говорила со временем, историей, будущим, — комментирует Алигер. И конечно, в этих строках есть и предвидение нашего сегодняшнего времени. Прославленные, великие строки написаны в эту пору Ахматовой:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
Час мужества пробил на наших часах
И мужество нас не покинет.
Не горько остаться без крова, —
И мы сохраним тебя, русская речь.
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
Навеки!
Конечно же, в основе личности Ахматовой лежала великая и горькая любовь к своей Родине, Отечеству, земле, которой жила Анна Андреевна Ахматова.
Лариса ВАСИЛЬЕВА:
— Нельзя не радоваться и не удивляться такому явлению, как Анна Ахматова. О ней говорить трудно, особенно женщине. И все же мне хочется сказать, как я чувствую это явление. Анна Ахматова пришла в эту жизнь и сразу стала великой и знаменитой. Потом она прошла через дыбу, Голгофу, крест, через все, через что может пройти мученик.
для себя. И при этом Ахматова всегда остается такой, как она есть, ее нельзя приспособить, изменить... Ее не сломала судьба, трудный век. И можно гордиться, что эта женщина, как никто, сумела выстоять. И не только выстоять, но и протянуть нам руку помощи! Сколько величия и достоинства в ее стихах:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный.
Оставь Россию навсегда.
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
".
Но равнодушно и спокойно
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Да святится имя твое, Анна Ахматова!
Владимир КОРНИЛОВ:
— Теперь, когда я прожил достаточно долго, могу свидетельствовать, что Анна Ахматова — поэт на все времена. Сейчас, как никогда раньше, понимаешь, что главная сила ее — в трезвости, в четкости видения. Примеры трезвой ахматовской прозорливости можно множить до бесконечности.
Как-то так выходит: чем поэт в России крупнее, тем строже он держит ответ за все, что было при нем. Ахматова по-своему осознала и трудно, долго и гордо несла вину российской интеллигенции за все, что случилось при ней в России. Чувство тревоги возникло в поэзии Ахматовой рано, еще перед первой мировой войной. И уже тогда вместе с ощущением личной вины вырастало чувство личной ответственности.
... Поэту, особенно великому, невозможно уйти в сторону. И вот они, главные стихи, в которых Ахматова объясняет, почему она не покинула Родину:
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Оправдан будет каждый час...
Но я мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
Мощь этих стихов, разумеется, учетверена историей. Но, возможно, они сегодня звучат так насущно именно потому, что в свое время были так современны.
— расстрел мужа, три ареста и в сумме — 18-летняя каторга сына, арест и гибель второго мужа, исчезновение друзей, гонения... В 1935 году она пишет стихи — приближение к "Реквиему", — обращенные к людям, чья клевета больно ранила ее:
Зачем вы отравили воду
И с грязью мой смешали хлеб?
Зачем последнюю свободу
Вы превращаете в вертеп?
Над горькой гибелью друзей?
За то, что я верна осталась
Печальной Родине моей?
Пусть так — без палача и плахи
Нам — покаянные рубахи,
Нам со свечой идти и выть.
Тема вины и покаяния всего сильнее выражена Ахматовой в ее главной, как она считала, "Поэме без героя". В этой поэме она осмысливает роль интеллигенции в революции. И в каждую эпоху, в каждый исторический слом или поворот стихи Ахматовой открываются по-новому, словно сама она была историей, примером и уроком.
Владимир СОКОЛОВ:
— Анна Ахматова входила в русскую поэзию, когда жив был Иннокентий Анненский, когда в ней царили Александр Блок, Вячеслав Иванов, Валерий Брюсов, Андрей Белый, Константин Бальмонт, когда первоклассными были и менее знаменитые поэты. Она не только вошла в поэзию, но и начала влиять на нее. Да, в те годы, может быть, только Маяковский вступил в литературу так же. С Ахматовой вошла в поэзию всепокоряющая непосредственность, тот разговор двоих, который часто ведут влюбленные про себя. Ахматова вступает в душу сразу, потому что то, что она говорит, кажется проще простого:
Круг от лампы желтый...
Шорохам внимаю.
Отчего ушел он?
Я не понимаю...
"шорохам внимаю" и "я не понимаю" — одна из тайн ее интонации, всегда разнообразной и лукавой, торжественной, кокетливой, драматической; непосредственной, а с годами — все более трагической.
Мандельштам писал, что Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа XIX века, что вся она из русской-психологической прозы, а не из поэзии. Очень похоже, но насколько точно — судить не берусь.
Если говорить об истоках ее манеры, то в ее ближайшей предыстории — это, конечно, святое писание, Пушкин и то, что можно выразить одной строкой Мандельштама "Россия, Лета, Лорелея"...
Ахматова становится любимым поэтом сразу, притом и прямой соучастницей частной жизни своих читателей. Особенно читательниц. У нее в стихах есть та "подушка", в которую можно поплакать, которая "уже горяча с обеих сторон". У нее есть перила, которых она не касалась, сбегая, и человек, который, уже горько обиженный, говорит: "Не стой на ветру"... У нее есть то нисхождение поэзии в простую жизнь, которое эту простую жизнь так возвышает.
Есть, у нее замечательное стихотворение:
На набережной, где всегда встречались.
Была в Неве высокая вода,
И наводненья в городе боялись.
Он говорил о лете и о том,
— нелепость.
Как я запомнила высокий царский дом
И Петропавловскую крепость!
Остановясь на этом, подумаем, почему так тревожно сильно воздействует на нас эта вторая строфа? Потому что она о страшной судьбе, сужденной поэту. Здесь опять ей говорят: "не стой на ветру"... Но это выше ее сил — не стоять на ветру — прямо посередине, между царским домом и Петропавловской крепостью, между Кремлем и казематом- Сами эти опорные слова: наводнение, поэт, царский дом. Петропавловская крепость — обращают нас к Медному всаднику, Пушкину, Рылееву, Гумилеву...
Подобных случаев скрытого и полускрытого фона в поэзии Ахматовой много. У больших поэтов, и это многие чувствуют, есть своя, особая связь с космосом. Их сообщения о безднах, о созвездиях всегда чем-то поражают: или особенным тоном, или необычным расположением звезд, или страхом перед вечностью, или полным, бесстрашием в разговорах с богом.
"Я гибель накликала милым, и гибли один за другим. О горе мне! Эти могилы предсказаны словом моим"... И в этом: "я накликала" — больше народного, чем в пресловутой пустой "гражданственности". Провидческие мотивы у Ахматовой многократны, как и мотивы большого человеческого достоинства. Никакого самодовольства, только постоянное знание своей женской и поэтической силы.
И неподкупный голос мой
Был эхом русского народа...
Эти слова были растворены в душе Ахматовой, когда она писала "Реквием" и когда писала стихотворение "Эхо".
Анна Ахматова, несмотря ни на какие запреты, высилась в нашей поэзии. Ее творческое повеление было той отметкой на шкале нравственных ценностей, в сравнении с которой было весьма заметно или соответствие, или падение в литературной морали. Я был на том вечере в Колонном зале после войны, когда все встали, когда было только названо ее имя. Она была живым представителем не только "серебряного" века русской поэзии, но на ней лежал отблеск "золотого" века русской литературы.
"Анна Ахматова, — как сказала Марина Цветаева, — златоустая Анна всея Руси!"