Фрезинский Борис : Эренбург и Ахматова

Вопросы литературы. - 2002. - № 2. - С. 243-251.

Эренбург и Ахматова

(взаимоотношения, встречи, письма, автографы, суждения)

Тема этой статьи не является биографически ключевой применительно не только к Ахматовой (что очевидно), но и к Эренбургу (Ахматова никогда не была его самым любимым поэтом). Не являясь ключевой, эта тема не вымышлена (есть ее материальные носители: письма, телеграммы, автографы, высказывания - письменные и устные, воспоминания, записи, наконец - слухи, если не сказать грубее - сплетни) и, стало быть, заслуживает обзора.

Ахматова и Эренбург - современники: временные отрезки их жизни почти совпадают (они прожили неполные 77 лет каждый; А. А. на полтора года старше). Их личное знакомство продолжалось долее четырех десятилетий. Его нельзя назвать дружбой¹, но через все это время, круто менявшее не только оценки и отношения людей, но и их судьбы, Эренбург пронес восхищение человеческим образом А. А. и любовь к ее первым книгам и стихам 1940 года. Его преданность искусству и неизменно доброе отношение к Ахматовой всегда оставались для нее несомненными.

1. Издали

Первоначальное знакомство было заочным. В печатной и письменной полемике вокруг первых книг Эренбурга принимали участие Брюсов и Гумилев²; письмо Брюсова Гумилеву с приятием Эренбурга заканчивалось упоминанием стихов "Вашей жены, г-жи Ахматовой" и легким уколом: которые, "сколько помню, мне понравились"³. В 1911 году стихи Ахматовой и Эренбурга печатались в соседних номерах "Всеобщего журнала" (№ 2 и 3) и "Новой жизни" (№ 8 и 7); рецензируя поэтическую антологию, вышедшую в издательстве "Мусагет" (М., 1911), Брюсов отметил обоих среди тех, "об отсутствии которых надо пожалеть"⁴. В 1912 году из Парижа Эренбург устанавливает связь с журналом акмеистов "Гиперборей"; его стихи печатают в № 3 в декабре 1912 года (среди них "Воспоминание о Тоскане" - эта тема была свежа для Ахматовой, в том году впервые побывавшей в Италии) и там же - рецензию Мандельштама на эренбурговские "Одуванчики". Браня акмеистов, К. Чуковский поминал "акмеистов Эренбурга и О. Мандельштама"⁵ (ошибка не случайная). Наконец, в предисловии к первой книге Ахматовой "Вечер" М. Кузмин упоминает наряду с Мандельштамом и Цветаевой стихи Эренбурга⁶. Не исключено, что название книги Ахматовой имел в виду Эренбург, давая имя журналу стихов, которые он выпускал в Париже в 1914 году ("Вечера"). Отмечу и связь "Вечеров" с "Гипербореем" (упоминания в предисловии и в рекламе журнала акмеистов и их книг, включая "Четки"). Перечисленное здесь все чохом обойти Ахматову не могло. Так что имя Эренбурга и, по-видимому, его стихи были ей известны с начала десятых годов.

Свидетельства о знакомстве Эренбурга с ранними стихами Ахматовой - не косвенные. Первое упоминание Эренбургом ее имени в статье, напечатанной в парижском журнале "Гелиос", где поэты новой смены - Городецкий⁷, Клюев, Зенкевич, Ахматова и Цветаева - противопоставляются символистам: "Ахматова, описывая душу современной женщины, не прибегает к трафаретам какой-нибудь "декадентской" поэтессы вроде Вилькиной⁸, ни к сравнениям женщин с "ведьмовскими напитками" и т. п. (Брюсов), но исходит от того, что мы видим ежедневно, за оболочкой обнажая женскую душу"⁹. В статье "Новые поэтессы" Эренбург отметил: "Появившиеся за последнее время "женские стихи" показали нам, что, быть может, лишь в душе женщины сохранилась какая-то обостренная чувствительность всего и умение неожиданно с интимной иронией, с ядовитой нежностью, со слезами в голосе, с улыбкой на лице подойти к темам, являвшимся до сих пор почти недоступными для поэзии. "Перчатки и треуголки" Ахматовой, "Деревянные домики" Цветаевой неожиданно открыли новый мир, научили с особенной тревогой брать в руки новую женскую книгу"¹⁰.

Не только человеческие и географические, но и поэтические судьбы Эренбурга и Ахматовой складывались непохоже.

Если "ранней Ахматовой не было"¹¹ так расшатана их форма, столько в них поэтического отчаянья, надрыва и прозрений, порожденных мировой войной. Весной и летом 1916 года Эренбург рассылал свои новые книги - "Стихи о канунах" и литографированную "Повесть о жизни некой Наденьки" с иллюстрациями Диего Риверы. Сохранился ахматовский экземпляр "Наденьки"¹². Уцелел ли ахматовский экземпляр "Стихов о канунах", неизвестно, но А. А. их знала: там впервые были напечатаны стихи, посвященные Амедео Модильяни, - единственный тогда сигнал о художнике, дошедший до Ахматовой ("Потом, в тридцатые годы, мне много рассказывал о нем Эренбург, который посвятил ему стихи в книге "Стихи о канунах", и знал его в Париже позже, чем я"¹³).

Ахматова была из тех, с кем хотел повидаться Эренбург, вернувшись в июле 1917 года в Россию¹⁴. Однако рок трижды мешал из встрече - дважды в Петрограде (июль, август) и раз в Москве (Ахматова приехала туда в октябре 1918 года, а Эренбургу в сентябре пришлось бежать от ареста большевиков на Украину). "Встреча" в 1917-1918 годах состоялась только на страницах "Весеннего салона поэтов"¹⁵.

Вряд ли Ахматова могла принять кликушеские эренбурговские "Молитвы"; его суждение о ее стихах того времени содержалось в статье "На тонущем корабле", присланной в декабре 1918 года из Киева в Петроград в редакцию "Ипокрены". Разделив стихотворцев на две группы: "очарованных катастрофой" (Блок, Белый, Есенин, Мандельштам, Хлебников, Маяковский, Каменский) и "потрясенных ею" (Бальмонт, Волошин, Гумилев, Вяч. Иванов, Ахматова, Цветаева), Эренбург писал: "Анна Ахматова слишком занята своей душевной катастрофой, чтобы слушать рев волн и крики тонущих. Несколько лет тому назад она предстала перед нами с душой богохульной и нежной, с проникновенными молитвами и дамскими ужимками... С тех пор успела народиться целая школа "ахматовская", погубившая немало провинциальных барышень. Сама же поэтесса отказалась от эффектных приемов, которые воспринимались многими, как ее существо. Ее чрезмерно безысходный и томительный "Вечер" был книгой юности, утренних горьких туманов. Теперь настал полдень трудный и ясный. Линии закончены и давят своей неподвижностью. Холодный, белый голубь слепит своей бесстрастностью. Где былая интимность образов, вольный ритм, далекие созвучия? Классические строфы "Белой стаи" - это почти хрестоматия, и порой с грустью вспоминаешь о капризной и мятежной девушке... Но среди запустения российской поэзии стихи Ахматовой (о войне и др.) являются великой радостью. Она на палубе со скрещенными на груди руками глядит на пылающий север"¹⁶.

В Киеве весной 1919 года Эренбург вместе с Мандельштамом основал Студию художественного слова, где читал лекции о поэзии, разбирал стихи молодых авторов¹⁷. Начавшаяся тогда дружба с О. Э. Мандельштамом и Н. Я. Хазиной (Мандельштам) в годы последующих испытаний оставалась одной из нитей, связывавших Эренбурга с Ахматовой. В 1919 году Эренбург начал работать над книгой "Портреты русских поэтов"; был там и "портрет" Ахматовой: "Для нее любовь была не праздником, не вином веселящим, но насущным хлебом. "Есть в близости людей заветная черта"... и напрасно пыталась перейти ее Ахматова. Любовь ее стала дерзанием, мученическим оброком. Молодые барышни, милые провинциальные поэтессы, усердно подражавшие Ахматовой, не поняли, что значат эти складки у горько сжатого рта. Они пытались примерить черную шаль, спадающую с чуть сгорбленных плеч, не зная, что примеряют крест... Ее стихи можно читать после всех, уже не читая, повторять в бреду"¹⁸.

В конце катастрофической гражданской войны немало переживший Эренбург после мучительных раздумий вернулся из белого Крыма в красную Москву, отвергнув, как и Ахматова, идею эмиграции. А затем, получив "творческую командировку" (помогла гимназическая дружба с Бухариным), вернулся к прежней своей жизни на Западе, но с советским паспортом и, стало быть, с идеологическими запретами (поначалу - не жесткими). Эта жизнь, сначала в Берлине, а затем в Париже, отнюдь не всегда безоблачная, позволяла печататься и на Западе, и в СССР, куда Эренбург иногда наезжал - скорее туристом. Одни такой жизни завидовали, другие (из числа как коммунистических ортодоксов, так и внутренних оппозиционеров советскому режиму) ее не принимали. Именно в эту пору Ахматовой и Эренбургу предстояло познакомиться лично.

2. Встречи

В Берлине, вопреки утверждениям эмиграции, что вся настоящая русская литература находится в изгнании, Эренбург (в статьях и в антологии "Поэзия революционной Москвы"¹⁹) доказывал: подлинная поэзия жива именно в России. Перечисляя ее "блестящие достижения за последние годы", наряду с "Двенадцатью" Блока и "Зимними сонетами" Вяч. Иванова, он назвал "Белую стаю" и "Подорожник" Ахматовой - "полное преодоление изысканности "Четок" во имя ясности и простоты"²⁰. В обзоре новой русской поэзии, напечатанном под псевдонимом Жан Сало в журнале "Вещь", критикуя сборники петроградского издательства "Петрополис" за то, что по их стихам нельзя понять, была ли в России война 1914 года, революция и гражданская война, Эренбург выделил "Подорожник": "Стихи Ахматовой... молодят меня. Они не лучше и не хуже прежних - это нечто раз данное, ровное и неизбывное. Я только страшусь тех минут, когда от классической "Белой стаи" она поворачивается к легкой внешней народности"²¹.

Настойчивость Эренбурга в отстаивании высоких достоинств поэзии, творимой в Советской России, заметно повлияла на некоторых берлинских критиков²². Известия об этом доходили до России, и Ахматова, чувствительная к эмигрантским суждениям и пересудам недавних питерских знакомцев, видимо, отметила перемену²³. Наверное, как доброжелательную реакцию на нее можно трактовать эпизод из непубликовавшихся воспоминаний А. В. Зискинда: "В начале двадцатых годов я работал в наркомате почты и телеграфа. По делам этого наркомата в январе 1923 года я отправился в Германию. Перед отъездом поезда меня предупредили, что со мной хочет поговорить одна дама. И действительно по перрону ко мне подходила роскошно (по тем временам) одетая молодая женщина. Я сильно смутился. Одет я был по тогдашней моде в считавшийся верхом франтовства синий костюм... Дама оказалась Анной Ахматовой. В то время я читал всего несколько ее стихотворений. Она попросила передать в Берлине Илье Эренбургу ко дню его рождения в знак признательности за доброе к ней отношение свой подарок - сборник "Четки". Она сильно удивилась, что я знаю ее стихи, я имел дерзость прочесть ей два стихотворения.

- Вы... - и недоверчиво посмотрела на мою блузу...

Мы тепло, по-товарищески расстались. На прощание Анна Андреевна бросила - "до свиданья, буби!"...

В Берлине, бросив все дела, я пошел разыскивать по адресу Эренбургов. Было радостно выполнять такое приятное поручение. Дверь мне открыла Люба Козинцева - жена Эренбурга, за ней стоял мне еще лично незнакомый Борис Пастернак. Они затащили меня в дом, жадно расспрашивали о России, о литературных событиях. Долго не отпускали, потом Любовь Михайловна подробно объяснила мне, как найти кафе, где ежедневно работал Эренбург.

Эренбурга я читал; он тогда выпускал много рассказов, романов и был очень известен. Встречался с ним лишь однажды в Киеве на поэтическом вечере, где я решился выступить с критикой его религиозных стихов, которые мне казались неуместными во времена революции, которой я был увлечен.

Илью Григорьевича я нашел в кафе, где он был почти единственным клиентом. Его там знали, любили, выделили ему столик и настольную лампу... Передав подарок и опять рассказав, что я знаю о последних литературных и общественных событиях в России, я решил напомнить Илье Григорьевичу о киевском вечере. Вечер он помнил отчетливо и потому, что это было его последнее выступление со стихами, но меня он не помнил. По приглашению Эренбурга я часто бывал в кафе, куда приходило много писателей на огонек его лампы. Помню Андрея Белого, Георгия Иванова, Алексея Толстого, Пастернака, Шкловского... Хозяин кафе решил за свой счет устроить день рождения Эренбурга. Угощение было самое простое, но и оно стоило очень дорого"²⁴.

"В Ленинграде я познакомился со многими писателями, которых раньше знал только по книгам: А. А. Ахматовой, Е. И. Замятиным, Ю. Н. Тыняновым, К. А. Фединым, М. М. Зощенко" - так начинается черновик 9-й главы 3-й книги "Люди, годы, жизнь"²⁵. Есть еще дневники Б. М. Эйхенбаума, где рассказывается, как 9 марта Эренбург читал главы нового романа "Любовь Жанны Ней": "Народу было невероятно много. Ахматова, Пунин, Шкловский, Каверин, Федин, Тихонов, Слонимский, А. Смирнов, Форш, все обычно бывающие, студенты и т. д. Эренбурга обстреливали, но он очень умно отвечал"²⁶.

Впоследствии Эренбург встречался с Ахматовой, по-видимому, регулярно в свои нечастые наезды в Россию (1926, 1932), - например, шлейф встречи 1926 года просматривается в записи Лукницкого о разговоре с Ахматовой 14 декабря 1927 года: "... об Эренбурге и его отношении к современности"²⁷.

Вторая половина двадцатых - начало тридцатых годов - трудное время и для жившей в Ленинграде Ахматовой, и для Эренбурга, работавшего в Париже. В период с 1925 по 1935 год Ахматова почти не пишет стихов; в 1929-м она вышла из Союза писателей в знак протеста против преследования Замятина и Пильняка и в 1934 году не заполнила соответствующих анкет в новый Союз (однако она вступила в него после пика террора, в 1940 году, - видимо, в связи с изданием ее сборника "Из шести книг"). Эренбург, пережив жестокий финансовый кризис 1929-1931 годов, когда книги его либо запрещались в СССР, либо цензура оставляла от них лохмотья, а западные издания из-за мирового кризиса уже совсем не кормили, принял, под аккомпанемент нарастающей фашистской угрозы, сталинский режим, надеясь сохранить за собой некую (оказалось: почти иллюзорную) литературную независимость. После того как было разрешено издать его первый советский роман "День второй" (1933), Эренбург впервые почувствовал себя в Москве не чужаком; его соблазнила идея стать полпредом советской литературы на Западе, ему позволили ограничиться исключительно "международной" деятельностью, все "мирные" сталинские годы работая только на Западе. 1934-1936 годы - пик его "романа" с режимом. Чувствуя убогий уровень большинства советских писателей и разойдясь с эмигрантами, Эренбург предпочитает психологический комфорт и общается главным образом с левыми французами, но отнюдь не с ортодоксальными коммунистами - в ту пору его самым близким другом был Андре Мальро, увлеченный тогда идеей революции как "локомотива истории". В этот период отношение к Эренбургу в кругу Ахматовой было скорее ироническим: живет на Западе, а хвалит СССР²⁸. О стихах Ахматовой Эренбург в тогдашних статьях об искусстве и эссе не упоминает (имя Мандельштама еще встречается; Ахматову он теперь относит к прошлому), но зато Пастернак и Маяковский проникают даже в его художественную прозу. Это не отражалось на человеческих отношениях, и встречи с Ахматовой продолжались (вспоминая Модильяни, она подтверждает это, упоминая, что 1930-е годы ей много говорил о нем Эренбург²⁹, - это могло быть лишь в 1932, 1934, 1935, 1938 годах).

В 1938-м в Москве Эренбург узнает новые стихи Мандельштама и Ахматовой, потрясшие его навсегда. Тогда он в последний раз виделся с Мандельштамом, подарил ему кожаное пальто, в котором О. Э. забрали в ГУЛАГ; документальными данными о встречах с Ахматовой мы не располагаем. Подчеркнем, что трагические московские месяцы (январь-май 1938-го) существенно способствовали протрезвлению Эренбурга (он сам чудом избежал гибели).

Пережив поражение Испанской республики, пакт Молотова-Риббентропа и падение Парижа, 29 июля 1940 года Эренбург вернулся в Москву другим человеком - это зафиксировали воспоминания и письма Н. Я. Мандельштам³⁰. Трагическая горечь пережитого реанимировала его музу - он снова пишет стихи (думаю, лучшие). Дважды Эренбург выбрался в Ленинград - в декабре 1940-го и в мае 1941-го, - но оба раза Ахматову не заставал³¹. В мае он привез в Ленинград свою только что вышедшую книгу стихов "Верность" и, надписав ее в последний питерский день Ахматовой: "Анне Андреевне Ахматовой с любовью Илья Эренбург. 1 июня 1941. Я мечтаю о Вашей книге - достать не могу³² - И. Э."³³, видимо, оставил для передачи А. А. Встреча произошла в Москве 5 июня. Есть несколько следов этой встречи. Во-первых, А. А. подарила Эренбургу книгу, о которой он мечтал, надписав: "Илье Эренбургу на память об Ахматовой. 5 июня 1941 Москва"³⁴. В книгу вклеен листок с машинописным текстом (машинка - не Эренбурга) стихотворения "Когда погребают эпоху". Во-вторых, записные книжки Эренбурга, где есть запись об этой встрече. В тот день утром Эренбург кончил очередную главу "Падения Парижа" и побывал у Вс. Вишневского, печатавшего в "Знамени" первую часть романа. О встрече Ахматова и Эренбург договорились заранее: на страничке "четверг 5 июня 1941" имеется карандашная помета: "веч[ер] Ахматова". Поверх нее чернилами Эренбург записал потом краткое содержание разговора: "Ахматова. "Ничему не удивляться". Поэма-реквием о Гумилеве. Стихи о Париже. О Мандельштаме и Анненском"³⁵. Эта запись свидетельствует о несомненной (для того времени) доверительности беседы. Вспоминая разговор, Эренбург писал, что Ахматова расспрашивала его о Париже, оккупированном немцами³⁶, шла речь, видимо, и о предстоящей войне, начало которой было Эренбургом достаточно точно предсказано³⁷. Ахматова читала те свои новые стихи, которые соответствовали настроению разговора (отметим, что "Поэма без героя", которую в том же июне в Москве Ахматова читала М. Цветаевой³⁸, не названа; слова "Поэма-реквием о Гумилеве" не должны смущать - это явно конспиративная запись, хотя и неясно, читала Ахматова "Реквием" или только говорила о нем). Стихи о Париже - это потрясшее Эренбурга "Когда погребают эпоху...". "В этих стихах, - говорится в мемуарах, - поражает не только точность изображения того, чего Ахматова не видела, но и прозрение"³⁹. Возможно, к моменту встречи с Ахматовой Эренбург уже знал эти стихи. Дело в том, что они не только вклеены в подаренную Ахматовой книгу, но и внесены в записную книжку, на ее первые страницы, куда Эренбург переписывал набело свои новые стихи, вслед за десятью его стихотворениями января 1941 года. Причем за этим стихотворением Ахматовой следует зачеркнутая запись "О. Э. мертв", а затем стихи Мандельштама "Мне на шею кидается век-волкодав"⁴⁰. Но о смерти Мандельштама Эренбург несомненно знал до встречи с Ахматовой - либо от Н. Я. Мандельштам, либо от М. М. Шкапской⁴¹.

Долгие годы привязанный к ⁴² в искусстве, боготворивший Пастернака и восхищавшийся Маяковским, в это тягостное для него время Эренбург нашел наиболее созвучный своему душевному состоянию и мироощущению отклик там, где прежде вряд ли ожидал найти, - в стихах "петербургских поэтов". Если бы в 1941 году издали новый "Весенний салон поэтов", то Ахматова и Эренбург оказались бы среди тех немногих авторов, кто, и ощутив кошмар советского террора, не мог обойти молчанием "падение Парижа" и варварские бомбардировки Лондона⁴³. Но, в отличие от 1918 года, их стихи уже не были стилистически полярными (поэзию зрелого Эренбурга отличает сдержанная сила - то, что было свойственно Ахматовой изначально).

Через 17 дней после московской встречи Эренбурга и Ахматовой началась война (как оказалось, период самых душевных отношений Ахматовой и Эренбурга). В конце сентября 1941 года А. А. была эвакуирована из уже блокированного Ленинграда; в ее заметках "Коротко о себе" читаем: "До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте"⁴⁴. Жившая тогда в Ташкенте поэтесса С. А. Сомова свидетельствует: "В Ташкенте Ахматова не только читала, но я бы сказала - и изучала антифашистскую публицистику Ильи Григорьевича Эренбурга. Я тогда работала в Союзе писателей и Анна Андреевна просила меня брать для нее в библиотеке Союза газеты со статьями Эренбурга (прежде всего "Красную звезду", а также газету Среднеазиатского военного округа "Фрунзевец", которая перепечатывала большинство его статей из центральных газет). Ахматова высоко ценила "злоостроумную" (ее фраза) русскую речь Эренбурга, называла его прекрасным поэтом"⁴⁵.

Среди тысяч писем к Эренбургу (в большинстве от незнакомых людей), пришедших в военные годы, процент писательских - невелик, но спектр имен был очень широк: от Ахматовой до Грибачева⁴⁶. Известно что А. А. не слишком любила писать письма ("Не осуждайте меня, - просила она Пастернака в 1952 году, - ведь я не пишу никому никогда"⁴⁷); она бралась за перо в случае крайней необходимости (скорее не для себя, а для друзей). Первое ее письмо Эренбургу из Ташкента - тоже деловое, но в тоне его, форме обращения и заключительной строчке ощущается сердечность. Содержание же письма - просьба помочь Ксении Некрасовой. Вот ташкентское свидетельство С. А. Сомовой: "Появилась Ксения Некрасова в своем лохмотьевом пальто и с котомкой, полной интереснейших стихов, пришла к Ахматовой и сказала: "Я буду у вас ночевать". Вы, мол, на кровати, а я на полу, только дайте мне свой матрасик. Потом она попросила одеяло, потом - подушку, и Ахматова ей все отдавала. "Ну что ж, - говорила Анна Андреевна, - Ксения считает, что если она поэт - ей все можно. А она - поэт". Потом Ксения покусилась на кровать Анны Андреевны, и не знаю, чем бы все это кончилось, если б она не нашла себе более удобного жилища... Она была святая в неукротимой преданности своему стихотворству и в кочующем, странническом образе жизни"⁴⁸. Чтобы помочь Некрасовой, Ахматова и обратилась к Эренбургу, равно учитывая и его преданность поэзии, и его тогдашние возможности первого военного публициста⁴⁹:

"15 августа 1943

Милый Илья Григорьевич,

Посылаю Вам стихи Ксении Александровны Некрасовой. Мне они кажутся замечательным явлением, и я полагаю, что нужно всячески поддержать автора.

Стихи Некрасовой уже появлялись в журналах до войны. По эвакуации она попала в горы, на рудники. Потеряла ребенка. Муж сошел с ума и терроризирует ее. Сама она на границе всяких бед.

Не знаю, что можно для нея (так! - Б. Ф.) сделать, может быть, вызвать ее в Москву, может быть, снестись с Фрунзе⁵⁰ (она в Киргизии), чтобы ее вызвали в центр и снабдили всем необходимым⁵¹.

Конечно, самое лучшее было бы напечатать стихи Некрасовой в журнале или газете - Вам виднее.

Пожалуйста, передайте мой привет Любови Михайловне⁵². Надюша целует вас обоих.

Ахматова

Адрес Некрасовой: Сюлюкта, К. С. С. Р. Ошская обл. Советская ул. № 102 кв. 20 Кс. Ал. Высоцкая.

".

Надюша - понятно, Н. Я. Мандельштам; в ее письме Эренбургу из Ташкента (и тоже с просьбой не о себе) 2 марта 1944 года говорится: "Живу с Анной Андреевной. Она скоро уезжает, а я, может, здесь останусь. Если будете пить вино, выпейте за живых и мертвых⁵³ и пришлите о том телеграфное извещение. А мы выпьем за вас"⁵⁴.

Еще 20 сентября 1943 года Эренбург кратко записал разговор с приехавшим из Ташкента К. И. Чуковским: "Чуковский. Об Ахматовой. Вс. Иванов (жена). Узбеки и Уткин. Читал сказку. О детях. "Читал сказку, а они на часы"⁵⁵. Характерно, что рассказ о Ташкенте начинается с Ахматовой, хотя там находилось достаточно много знаменитостей (недаром чувствительный к чужой славе драматург А. М. Файко записал в ташкентском дневнике 1942 года: "Культ Ахматовой"⁵⁶). В записной книжке Эренбурга 1943 года имя Ахматовой встречается еще раз, в записи, сделанной 7 декабря, в которой речь идет о поездке с А. Толстым и К. Симоновым на харьковский процесс над немецкими военными преступниками. Эренбург записал, как в дороге Толстой сердечно вспоминал символистов, затем "сказал, чтобы в купе позвали Симонова, долго ему внушал: нужно входить в дом искусства благоговейно, как он когда-то поднимался на "башню"⁵⁷, и далее: "Потом Симонов, как он был у Ахматовой - древняя для него история"⁵⁸.

13 мая 1944 года Ахматова прилетела из Ташкента в Москву; 29 мая она была у Эренбурга (в его записной книжке на этот день отмечено: "7 ч. Ахматова"⁵⁹; записи о содержании разговора нет). А. А. попросила помочь мужу своей близкой подруги Н. А. Ольшевской - писателю В. Ардову - перейти из фронтовой газеты в военную эстраду. Для выполнения этого поручения Эренбургу нужны были более точные сведения об Ардове; они и были сообщены в следующем письме:

"Дорогой Илья Григорьевич!

Вот те точные сведения, которые я не могла сообщить Вам вчера.

В начале 1942 г. майор Виктор Ефимович Ардов работал во фронтовой газете Северо-Кавказского фронта, которым командовал генерал армии Петров, высоко ценивший Ардова, как газетного работника. За свою работу Ардов был награжден орденом Красной Звезды. В то же время у Ардова были личные столкновения с редактором газеты полковником Березиным⁶⁰, который дал ПУР'у⁶¹ чрезвычайно пристрастный отчет о деятельности Ардова.

Можно предполагать, что вследствие этого Ардов, вместо того, чтобы получить назначение (ему обещанное) во фронтовую эстраду, был назначен репортером дивизионной газеты, где продолжает прозябать и по сей день. Таким образом Виктор Ефимович лишен возможности работать в области тех жанров, в которой имеет определенную литературную репутацию.

В настоящее время Виктор Ефимович находится на Первом Прибалтийском фронте: командующий генерал Баграмян, начальник политуправления фронта генерал майор Дребендев. Полевая почта 01632-В.

Еще раз благодарю Вас за готовность сделать добро и за Ваше отношение ко мне.

Анна Ахматова

30 мая 1944. Москва"⁶².

6 февраля 1945 года в Ленинграде Ахматова подписывает коллективное письмо (случай отнюдь не частый!) членов правления Ленинградской организации писателей И. Г. Эренбургу с приглашением посетить Ленинград⁶³ рассказывала, что встретила Б. М. Эйхенбаума "как теперь говорят, на Эренбурге"⁶⁴).

3 апреля 1946 года в Москве Эренбург был в Колонном зале Дома союзов на вечере ленинградских и московских поэтов, где выступала Ахматова (наряду с Пастернаком, Антокольским, Берггольц, другими); об этом есть в мемуарах: "Ее встретили восторженно. Два дня спустя Анна Андреевна была у меня, и когда я упомянул о вечере, покачала головой: "Я этого не люблю... А главное, у нас этого не любят..." Я стал ее успокаивать - теперь не тридцать седьмой год. Хотя мне незадолго до того исполнилось пятьдесят пять лет, я все еще не мог отделаться от наивной логики"⁶⁵.

Последовавшие за тем события августа 1946 года застали Эренбурга во Франции; в городке Вуврэ он прочел парижскую газету с сообщением из Москвы "о новой чистке, жертвами которой стали писатели Ахматова и Зощенко"66; наивная надежда на то, что это газетная утка, не подтвердилась. В связи с этим представляет интерес встреча Эренбурга и Симонова в Париже с русскими писателями-эмигрантами (разумеется, не крайне антисоветскими - время еще было просоветское). Симонов, охотно общавшийся с Буниным, был рад и этой встрече; Эренбург, с которым до войны большинство эмиграции не здоровалось, согласился на нее после приветливого приглашения. На этой встрече ему, видимо, задавали вопросы об Ахматовой (А. А. была, кажется, единственным поэтом в СССР, знакомым всем эмигрантам, потому им было интересно узнать о ней что-нибудь).

Об этом вечере имеются воспоминания Ю. Анненкова, И. Одоевцевой и Ю. Софиева⁶⁷. Они не совпадают между собой; приведу их коротко и безотносительно к степени правдоподобия. Согласно Анненкову, на вечере "Эренбург рассказал, между прочим, о первом выступлении Ахматовой после ее возрождения. Это произошло в Москве, в Колонном зале Дома союзов. Когда Ахматова появилась на эстраде, то все присутствовавшие в зале (их было около трех тысяч) встали и стоя прослушали все ее стихотворения (! - Б. Ф.), после чего бурным аплодисментам не было конца. Эренбург рассказывал об этом весьма торжественно, желая показать "либеральность" советского режима". Далее Анненков замечает: "В поздний час, уходя с нашего приема, Эренбург и я условились встретиться через два дня в его отеле, на улице Бак". И. Одоевцева помнит только выступление Симонова, зато рассказывает, как Ю. Анненков, уже пообщавшийся с гостями и выяснивший, что машина отвезет их в гостиницу "Пор Руаяль", подговорил ее попросить Эренбурга прихватить и их (метро уже не работало). Эренбург согласился, И вот по дороге Анненков стал расспрашивать его об Ахматовой. "Никакой натянутости в разговоре", - вспоминает мемуаристка и приводит такой благостный автомобильный диалог:

Эренбург: "Ахматова впервые через столько лет выступала на своем большом вечере. Все, как один человек, встали при ее появлении на эстраде".

Одоевцева: "В своем знаменитом платье в красных розах?" (это платье Одоевцева видела на Ахматовой до 1922 года. - Б. Ф.).

Эренбург: "Нет. Без "ложно-классической шали". Очень просто одетая. Седая. Располневшая. Величественная. Похожая на Екатерину Великую в старости (это в 1946 году? - посмотрите на снимки! - мемуаристка заставила Эренбурга рассказывать об Ахматовой 1965-го! - Б. Ф.).

Анненков: "А Левушка, ее сын?"

Эренбург и Симонов (видимо, хором. - Б. Ф.): "Он молодой ученый, специалист по истории Центральной Азии. Очень способный. На отличном счету".

И теперь Ю. Софиев: заметив, что "Эренбург был несколько официален и сдержан", он никаких высказываний гостя не приводит. Рассказав, что через несколько дней Руманов (на квартире которого была встреча) направил его к Эренбургу за материалами для газеты "Советский патриот", Софиев приводит свой разговор с Эренбургом в гостинице "Пон Руаяль" (не Пор! - Б. Ф). Приведя фразу И. Г.: "Я старый человек с усталым взглядом, люблю Ахматову и Пастернака. Перед отъездом был у Анны Андреевны Ахматовой. Ей трудно, она пишет главным образом на религиозные темы, ей нелегко печататься", Софиев сообщает: "На следующий день в газетах появилось постановление о Зощенко и Ахматовой, и я подумал: вероятно, И. Г. пожалел, что был со мной откровенен".

У Анненкова события развиваются так: уже на следующий день после встречи у Руманова он узнает из газет про постановление ЦК о Зощенко и Ахматовой (цитаты из него занимают несколько страниц). Далее следует заявление: "Мне этого было достаточно, чтобы при новой встрече с Эренбургом в гостинице на улице Бак спросить его, что он теперь скажет об Ахматовой? Эренбург недружелюбно взглянул на меня и заявил, что он ничего не скажет, так как еще "недостаточно осведомлен".

Подведем итог. Встреча у Руманова несомненно произошла до 21 августа 1946 года, когда советская печать опубликовала постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград". После этой встречи Симонов еще побывал на юге Франции, а в конце августа уже вернулся в Москву и участвовал в разных мероприятиях в связи с постановлением о журналах "Звезда" и "Ленинград". Эренбург вернулся в Москву лишь в октябре: он путешествовал, ездил в Лион и Тур, две недели жил у друзей в Рошфор-сюр-Луар, потом в Вуврэ узнал о постановлении ЦК, после чего вернулся в Париж - там и проверял его по советским газетам. Анненков в эту пору мог его видеть и позлорадствовать, а в ответ получить резкость. Но фразы мемуаристов "на следующий день" или "через несколько дней" - вымысел. Приписать Эренбургу какой-либо выпад против Ахматовой было все же совестно, хотя - допускаю - и хотелось. Мелкие же несообразности (Одоевцева спутала Пор и Пон в названии гостиницы; Софиев, правильно назвав отель, добавил: "где всегда останавливался", забыв слово "потом" - это был первый приезд Эренбурга, а до войны он снимал квартиру) - это пустяки: мемуаров без них, увы, не бывает. Даже когда они все врут - в этом есть правда о самом мемуаристе.

После августа 1946 года Ахматова держалась с потрясавшим людей достоинством. Она сторонилась визитеров, боясь принести им неприятности. Но Эренбург навестил ее в первый же приезд в Ленинград: "У Анны Андреевны я был в 1947 году. В маленькой комнате, где висел ее портрет работы Модильяни, она сидела, как всегда печальная и величественная; читала Горация. Несчастья рушились на нее, как обвалы, и нужна была необычайная душевная сила, чтобы сохранить достоинство, внешнее спокойствие, гордость в хорошем смысле этого слова"⁶⁸. Когда в 1948 году Эренбург был в Киеве, на вопрос его давней подруги: "Как Ахматова?" - он ответил: "Анна Андреевна - умнейшая женщина"⁶⁹.

19 января 1951 года, после публикации в "Огоньке" стихов, обращенных к Сталину, Ахматова была восстановлена в правах члена Союза писателей⁷⁰. 13 марта "Литературная газета" под заголовком "Во имя защиты мира" опубликовала ответ советских писателей французским - Арагону, Элюару, Триоле, Веркору и др., которые тоже выступали за мир; впервые после долгого перерыва Ахматову "удостоили чести" подписать это письмо наряду с Бабаевским, Бубенновым, Вир-той, Грибачевым, Михалковым, Первенцевым и Софроновым (справедливости ради отметим, что этой же "чести" были удостоены писатели Исаакян, Казакевич, Маршак, Панова, Твардовский, Федин; Эренбург, конечно, тоже). А в конце мая в Москве Ахматову настиг первый инфаркт. В. Ардов писал ей в больницу 30 мая: "О Вашем здоровье справляются все. Вчера звонил Эренбург и велел Вам кланяться..."⁷¹ И до инфаркта, и после выздоровления в свои частые московские наезды Ахматова бывает у Эренбургов - в московской квартире и на даче. Художница А. В. Любимова записала рассказ А. А. о том, как она в 1952 году в гостях у Эренбургов слушала Д. Н. Журавлева, читавшего "Шинель"⁷².

Известно, что Ахматова не хранила подаренных ей книг⁷³, легко с ними расставалась, поэтому сведения об автографах ей Эренбурга неполны. В записной книжке И. Г. за 1948 год сохранился список рассылки первого издания романа "Буря", открывающийся литерами "И. В."⁷⁴"Говорову, Ахматовой"⁷⁵ (удивительное для 1948 года, но характерное для Эренбурга сочетание маршала и опального поэта на фоне сугубо конформистского начала списка!). Критики тогда нападали на автора "Бури", обвиняя его в отсутствии патриотизма⁷⁶; их остановило лишь присуждение роману Сталинской премии. Среди поздравлений, полученных Эренбургом, была и телеграмма Ахматовой: "19 апреля 1948 г. Поздравляю премией радуюсь большому успеху Бури. Ахматова"⁷⁷. С. А. Сомова свидетельствовала: "Я помню, как вскоре после войны, вероятно, на Ордынке у Ардовых Анна Андреевна читала эренбурговскую песенку "Маки" - "Мы жить с тобою рады / Но наш удел таков, / Что умереть нам надо / До ранних петухов / Другие встретят солнце / И будут петь и пить, / И может быть, не вспомнят / Как нам хотелось жить". Эти стихи Ахматова знала наизусть"⁷⁸. Речь идет о "Французской песне" из "Бури".

Значительная часть довоенной библиотеки Эренбурга осталась в Париже; вернувшись в Москву, он заново собрал многое из утраченного, в частности - большинство сборников Ахматовой, включая столь редкий "Вечер". Были у Эренбурга и два рукописных варианта "Поэмы без героя" (1943 и 1946 годов), и машинописный сборник ее неизданных и несобранных стихов (1909-1946), включающий третий вариант "Поэмы без героя"⁷⁹.

Приведем еще две телеграммы Ахматовой Эренбургу той эпохи.

27 января 1951 года по случаю шестидесятилетия: "Дорогой Илья Григорьевич примите самое искреннее поздравление от современницы и читательницы. Анна Ахматова"⁸⁰.

22 декабря 1952 года по случаю присуждения Международной Сталинской премии "За укрепление мира между народами": "Примите мои поздравления и пожелания здоровья и сил для Вашей прекрасной деятельности в борьбе за мир. Сердечный привет Ахматова"⁸¹. Отметим, что эта телеграмма была отправлена не домой Эренбургу, а в Союз советских писателей на улицу Воровского. В те дни А. А. была в Москве и, должно быть, знала, что Эренбург в Вене; но будь повод для телеграммы личный, она направила бы ее домой И. Г. - Любовь Михайловна, с которой у нее были дружеские отношения, находилась в Москве. Однако здесь был особый случай - слухи об арестах врачей-евреев уже ходили, и политическая подоплека этой награды проницательным людям была понятна. В такой ситуации телеграмма приобретала отнюдь не личный характер⁸².

С весны 1953 года начинается новый период взаимоотношений Эренбурга и Ахматовой - оттепельный. Если круг постоянных общений Эренбурга по существу мало меняется (он был скорее закрытым человеком и монологистом), то у Ахматовой этот круг постепенно становится очень обширным (особенно в Москве), - ее навещает теперь масса людей, многие новые знакомые становятся постоянными гостями и собеседниками. Редкие старые знакомцы как бы теряют былую значимость на новом фоне. Впрочем, на умеренную интенсивность контактов с Эренбургом это не влияет.

1 мая 1953 года Л. К. Чуковская записывает, что Ахматова рассказывала о поездке на дачу к Эренбургам в Новый Иерусалим⁸³. В декабре 1954-го, во время Второго съезда писателей, Ахматова и Эренбург, его делегаты, встречались не раз - говорили они не только в кулуарах съезда и не только о литературных делах⁸⁴. В качестве депутата Верховного Совета СССР Эренбург принял участие в хлопотах по освобождению из заключения сына Ахматовой Л. Н. Гумилева. Э. Г. Герштейн рассказывала, как она провожала Ахматову к Эренбургу, как обсуждались детали предстоящего разговора⁸⁵. В начале января 1955 года Эренбург сообщил Ахматовой, что направил официальное письмо Н. С. Хрущеву с ходатайством об освобождении Л. Н. Гумилева⁸⁶. В подневных записях литературного секретаря Эренбурга Л. А. Зониной 30 января записано: "Ахматова"⁸⁷, - видимо, А. А. справлялась, нет ли ответа на письмо Эренбурга. "Прошел январь, февраль, март - ответа не было, - вспоминала Герштейн. - Молчание Хрущева Эренбург принял как знак немилости к себе. Анне Андреевне говорить с Ильей Григорьевичем на эту тему было невозможно. Весной по совету бывалых людей я пошла в Приемную Главной Военной Прокуратуры справиться, не переслано ли туда письмо Эренбурга из секретариата Хрущева. У меня была доверенность Ахматовой... Через месяц я получила ответ: "Да. Поступило. Оно взято под особый контроль"⁸⁸. Возможно, что какие-то действия Эренбург предпринимал совместно с А. А. Фадеевым (в копии сохранившегося недатированного письма к нему Эренбурга есть фраза: "Пересылаю письмо Ахматовой, о котором Вам говорил")⁸⁹.

К этим же событиям относятся и страницы воспоминаний А. Я. Савич, жены близкого друга Эренбурга О. Г. Савича⁹⁰: "В один из приездов Анны Андреевны на дачу в Новый Иерусалим мы как раз гостили у Эренбургов. По заведенному порядку машина всегда приходила на дачу днем, до обеда, с тем, чтобы вечером увезти гостей в Москву. Анна Андреевна приезжала, как мы знали, чтобы переговорить с И. Г. о судьбе своего сына. Я увидела тогда Ахматову впервые. Она была в скромном ситцевом платье, украшенном брошью старинной работы. И. Г. пригласил Анну Андреевну к обеду. За столом шел обычный литературный разговор, говорили о Ленинграде и о дачной местности, где расположен дом Эренбурга (поселок назывался НИЛ - "наука, искусство, литература")... После обеда и кофе Любовь Михайловна, стоя в дверях (Анна Андреевна ее не видела), поманила нас и мы ушли, чтобы не мешать Ахматовой⁹¹ "⁹². Освобожден Л. Н. Гумилев был лишь в мае 1956 года⁹³.

В те годы из небытия возвращались не только люди, но и книги. 23 февраля 1957 года секретариат Союза писателей СССР постановил организовать Комиссию по литературному наследию О. Э. Мандельштама; А. А. Ахматова и И. Г. Эренбург стали ее членами⁹⁴. До издания книги Мандельштама в СССР ни Ахматова, ни Эренбург не дожили. Но в 1958-м вышел первый после 1946 года и едва ли не убогий сборничек Ахматовой⁹⁵, - все-таки это был важный сдвиг. Книжка была подарена Эренбургу с надписью: "Илье Эренбургу дружески Анна Ахматова 19 декабря 1958 Москва"⁹⁶. В 1959 году Эренбург подарил Ахматовой две свои книжки тоже с дарственными надписями. На "Французских тетрадях" (1958): "Анне Андреевне Ахматовой с уважением и любовью, с благодарностью за стихи и человеческий образ. И. Эренбург"⁹⁷. На сборнике "Стихи. 1938-1958" (1959): "Анне Андреевне Ахматовой с любовью И. Эренбург"⁹⁸.

26 января 1961 года Ахматова поздравила Эренбурга с семидесятилетием телеграммой, в которой было выверено каждое слово, - это ее итоговая оценка юбиляра: "Строгого мыслителя, зоркого бытописателя, всегда поэта поздравляет сегодняшним днем его современница Анна Ахматова"⁹⁹. В архиве Ахматовой уцелела лишь последняя телеграмма Эренбургов - поздравление с ее семидесятипятилетием; она отправлена 24 июня 1964 года в Ленинград: "Дорогая Анна Андреевна, думаем о Вас. Желаем здоровья, счастья. Эренбурги"¹⁰⁰.

23 июня 1965 года Ахматова вернулась в Москву из поездки в Оксфорд и Париж. 25 июня она позвонила Эренбургу, чтобы рассказать о поездке¹⁰¹; 11 июля внесла в библиографию запись: "Эренбург Илья: "Простор", 1965, № 4"¹⁰² - это эренбурговская публикация стихов Мандельштама. 28 октября 1965 года во Дворце ЮНЕСКО в Париже Эренбург выступил с речью, посвященной семисотлетию Данте. Говоря о человечности и жизненности поэзии Данте, он прочел стихи Ахматовой о флорентийском изгнаннике и отрывки из тогда еще не опубликованного "Разговора о Данте" Мандельштама¹⁰³.

В 1965 году Ахматова и Эренбург виделись в последний раз¹⁰⁴.

3. Мемуары - планы, реализация,

суждения и толки

1960-е годы - период активных и пылких обсуждений Ахматовой (дома и в гостях) мемуаров Эренбурга "Люди, годы, жизнь". Эта книга, естественно, не оставила ее равнодушной и потому еще, что Ахматова задумала свои воспоминания ("Мои полвека"¹⁰⁵) раньше Эренбурга - в 1957 году. С тех пор они занимали существенное место в ее литературной работе: составлялись многочисленные планы, вспоминались различные сюжеты, записывались варианты отдельных глав, А. А. много раздумывала о специфике мемуарного жанра. Свою будущую книгу она видела в ряду с "Охранной грамотой" и "Шумом времени" - их "двоюродной сестрой"¹⁰⁶. Однако реализация замысла подвигалась крайне медленно; не случайно в последний год жизни Ахматова, исходя из реально написанного, говорила о "Книге портретов" (Модильяни, Мандельштам, Блок, Лозинский, Гумилев, собиралась писать о Пастернаке и Булгакове)¹⁰⁷, хотя автобиографических набросков записано не меньше. Сейчас опубликовано, кажется, все, и полный объем, включая массу черновых набросков, порядка ста книжных страниц¹⁰⁸.

Эренбург над мемуарами "Люди, годы, жизнь" начал работать в 1959 году. Он обдумал структуру обширного повествования: составил планы частей и следования глав внутри частей. В течение пяти лет, не прерывая столь важных для него лично поездок на Запад и той минимальной общественно-публицистической работы, которая для этого была необходима, Эренбург полностью реализовал замысел - были написаны все шесть книг (в последний год жизни он начал работать над седьмой - об эпохе "оттепели", - но завершить ее не успел).

цензуре шаг за шагом, пока не подходил к последней черте, за которую отступать считал невозможным, тогда говорил "нет", допуская запрещение печатать, но тут, опасаясь международного скандала, уступали ему. Эренбург писал для современников, для молодежи¹⁰⁹, выросшей в условиях идеологического железного занавеса и знающей прошлое по убогим схемам. Он не раз выступал в молодежных аудиториях, заражался их энтузиазмом и желанием узнать неизвестное и шел навстречу этому интересу. Зная Запад, он считал, что там есть возможности, но нет интереса, в России же нет возможностей, но интерес огромен. Его цель - осуществить прорыв, пусть ценой неполной правды, умолчаний, намеков и аллюзий (последние осознаны были отнюдь не сразу). Характерно, что его книгу перевели на множество языков, но на Западе она не вызывала такого рьяного интереса, как на родине, - Эренбург это предчувствовал: таково было последствие его сверхзадачи. Живой отклик для него был важен, а не абстрактный читатель будущего. И надо признать: поколение интеллигенции 1960-х годов фактически формировалось на его книге. Удивительно другое: сегодня, когда доступно море литературы, мемуары Эренбурга не утрачивают ценности - книга оказалась шире своего замысла.

Ахматова замышляла не политическую книгу; говоря с вечностью, она стояла над временем, ее литературные портреты и суждения были свободны, выверены, бытовые мелочи опущены (в набросках встречаются, но потом исчезли), это лапидарно-внушительные памятники друзьям. Потому ее книга не стала бы сенсацией на Западе, а мыслимая сенсационность ее в России определяется лишь бредовым советским запретом на имена. По постановке задачи воспоминания Ахматовой ближе к эренбурговским, чем к книге Н. Я. Мандельштам¹¹⁰. При всем различии реализаций изначальная цель мемуаров Ахматовой и Эренбурга была одна: уберечь от забвения образы близких и дорогих людей, значительных, по мысли авторов, не дать кануть в Лету многому из пережитого, объяснить свое время и себя¹¹¹. Неудивительно поэтому почти дословное совпадение их мыслей о мемуарном жанре. Ахматова: "Самовольное введение прямой речи следует признать деянием уголовно наказуемым, потому что оно из мемуаров с легкостью перекочевывает в почтенные литературоведческие работы и биографии. Непрерывность тоже есть обман. Человеческая память устроена так, как прожектор, освещает отдельные моменты, оставляя вокруг неодолимый мрак"¹¹². Эренбург: "Память похожа на фары машины, которые освещают ночью то дерево, то сторожку, то человека. Люди (особенно писатели), рассказывающие стройно и подробно свою жизнь, обычно заполняют пробелы догадками; трудно отличить, где кончаются подлинные воспоминания, где начинается роман"¹¹³; "У меня едва ли есть фраза, вложенная в чьи-либо уста, которая не была бы в свое время записана или не запомнилась"¹¹⁴. Сходными были и ощущения в процессе работы (Ахматова: "Милые тени отдаленного прошлого говорят со мной"¹¹⁵; Эренбург: "Когда я писал о друзьях, которых нет, порой я отвлекался от работы, подходил к окну... я не глядел ни на листву, ни на сугробы, я видел милое мне лицо"¹¹⁶ и мысли о некалендарном начале XX века (в 1914 году)¹¹⁷. Таких совпадений можно привести много.

Хотя при жизни Ахматовой ничего из написанного ею для книги "Мои полвека" не публиковалось, Эренбург был знаком с главой о Модильяни (А. А. подарила ему подписанную ею машинопись главы¹¹⁸), а возможно, и с главой о Мандельштаме.

Мемуары "Люди, годы, жизнь" Ахматова читала по мере выхода номеров "Нового мира" где они печатались, читала пристрастно (особенно все, что пересекалось с ее собственным опытом и с ее планами). В последние годы слава Ахматовой так разрасталась, что к А. А. тянуло многих, и она охотно общалась с самыми разными (по возрасту, давности знакомства, интеллекту, характеру, целям, жизненному опыту, мере искренности и лести¹¹⁹) людьми - от давних и верных друзей до новоявленных поклонников. И в разговорах не избегала обсуждения эренбурговской работы, которую почти все читали. Ее эккерманы и эккерманши, вернувшись домой, записывали ахматовские суждения, сохранив запальчивость иных ее реплик, особенно о ряде глав первых двух книг¹²⁰. Некоторые из этих записей ныне канонизируются, поэтому наиболее тиражированные и знаковые суждения о книге "Люди, годы, жизнь" (даже нелепое: "Обо всех вранье"¹²¹) нуждаются в комментарии¹²².

Известно, что Эренбург решил не вспоминать о людях ничего плохого (в самих, в их поступках, в отношении к нему)¹²³. Речь не о том, что политконъюнктура требовала плохого, а он отказался, - такое тоже было: Троцкий; нет, речь о другом - он сам не хотел вспоминать дурное и, когда не в силах был этого утаить, предпочитал не вспоминать вообще. Поэтому в мемуарах нет портретных глав Бунина, Замятина, Пильняка, Горького, Бретона, Фейхтвангера, поначалу не было Кольцова, нет строк о 3. Гиппиус, С. Черном, Гумилеве, Кузмине, Адамовиче, Р. Гуле, Ю. Анненкове, поначалу не было строк о Булгакове. Этому удивлялся Слуцкий¹²⁴"Надо вспоминать только того, о ком можно сказать хоть что-нибудь хорошее"¹²⁵. Между тем нежелание Эренбурга писать о человеке плохое - в основе ахматовских инвектив в адрес главы об А. Н. Толстом. Эренбург познакомился и подружился с ним в 1912 году в Париже, потом часто общался в Москве 1918 года, встретился в Париже в 1921-м (возможно, по доносу Толстого его и выслали), затем встречался в Берлине в 1921-1922 годах и там надолго рассорился (упоминая этот факт, он не пишет о причине ссоры). Отношения (дружеские) восстановились лишь в 1940-м в Москве. Про главу о Толстом А. А. заявляет: "вранье"; ее главный аргумент: "Алексей Николаевич был лютый антисемит и Эренбурга терпеть не мог"¹²⁶. Но сердечная нота рассказа об Алексее Толстом возникает в Париже 1912 года, когда Эренбург познакомился с Толстым и его первой женой Софьей Исааковной Дымшиц (к вопросу о лютом антисемитизме!¹²⁷); есть немало свидетельств интереса Толстого к стихам Эренбурга в разные годы, их дружеских встреч в Барвихе в 1940-1941 годах. Обвинять Эренбурга можно было лишь в одном: его портрет Толстого утратил многомерность, которая, скажем, присутствует в устной ахматовской зарисовке: "Он был удивительно талантливый и интересный писатель, очаровательный негодяй, человек бурного темперамента... Он был способен на все, на все; он был чудовищным антисемитом; он был отчаянным авантюристом, ненадежным другом. Он любил лишь молодость, власть и жизненную силу"¹²⁸. Еще одна инвектива Ахматовой в связи с эренбурговским А. Толстым (в разговоре с эккерманом М. И. Будыко¹²⁹) касается карикатурного изображения Блока у А. Толстого: "Образ Бессонова - недопустимое оскорбление Блока. Отрицание этого Эренбургом - неправда (А. А. при этом назвала его "круглогодичный лжесвидетель")"¹³⁰. Но Эренбург этого не отрицал, он пишет, что в Бессонове "многие, причем, справедливо, увидели карикатурное изображение Блока"¹³¹, и далее, заметив, что Толстой ему в том признался, говорит, как терзался Бессоновым А. Н., - где же здесь "отрицание"? В Ташкенте, где А. А. часто общалась с А. Н. Толстым, у нее была реальная возможность сказать ему об этой "недопустимости". Но... "Толстой меня обожал"¹³²... и "он мне нравился, хотя он и был причиной гибели лучшего поэта нашей эпохи"¹³³.

В первом разговоре Ахматовой с Л. Чуковской о мемуарах Эренбурга (8 октября 1960 года) вторая тема - это написанное о ней самой: "у меня стены не пустые, и я отлично знала, кто такой Модильяни"¹³⁴. Это реакция на слова Эренбурга: "Комната, где живет Анна Андреевна Ахматова, в старом доме Ленинграда, маленькая, строгая, голая" - и дальше: "Это было в 1911 году. Ахматова еще не была Ахматовой, да и Модильяни еще не был Модильяни"¹³⁵. Дело здесь вовсе не в каком-то снобизме Эренбурга (хотя его квартира и была увешана работами Пикассо, Матисса, Марке, Шагала, Тышлера, Фалька и т. д.), - вот записки скромной знакомой Ахматовой, относящиеся к тому же времени: "Обстановка у А. А. убогая, никакого уюта, никаких вещей, на окнах разные занавески"¹³⁶. Слова Эренбурга о Модильяни означают, что в 1911 году художник еще не достиг той манеры в живописи, которая принесла ему посмертную мировую славу. А что значат слова Ахматовой о Модильяни? Что она тогда понимала его мировое значение? Нет, конечно, ее признание: "Мне долго казалось, что я никогда больше о нем ничего не услышу"¹³⁷ - вполне красноречиво.

Еще одна тема мемуаров Эренбурга, вызвавшая резкий комментарий А. А., - Цветаева. "В конце жизни Цветаевой Эренбург был с ней в ссоре. В письмах она называла его "пошляком". Поэтому он не помог ей" - такое суждение Ахматовой записал М. И. Будыко и тут же заметил в скобках: "Было понятно, что она не любит ни Цветаеву, ни ее стихов"¹³⁸. Есть немало свидетельств ревнивого, непростого, скажем так, отношения Ахматовой к Цветаевой, ее обиды на непризнание "Поэмы без героя"¹³⁹ и т. д. Что же касается слова "пошляк", то, видимо, А. А. запамятовала либо слышала с чьих-то слов и неправильно, - речь может идти лишь о письме Цветаевой Ю. П. Иваску, где Эренбург именуется "циником"¹⁴⁰. Цепочка ахматовских суждений в связи с Цветаевой и Эренбургом началась еще с "Литературной Москвы", где впервые было напечатано семь стихотворений Цветаевой и замечательное предисловие Эренбурга к ее готовившемуся сборнику (первая статья о Цветаевой в СССР, сразу вызвавшая большой к ней интерес)¹⁴¹. "Поведала мне дурную новость, - записывает Л. Чуковская со слов Ахматовой: - слухи о том, что однотомник Цветаевой, намеченный к изданию, отменен¹⁴². "Вот и не надо было печатать Маринины стихи в неосторожном альманахе с неосторожным предисловием, - ворчливо сказала она. - Знаю, помню, вы защищали стихи и предисловие! Поступок доблестный и вполне бесполезный. Мнение ваше, или мое, или Эренбурга - кому оно интересно? А не выскочи "Литературная Москва" преждевременно с двумя-тремя стихотворениями Марины - читатель получил бы целый том"¹⁴³

И еще один сюжет - первый вечер Цветаевой в Московском Литературном музее (25 октября 1962 года). А. А. рассказала о нем Чуковской по телефону, разумеется, с чужих слов: "Я решила уехать в Ленинград от вечера в Литмузее (! - Б. Ф.)... Маринин вечер устроили бездарно. Приехал Эренбург, привез Слуцкого и Тагера - Слуцкого еще слушали кое-как, а Тагер бубнил, бубнил, бубнил и зал постепенно начал жить собственной жизнью... И это - возвращение Марины в Москву, в ее Москву!.. Нет, благодарю покорно"¹⁴⁴. Еще один психологический сюжет, относящийся к этой теме: "Перед поездкой в Италию, в конце 1964 года, А. А. по делу заехала к Эренбургу. Во время разговора с хозяевами в комнату вошла дама лет пятидесяти, с выразительным красивым лицом, и, склонившись к креслу Ахматовой, звонко проговорила: "Анна Андреевна, как я рада вас видеть!" Ахматова поздоровалась, но видно было, что не узнает. "Вы меня, должно быть, забыли, я Ариадна Эфрон", - сказала дама: оказывается, у Эренбурга в этот день собиралась комиссия по цветаевскому наследию¹⁴⁵, одним из членов была дочь поэтессы. Когда она вышла, Ахматова сказала: "Я ее, конечно, помню, но как сильно она изменилась". - "Да-да", - отозвалась жена Эренбурга и, чтобы затушевать неловкость, вызванную, по ее убеждению, забывчивостью старой Ахматовой, перевела разговор на другую тему. Но А. А. демонстративно вспоминала подробности и даже дату их последней встречи и повторила настойчиво, что "Аля" очень с тех пор изменилась"¹⁴⁶. Светски-вежливый тон новой фразы, которой с нею соглашались, не устраивал ее... Когда мы вышли на улицу, Ахматова проговорила: "Делают из меня выжившую из ума старуху - я удивляюсь, что еще хоть что-нибудь помню"¹⁴⁷.

Следующая глава книги "Люди, годы, жизнь", "рецензированная" Ахматовой, - о Пастернаке: "Не удался Пастернак, автор пытался рассказать правду, но в результате слишком краткого изложения этого не получилось"¹⁴⁸. Глава писалась в пору, когда в советской печати после скандала с присуждением Пастернаку Нобелевской премии его имя если и упоминалось, то со словами "внутренний эмигрант"; Эренбург впервые пробил эту стену утверждением значения и. веса поэзии Б. Л.¹⁴⁹. Естественно, что глава была запрещена; Твардовский отказался за нее бороться - Эренбург был вынужден обращаться по этому вопросу лично к Хрущеву¹⁵⁰. Дело, таким образом, не в краткости (размер главы обычный), а в беспрецедентном цензурном прессе. Конечно, подцензурная работа всегда уязвима, но тем значимее ее общественный резонанс.

Далее - Мандельштам (как и Цветаева, замечу, любимый поэт Эренбурга). В СССР воспоминания Эренбурга в то время были единственным источником информации о поэте с впервые напечатанными или процитированными стихами. Отрицать значение этого факта было невозможно, и А. А. признает: "Удался портрет Мандельштама"¹⁵¹, но и без замечаний дело не обходится ("Эренбург в своих воспоминаниях изобразил М. лучше других, но принизил и сделал смешным")¹⁵² - они идут, возможно, от реплик Н. Я. Мандельштам¹⁵³.

Оценка главы о Волошине в большей степени касается самого М. А., и в ней сквозит уже общее устоявшееся суждение: "Волошина она не любила как человека, не прощала ему историю с Черубиной де Габриак¹⁵⁴, ни во что не ставила как поэта, считала дутой фигурой, которой невероятно повезло в мемуарной литературе: "Сначала Цветаева пишет о нем в качестве влюбленной в него женщины, потом Эренбург, реабилитируя все имена подряд, подает его только со знаком плюс"¹⁵⁵. Насчет "всех имен подряд" можно и не комментировать.

За компанию с этими портретами автору доставалось и за автопортрет (речь идет только о первой книге). Так, Н. Королева в уже цитированных записках приводит следующее суждение Ахматовой об автопортрете Эренбурга: "Он изобразил себя главным совершателем революции, бывшим в политической эмиграции, хотя в те годы было огромное число мальчиков, что-то сделавших в революцию 1905 года, причастных в основном к эсерам, которым было лучше быть за границей", - это реакция на громкость имен тогдашних товарищей Эренбурга (Бухарина и Сокольникова), сам же он написал о себе скорее иронично, а ведь его действительно заочно приговорили к каторжным работам за агитацию среди московских солдат, и в 1913 году он даже не попал под амнистию...

В основе негативных устных суждений Ахматовой лежало мгновенное раздражение, вызванное той или иной фразой, эпизодом, словом мемуаров. Раздражение это переносилось на всю главу, раздражение на две главы зачеркивало уже всю книгу. Причиной раздражения могло быть не только несовпадение с собственной точкой зрения, но и реакция на какой-нибудь слух, сплетню (слухи, по сути близкие Ахматовой, она препарировала, и они становились родными, слухи нелепые любила пересказывать, иногда иронично, иногда гневно¹⁵⁶). Особенно чувствительна была к оценкам ее собственных стихов. Это касалось и переданных ей суждений Эренбурга о ее стихах (чего не позволяли себе Слуцкий и Алигер, дружившие с Эренбургом, того не упускала секретарь И. Г. - Н. Столярова¹⁵⁷, таскавшая тайком к Ахматовой эренбурговские главы, которые И. Г. поручал ей перепечатывать¹⁵⁸; одно ее сообщение - о "Реквиеме" - упоминает, прокомментировав, Л. Чуковская¹⁵⁹"Поэму без героя" Эренбург, как и Слуцкий, недооценивал¹⁶⁰ (он не слишком вообще ценил жанр поэмы, а самый мир Петербурга 1913 года был ему абсолютно чужим; метрическое же сходство поэмы с "Форелью" Кузмина¹⁶¹ еще более, надо думать, принижало значение "Поэмы без героя" в глазах И. Г.). Но, несомненно, о поэме, которую хорошо знал, Эренбург говорил с А. А. только дипломатично. В этой части А. А. была очень чувствительна, на неприятие обижалась глубоко; все хвалебные высказывания о поэме обязательно записывала¹⁶².

Словом, реплики и отклики складывались из разного "сора". А. А. могла высказанное раз мнение автоматически повторять разным эккерманам, но, подумав, могла потом и уточнить его, однако в уже сделанные гостями записи уточнения не попадали. Браня главы книги "Люди, годы, жизнь", Ахматова иногда чувствовала опасения быть неправильно понятой и тогда специально подчеркивала, "что не относится плохо к Илье Григорьевичу"¹⁶³. Она заранее готовилась обсуждать с ним некоторые сюжеты будущих частей его мемуаров, записывая их, чтоб не забыть, под заголовком "Для Эренбурга"¹⁶⁴ (например, подробности событий 1946 года). Но общий тон устных суждений оставался, увы, критически-мелочным¹⁶⁵. Забавно, что "публичные" суждения Ахматовой на Ордынке о мемуарах Эренбурга подействовали на В. Ардова, и, прочитав в мемуарах "Люда, годы, жизнь" фразу об Ильфе, что тот "умер в чине Чехонте"¹⁶⁶, В. Е. написал протест под боевым советским заголовком "С этим нельзя согласиться", обвиняя Эренбурга в том, что он "походя принижает творчество своих друзей". Протест этот был направлен в газету "Литература и жизнь" (небезызвестная "Лижи"), а копия - Эренбургу¹⁶⁷.

Не исключено, что реакцией на воспоминания Эренбурга объясняются и некоторые ахматовские суждения о западных поэтах, высоко оцененных в его мемуарах ("Парфюмерный" Незвал¹⁶⁸ или об Элюаре: Л. М. Эренбург прислала Ахматовой томик его стихов по-французски, думая, что, быть может, А. А. захочет что-то перевести; "Ахматова полистала, посмотрела и с досадой отложила в сторону. "Это уже не свобода, - сказала она, - а своеволие"¹⁶⁹).

Вообще же, кажется, с течением времени, по мере выхода последующих частей мемуаров Эренбурга, после их официального оголтелого разгрома¹⁷⁰ реакция Ахматовой на книгу "Люди, годы, жизнь" утратила былую пылкость...

Вскоре после смерти Анны Андреевны, готовя "Люди, годы, жизнь" для переиздания в Собрании сочинений, Эренбург внес в текст мемуаров новые строчки о ней¹⁷¹. Тогда же сложился замысел новой, седьмой книга "Люди, годы, жизнь", посвященной событиям 1954-1964 годов, и Эренбург вернулся к первоначальной мысли написать об Ахматовой главу. Она должна была быть тридцать второй. Он успел написать двадцать две...

Приложение I^*

Правление Ленинградской организации

Союза Советских писателей - Эренбургу

6 февраля 1945

Дорогой Илья Григорьевич!

Приглашаем Вас в Ленинград. Ленинградцы знают Вас и любят, и в эти дни, когда город полон радостного труда, полон массового творчества, ибо мы восстанавливаем Ленинград, делая его еще величественнее, могущественнее и краше, чем тот, каким его знали, - в эти дни нам особенно хотелось бы видеть Вас у себя.

- но их надо видеть.

Мы же, со своей стороны, хотим встретиться с Вами в своем писательском доме и поговорить с Вами по-писательски.

Необходим будет и ряд Ваших публичных вечеров, на что Вы, мы не сомневаемся, дадите согласие.

Итак, ждем Вашей телеграммы, заблаговременной, чтобы был срок на организационную сторону дела. Если бы Вас устроил конец февраля - март - было бы отлично.

Правление ЛО ССП А. Прокофьев, М. Комиссарова,

Вл. Орлов, В. Саянов. Ив. Кратт

Ольга Форш

А. Ахматова

Горком писателей (подпись неразборчива)

Парторг П. Журба¹⁷².

Приложение II

Переписка В. А. Горенко с И. Г. Эренбургом

Виктор Андреевич Горенко (1896-1976) - младший брат А. А. Ахматовой, морской офицер. Семья считала его погибшим в Севастополе в 1916 году, а он до 1929 года жил на Сахалине, затем бежал с женой Ханой Вульфовной в Шанхай, откуда в 1947-м, после развода, уехал в США. Хана Вульфовна Горенко вернулась в СССР и поселилась в Риге (последние годы она была дружна с Ахматовой, часто приезжала к ней в Комарове помогать по хозяйству). В. А. Горенко так объяснял возникновение своей переписки с Эренбургом биографу Ахматовой М. Кралину: "Моя дорогая сестра не отвечала мне на мои письма и, по-видимому, считала меня лакеем Уолл-Стрита. Я решил пуститься на хитрость и, хорошо зная, что евреи любят своих родных, написал Илье Григорьевичу Эренбургу и просил его поговорить с ней. Что он и сделал, и она сразу же начала мне писать"¹⁷³. После смерти А. А. Ахматовой В. А. Горенко прекратил писать Эренбургу¹⁷⁴.

1

В. А. Горенко - И. Г. Эренбургу

Apr. 30-1963

Cher monsieur Эренбург.

Извините за беспокойство, что пишу Вам, не имея удовольствия с Вами встретиться. Недавно в журнале "Новый мир" я прочитал, что Вы встречаетесь с дорогой Анной Андреевной¹⁷⁵.

Я видел ее последний раз в 1916 г. в Крыму. Несколько лет тому назад я дал одному ленинградцу мою визитную карточку; не знаю передал ли он ее или нет; я послал ей мою фотографию в раме и три пары нейлоновых чулок; не знаю получила ли она?

Не откажите в любезности написать мне и дать Ваш совет как поступить. Анна Андреевна мне родная сестра.

Victor A. Gorenko

1820 Brooklyn avenue

Brooklyn 10 N. Y.

2

И. Г. Эренбург - В. А. Горенко

Москва, 1 июня 1963

Уважаемый Виктор Андреевич,

Я сообщил Анне Андреевне о содержании Вашего письма, и она сказала, что в ближайшие дни напишет Вам сама. Она относительно здорова и хорошо выглядит.

С уважением И. Эренбург¹⁷⁶.

3

В. А. Горенко - И. Г. Эренбургу

[1963]

Cher monsieur Эренбург.

Вы мою просьбу выполнили отлично¹⁷⁷. Увидев в литературном приложении к газете "Нью-Йорк тайме" статью о Вас я ее вырезал и отправляю Вам¹⁷⁸. Может быть Вам моя дорогая сестра может не для печати, а для нас описать в стихах мою жизнь.

Где мне не пришлось побывать, что мне пришлось повидать, это можно сравнить только с каким-то полуфантастическим кинофильмом.

Уважающий Вас Victor Gorenko¹⁷⁹.

4

В. А. Горенко - И. Г. Эренбургу

13-6-65

Cher Mr. Эренбург.

что какой-нибудь из американских университетов даст ей онорэри дегри¹⁸⁰ и она приедет получить его в Америку. Я был бы очень рад увидеть ее после августа 1916 года в Севастополе. Когда увидите ее пожалуйста скажите, что я надеюсь получить от нее фотографию могилы нашего дорогого папы в Ленинграде.

29-го сентября мне будет 69 лет, но я все еще работаю на Уолл-стрите.

С приветом американский дядюшка

Виктор А. Горенко.

5

В. А. Горенко - И. Г. Эренбургу

Dec. -18-1965 Нью-Йорк.

Уважаемый Илья Григорьевич.

Когда увидите дорогую сестру Анну Андреевну, не откажите в любезности сказать ей, что мне довелось в Америке заработать значительные деньги и я хочу включить в свое завещание Льва Николаевича [Гумилева]¹⁸¹. Когда я поступил в 1-ый класс гимназии, налево от меня сидел Мерперт, направо Гельперт, сзади меня сидел Аронович, передо мной сидел Ароновский. Сейчас я работаю на Уолл-Стрите, мой босс Гарри Оренштейн. Около конторы Фрумкес и Ко. 3 конторы Ротшильдов. Все, чему я научился в жизни, я научился от евреев.

Искренне преданный

Виктор Горенко.

6

В. А. Горенко - И. Г. Эренбургу

Jan. 28-1966.

Уважаемый Илья Григорьевич.

Когда увидите дорогую Анну Андреевну пожалуйста скажите ей, что я хотел бы иметь от нее весточку и беспокоюсь о ней.

Виктор Андреевич Горенко.

7

В. А. Горенко - И. Г. Эренбургу

Febr. 2-1966.

Уважаемый Илья Григорьевич.

"друзья", но кто эти друзья я не знаю¹⁸². Не откажите в любезности воздушной почтой сообщить мне все, что Вы знаете о моей дорогой сестре.

Если срасходуете деньги, то я буду рад возместить. Здесь за 4000 миль от Вас, что я могу сделать. Если увидите моего племянника Льва Николаевича, то пожалуйста попросите написать мне несколько строк и перешлите мне. Мне хочется верить, что дорогая Анна Андреевна поправится и все обойдется благополучно.

Уважающий Вас Виктор Горенко.

Приложение III

Письма Н. И. Столяровой к А. А. Ахматовой и И. Г. Эренбургу

Наталия Ивановна Столярова (1912-1984) - переводчица с французского, в 1956-1967 годах литературный секретарь И. Г. Эренбурга. В юности жила во Франции; с 1931 года дружила с поэтом Б. Поплавским, стала его невестой. В декабре 1934-го вместе со своим отцом вернулась в СССР и вскоре была арестована. В середине 1950-х годов реабилитирована; парижская подруга ее юности И. И. Эренбург устроила Н. И. на работу к своему отцу. Главной заботой Н. И. были бывшие политзаключенные¹⁸³, для чего она широко пользовалась возможностями дома Эренбургов - помимо прочего, он открывал ей широкие контакты в СССР и за рубежом. Начиная с 1959 года Н. И. виделась с Ахматовой едва ли не в каждый ее приезд в Москву. В "Записных книжках" Ахматовой 1958-1966 годов Н. И. Столярова упоминается 40 раз.

1

Н. И. Столярова - А. А. Ахматовой¹⁸⁴

Москва, 10 августа 1959

Дорогая Анна Андреевна!

Пишет Вам человек неизвестный, если не считать, что в один ужасно морозный вечер я привезла Вам от И. Г. Эренбурга "Французские тетради"¹⁸⁵. Помню, что напросилась на это нарочно. Очень давно желая увидеть Вас. Кроме того, по просьбе Надежды Яковлевны¹⁸⁶ я передала Вашу книгу моей приятельнице Але Эфрон¹⁸⁷. Я - Ваш очень давний почитатель и зовут меня Столярова Наталия Ивановна.

Все это предисловие, чтобы сказать Вам, что на-днях в Москву приехал один мой старый знакомый, с которым мы встречались в Париже, - Сосинский Владимир Брониславович¹⁸⁸. Он просил меня передать Вам от него небольшой альбом Модильяни. Кроме того, В. Б. привез ноты на Ваше стихотворение, Вам посвященные, от некогда знавшего Вас лично Лурье¹⁸⁹.

Я не решилась послать Вам это, не справившись по какому адресу это сделать. Может быть Вы на даче?

Мой адрес - Москва Б-64 М. Демидовский пер. 3 кв. 102.

С искренним уважением Н. Столярова.

2

Москва, 28 ноября 1959.

Милая Анна Андреевна!

Была бы сердечно рада узнать о Вашем самочувствии. Я посылаю Вам две вырезки. Одна из "Летр франсез", другую привезла Любовь Михайловна¹⁹⁰, на-днях приехавшая с И. Г. из заграницы. В этих вырезках упоминаются переводы Ваших стихов Софией Лафит¹⁹¹. Имеются ли они у Вас (я их не видела), и если нет, хотите ли Вы, чтобы выписала их? По-прежнему прошу Вас - эксплуатировать меня. Это доставляет мне радость.

Я ездила на праздники в Тарусу в прелестную солнечную погоду, со всеми удобствами, и очень жалела, что Вы уже не могли поехать.

Вырезки не блещут умом и проникновенностью, они только подтверждают мои слова, что Вас знают, помнят и любят.

Желаю Вам здоровья, сил и душевного покоя

Н. Столярова.

_____________

В записных книжках Ахматовой сохранился текст телеграммы, посланной в ответ: "Благодарю милое письмо. Лежу после сердечного приступа. Привет Эренбургам. Ахматова"¹⁹².

3

Н. И. Столярова - А. А. Ахматовой

7. 3. 61

Лекарство нашла - плоский пакетик дала Любовь Михайловна, круглую коробочку буквально из-под земли достала Лена Ильзен (воркутинская поэтесса, которую я Вам приводила¹⁹³). Его принесет Вам приятельница ее Ирина Скаковская. Говорят, что она славная. Ваша приятельница не звонила (насчет разбора рукописи¹⁹⁴). Надежда Яковлевна не приезжала. Ничего не знаю о Вашей книге¹⁹⁵ - не у кого спросить.

С любовью Н. Столярова¹⁹⁶.

4

Н. И. Столярова - А. А. Ахматовой

Дорогая, милая Анна Андреевна,

пишу на машинке - почерк у меня крайне неразборчив. Я посылаю Вам письмо Н. Н. Кнорринга¹⁹⁷"Простора"¹⁹⁸, как-нибудь передайте мне "не могу", и я напишу любезное письмо этому милому старичку, который хочет при жизни увидеть стихи своей дочери в печати, и сумею Ваше нежелание объяснить, не обидев его. Так что сделайте, как Вам лучше¹⁹⁹.

Я слежу за Вами издали, мне рассказывают (Гладков²⁰⁰, Лиля Лунгина²⁰¹) о Вас и очень надеюсь, что еще незаметное приближение весны Вас подбодрит. Надежда Яковлевна безвыездно засела в Тарусе и кажется сердится на людей и не рвется в Москву.

²⁰² Вам вероятно докладывали, а герои, те и другие (Эльсберг с одной стороны и Макашин с другой) кажется проживали в непосредственном соседстве с Вами в Комарове. События впрочем так никакими заявлениями во всеуслышание и не закончились, но сумели испортить настроение и главному герою и всем его собратьям.

Простите, что развлекаю Вас подобным образом...

На-днях видела фильм "Девять дней одного года" с А. Баталовым²⁰³. Он как всегда поэтичен и грустен, но партнерша его²⁰⁴ "дураках, благонадежных, никогда не ошибающихся, всегда идущих в ногу с временем и вполне положительных, неистребимых при любом режиме".

Анна Андреевна, дорогая, простите эту болтовню. Очень бы хотелось Вас видеть, послушать Вас, мне с Вами так словно мы очень давно знакомы. Говорила ли я Вам, как бродя по казахским степям в одиночестве и предельной тоске, я цеплялась за Ваши стихи, как за единственное, что связывало меня с Большой землей.

Очень желаю хорошо поправиться и надеюсь, что будете в ближайшие месяцы в Москве.

Н. Столярова.

14. 2. 62

5

25. 3. 63

Дорогая Анна Андреевна,

Я надеюсь, что Вы по-прежнему бодры и хорошо выглядите. Лена²⁰⁵ не успела сообщить Вам адрес Вашего знакомого (говорят, что он сейчас временно в Питере, хлопочет о жилплощади, которая ему полагается после недавней реабилитации). Адрес Георгия Ивановича Ломакина - Киев, Б. Подвальная 25 кв. 78.

²⁰⁶.

Анна Андреевна, как без Вас скучно и мы скоро опять будем ждать Вашего приезда.

Мои друзья шлют Вам сердечный привет.

Я Вас очень люблю. Будьте, пожалуйста, здоровы.

Н. Столярова.

6

24 июня 1964

С уважением любовью и нежностью поздравляю = Столярова²⁰⁷

7

Н. И. Столярова - А. А. Ахматовой

14. 1. 65

Пересылаю Вам открытку, полученную в Москве только сегодня (Новый Год), и пользуюсь случаем, чтобы сама поздравить Вас и пожелать Вам здоровья и хорошего настроения. Очень жалею, что не видела Вас, когда Вы заезжали в Москву, но надеюсь скоро Вас здесь увидеть.

А когда Вы едете в Оксфорд?

Ваша Н. Столярова.

8

Н. И. Столярова - И. Г. Эренбургу

Илья Григорьевич!

Перед Вашим отъездом в Стокгольм²⁰⁸ я была так смущена моей нечаянной ложью²⁰⁹, что не объяснила Вам ее причины: Анна Андреевна рассказала мне, как беспокоится Надежда Яковлевна, уверенная, что Вы напишете про Мандельштама всякие юмористические инциденты и т. д. Мне захотелось опровергнуть некоторые несправедливые суждения и я дала А. А. главу. Она ей очень понравилась и единственное ее замечание я Вам передала - воронежская дата 1934, а не 1932 год²¹⁰

Н.²¹¹.

Примечания

* В письмах орфография и пунктуация подлинника сохраняется.

1. Легко представляю себе Ахматову в московской квартире Эренбурга или на его даче в Новом Иерусалиме, но не могу представить себе И. Г. в хохмаческой обстановке квартиры В. Ардова на Ордынке, где после войны обычно жила Ахматова, приезжая в Москву.

2. Подробнее см. нашу статью в сборнике "Валерий Брюсов и его корреспонденты", кн. 2. - "Литнаследство", 1994, т. 98, с. 515-526.

4. "Русская мысль", 1911, № 8.

5. "Журнал журналов", Пг., 1915, № 1, с. 8.

6. А. Ахматова, Вечер, СПб., 1912, с. 9-10.

7. Он именуется "главой нового течения"; характерно отсутствие имени Гумилева: стихи его даже тогда были не слишком близки Эренбургу, а менторский тон статей раздражал. С Гумилевым Эренбург встречался лишь однажды и мельком (в Париже перед началом войны 1914 года).

"Академии" в Париже, где Эренбург и она читали свои стихи: "Жена Минского, известная поэтесса Виленкина, проживала с ним в Париже, но в Академии никогда не выступала. У них на квартире был собственный "салон", где читали стихи приезжающие из Петербурга Ахматова, Гумилев, Кузмин. У нас в Академии эти поэты не выступали" ("Нева", 1987, № 4, с. 197; исправлено по рукописи). Отмечу, что в оба приезда Ахматовой в Париж (1910, 1911) Эренбург с ней не встречался.

9. "Заметки о русской поэзии". - "Гелиос", Париж, 1913, № 1, с. 16.

10. "Гелиос", Париж, 1913, № 2, с. 45. Эренбург вел поэтический отдел в этом журнале; часть своих материалов там он печатал без подписи. Так, в литературной хронике он сообщает, что в последних номерах "Гиперборея" поэма Гумилева и "прекрасные стихи Ахматовой, Мандельштама" (с. 47); в заметке "Русская литература во Франции", критикуя отсталость и безвкусие изданий, знакомящих французов с русской поэзией, выделил статью об Ахматовой и Цветаевой в "Mercure de France" за 1913 год (с. 49-50). Отметим определенную перекличку статьи Эренбурга "Новые поэтессы" с ахматовским откликом на посмертную книгу Н. Львовой ("Русская мысль", 1914, № 1); судя по переписке Эренбурга с Брюсовым, он не пропускал номеров "Русской мысли", а эта статья Ахматовой должна была особенно привлечь внимание Эренбурга - Н. Львова была его товарищем по социал-демократическому союзу учащихся.

11. Е. Добин, Поэзия Анны Ахматовой, Л., 1968, с. 39.

12. РГАЛИ. Ф. 13. Оп. I. Ед. хр. 196. На Л. 3 значится: "Оттиснуто в ста нумерованных экземплярах. № 26 А. АХМАТОВОЙ" (№ 29 послан А. Блоку - см.: "Библиотека А. А. Блока. Описание", кн. 2, Л., 1985, с. 414).

о Модильяни в рецензии М. А. Волошина на "Стихи о канунах", где имя художника не было названо, а портрет его относился к 1916 году: "С бритым, передергивающимся лицом и с неожиданными вскриками ночной птицы носится среди толпы с большой книгой, раскрывает ее перед носом и тыкает пальцем в пророчества Нострадамуса" ("Речь", 31 октября, 1916 года), - ср. с портретом в "Книге для взрослых" (И. Эренбург, Собр. соч., т. 3, М., 1991, с. 517). Отметим, что многие собеседники Ахматовой тридцатых-сороковых годов никогда не слышали даже имени художника ("Медольяни" - так начертал его фамилию писатель В. И. Дмитревский, записывая беседу с Ахматовой 9 августа 1946 года, - см.: РГАЛИ. Ф. 1324. Оп. 2. Ед. хр. 444).

14. Еще в Париже он вписал ее имя в этот список; среди московских записей появилась такая: "Повидать Пастернака. Узнать петрогр. адреса", после чего уже был записан царскосельский адрес Ахматовой, а затем и № телефона (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 386. Лл. 10, 32). Отметим на Л. 43 список лиц в дательном падеже, где значатся Блок и Ахматова: видимо, Эренбург планирует рассылку "Молитвы о России", вышедшей в феврале 1918 года. Удалось ли отправить книги в Питер, неизвестно, но в библиотеке Блока и в журнале поступлений книг, которые он вел, "Молитвы о России" нет (сообщено О. В. Миллер), судьба ахматовского экземпляра также неизвестна.

15. "Салон поэтов. Весенний первый", М., "Зерна", 1917. Этот сборник стихов 1914-1916 годов составлен в январе 1917 года в Париже М. С. Цетлин, обложка жены Риверы Ангелины Беловой; в нем 4 стихотворения Ахматовой ("Июль 1914" (2), "Утешение", "Ведь где-то есть простая жизнь и свет") и 6 - Эренбурга (из "Стихов о канунах"). "Весенний салон поэтов", М., "Зерна", 1918: в него включены 5 стихотворений Ахматовой (добавлено "Из памяти твоей я выну этот день") и 6 Эренбурга (одно из "Стихов о канунах" заменено отрывком из "Наденьки"). Масса стихов этой антологии не дает представления о том, что в стране идет война. Стихи Ахматовой и Эренбурга, стилистически полярные, были исключением.

16. "Ипокрена", 1919. № 4, с. 28-29. Отметим, что в статье "Русская поэзия большевистских дней" ("Esprit Nouveau", 1921, № 11/12, p. 1231 -1237) Г. Издебская объединила тогдашнюю поэзию Ахматовой и Эренбурга в одно направление.

17. См. подробнее об этом: "Записки" Я. Соммер ("Минувшее", № 17, 1994, с. 116-170) и нашу статью "Илья Эренбург в Киеве (1918-1919)" ("Минувшее", № 22, 1997, с. 248-335).

"Четок", 3 - из "Белой стаи" и 1 из "Дома искусств", ПГ., 1921, № 1), корректируют "портрет" камерной поэтессы, написанный двумя годами раньше. В России "портрет" Ахматовой был опубликован: "Современное обозрение", 1922, № 1, с. 5. Ахматова называет этот текст (в воспоминаниях о Мандельштаме), наряду с "Петербургскими зимами" Г. Иванова, "достаточно "пикантными" мемуарами" (А. Xейт, Анна Ахматова. Поэтическое странствие, М., 1991, с. 293). Это недоразумение, наверное, спровоцировано тем, что "портрет" в старости был уже подзабыт и не вспоминался Ахматовой, - как заметил В. М. Жирмунский, "Ахматова в последние годы не любила, когда ее поэзию называли... "усталой", "слабой", "болезненной"..." (В. Жирмунский, Творчество Анны Ахматовой, Л., 1973, с. 42). Отметим также, что в "портретах" Мандельштама и Маяковского, написанных Эренбургом в 1920 году, намечается тема "Ахматова и Маяковский", развитая вскоре в одноименной статье К. И. Чуковского ("Дом искусств", 1921, № I, с. 23-42). В "портрете" Пастернака содержалось противопоставление его поэзии - ахматовской: "Как ни прекрасны стихи Ахматовой, они написаны на последней странице закрывающейся книги. В Пастернаке же ничего нет от осени, заката и прочих милых, но неутешительных вещей".

19. Берлин, 1922, серия "Книга для всех", № 57-58; в предисловии Эренбург отмечал, что "творчество поэтов петербургских, благодаря бедности материала, представлено случайными и скудными образцами" (Ахматова - стихами "Чем хуже этот век предшествующих?"). Весной 1922 года Эренбург собирался издать в Берлине стихи поэтов Петрограда, пытаясь получить их рукописи (см. его письма к Шкапской - РГАЛИ. Ф. 2182. Оп. 1. Ед. хр. 543. Лл. 13, 34).

20. "Русская книга", Берлин, 1921, № 9, с. 5; в № 6 (с. 21) была опубликована сообщенная редакции Эренбургом подробная информация об Ахматовой.

21. "Вещь", Берлин, 1922, № 1-2, с. 9. Последнее опасение спровоцировано скорее "Царь-девицей" Цветаевой. С Эренбургом фактически полемизировал не допущенный к участию в "Вещи" Э. Голлербах ("Старое и новое. Заметки о литературном Петербурге". - "Новая русская книга", 1922, № 7, с. 1 - 2): "Литературная Москва, буйная и разухабистая, упрекает Петербург в консервативности, рутинерстве, традиционализме. Москва кичится своей левизной, бесшабашной удалью, неистощимой изобретательностью. Но осторожные скептики, умудренные опытом, знают цену этой левизне... Между тем, настоящие ценности создаются в литературном Петербурге".

22. Например, С. Сумский, рецензируя "Anno Domini", расценил его как "свидетельство того, что культурная жизнь России не замерла". "Русская культура творится там, в России, а не вне ее, - продолжал он. - Стихи Ахматовой один из лучших цветков нашей культуры" ("Новая русская книга", 1922, № 1, с. 21).

"Берлинские издания" ("Ленинградская панорама", Л., 1984, с. 467).

24. Абрам Владимирович Зискинд (5 мая 1898 - 20 июня 1975) - член КПСС с 1917 года, в 1920-е годы зам. директора Нижегородской лаборатории М. А. Бонч-Бруевича (о его работе там см. в воспоминаниях Э. Т. Кренкеля - "Новый мир", 1970, № 10, с. 126), в 1930-е зам. начальника НТУ ВСНХ СССР и наркомтяжпрома; был арестован в ночь гибели Орджоникидзе, выпущен в 1945 году, снова арестован в 1947-м, реабилитирован в 1956-м; автор воспоминаний об Орджоникидзе ("Были индустриальные", М., 1970, с. 6-18). В Германии пробыл весь 1923 год. Эти воспоминания - интервью Л. Г. Петровой (Ленинград, 16, 17 мая 1975 года; фрагмент в собрании автора). Подаренная Ахматовой книга - либо девятое издание "Четок", либо (что более правдоподобно) вышедшее тогда же второе дополненное издание "Anno Domini". 20 августа 1924 года Эренбург упомянул Зискинда в письме к М. М. Шкапской, которая в начале 1923-го была в Берлине: "В моем новом романе "Рвач" один из персонажей едущих в Берлин за аппаратами радио = Зискинду" (РГАЛИ. Ф. 2182. Оп. 1. Ед. хр. 543. Л. 66; этот эпизод в "Рваче" см.: И. Эренбург, Собр. соч., т. 2, с. 493-495). В "Хабарной книге" А. М. Ремизова есть берлинская запись от 30 января 1923 года о присвоении Абраму Зискинду звания "Кавалер обезьяньего знака" (Е. Обатнина, Царь Асыка и его подданные, СПб., 2001, с. 345). В РГАЛИ (Ф. 2182. Оп. 1. Ед. хр. 322) хранится ответное письмо А. В. Зискинда М. М. Шкапской (3 декабря 1922 года), из которого следует, что он по ее поручению должен был доставить Эренбургу с возвратом гранки советского издания "Портретов современных поэтов", брал у нее прочесть "Хуренито", читал отрывки из "13 трубок"; видимо, именно Шкапская, знавшая Эренбурга с 1913 года, была инициатором этой оказии для Ахматовой и сообщила ей о дне рождения Эренбурга.

25. И. Эренбург, Собр. соч., т. 7, М., 2000, с. 790. Комментарии. (При ссылке на мемуары Эренбурга далее приводятся номер тома и страницы.) Недаром в одном из первоначальных планов мемуаров, когда Эренбург еще не отказался от мысли писать о здравствующих людях и портретные их главы должны были появляться в хронологическом соответствии с моментом личного знакомства, глава "Ахматова" значится между главами "Похороны Ленина" и "Париж, 1924" - РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 132. Лл. 111 - 112. Отметим также, что П. Н. Лукницкий упоминает обсуждение Ахматовой некоторых деловых сторон поездки Эренбурга 1924 года ("Встречи с Анной Ахматовой", т. II, 1926-1927, Париж- Москва, 1997, с. 294).

26. "Филологические записки", вып. 10, Воронеж, 1998, с. 214. Отметим, что в дневниках Н. Н. Лунина записей за март 1924 года нет; имя Эренбурга упоминается лишь в письме художника И. Пуни (см.: Н. Пунин, Дневники. Письма, М., 2000, с. 149).

27. "Встречи с Анной Ахматовой", т. II, 1926-1927, с. 329. Возможно, к 1926 году относится и сюжет рассказа Ахматовой И. М. Басалаеву о том, как Эренбург первым сообщил ей, какое отношение к поэзии имеет ЦК ВКП(б) ("Минувшее", № 23, 1998, с. 565).

СПб., 1999, с. 171.

29. А. Ахматова, Стихи и проза, с 570-571.

30. Н. Мандельштам, Вторая книга, М., 1990, с. 390; Б. Кузин, цит. соч., с. 637.

31. В московской записной книжке Эренбурга за 1940 год (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388) есть и адрес, и телефон Ахматовой; среди подневных записей о встречах и событиях, в частности во время поездки в Ленинград, упоминаний о встречах с Ахматовой нет.

32. "Из шести книг. Стихотворения Анны Ахматовой" - подписана к печати 8 мая 1940 года и уже 29 октября изъята.

"Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана", М., 1989, № 2620.

34. Книгой этой Эренбург дорожил. Когда в октябре 1941 года его спешно вместе с Совинформбюро эвакуировали в Куйбышев, он обратился к журналисту М. Е. Шугалу с просьбой позаботиться о брошенной квартире - спасти книги, прежде всего с самыми дорогими ему автографами. В коротком списке их авторов из живых русских поэтов была названа только Ахматова наряду с Маяковским, Есениным, Брюсовым (Пастернак не назван; книг с автографами Мандельштама не было), - см.: "Вопросы литературы", 1979, № 5, с. 195.

35. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388. Л. 70об. Сравнительно с другими это подробная запись. В мемуарах Эренбурга она приведена не полностью и, для ясности, исправленной: "5 июня. Вечером была Анна Андреевна. "Не нужно ничему удивляться" (7, 647). Прочитав слова Ахматовой в рукописи Эренбурга, А. Твардовский, печатавший мемуары в "Новом мире", 5 апреля 1962 года написал ему: "Слова Ахматовой: "Ничему не нужно удивляться". Вы уверены, что она не против опубликования их?" Эренбург ответил 10 апреля: "Я совершенно с Вами согласен, что нужно спросить мнение Анны Андреевны - не возражает ли она против опубликования ее слов, что я и сделаю". Так как эти слова Ахматовой были напечатаны в журнале, она не возражала.

36. 7, 634.

37. В частности, 31 мая 1941 года, беседуя с Ю. Тыняновым, на вопрос, когда начнется война, Эренбург ответил: "Недели через три", - см.: "Воспоминания об Илье Эренбурге", М., 1975, с. 42 (Каверин, написавший об этом, датирует разговор 1 июня 1941 года; здесь он датируется по записной книжке Эренбурга - РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388).

"Встречи с прошлым", вып. 3, М., 1978, с. 415.

39. 7, 634. Читая "Когда погребают эпоху..." в 1963 году гостям, Ахматова подчеркнула: "Эти стихи любит Эренбург" ("Вопросы литературы", 1997, вып. 2, с. 273).

40. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 388. Л. 7 об.

41. M. М. Шкапская сообщала о смерти Мандельштама в письме близкому другу Эренбурга Е. Г. Полонской еще 19 февраля 1939 года (личный архив М. Л. Полонского).

42. Н. Я. Мандельштам употребляет в этой связи выражение "страстное новаторство", - см.: Н. Мандельштам, Вторая книга, С. 391.

"Когда погребают эпоху..." и "Лондонцам", цикла "Париж, 1940" и стихов 1940-1941 годов Эренбурга, здесь могут быть еще названы "Осенние прогулки" Н. Тихонова и посвященный Эренбургу цикл О. Берггольц "Европа. Война 1940 года" (одному Эренбургу удалось напечатать свои стихи до Отечественной войны).

44. А. Ахматова, Стихотворения, М, 1961, с. 9.

45. Письмо автору статьи от 26 февраля 1985 года. В. Д. Берестов подтверждал это отношение к публицистике Эренбурга в том ташкентском кругу: "Ну, и конечно, у всех на слуху была публицистика И. Г." (запись беседы 21 августа 1986 года). Отметим, что в газете "Фрунзевец" 26 декабря 1941 года было напечатано коллективное письмо писателей "Не простим этого никогда", подписанное и Ахматовой. Военную работу Эренбурга Ахматова не забывала; в сентябре 1960-го питерский писатель И. Я. Бражнин записал свою беседу с Ахматовой: "Мы говорим некоторое время о работе писателя тех военных лет. Заговорили, естественно, об Илье Эренбурге, о прекрасных его военных очерках..." ("Новый мир", 1976, № 12, с. 239).

46. Это подчеркивал и сам Эренбург в мемуарах (7, 693).

47. "Литнаследство", 1983, т. 93, с. 653.

"Москва", 1984, № 3, с. 188.

49. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1243. Л. 1. С некоторыми сокращениями и исправлениями опубликовано: "Встречи с прошлым", вып. 5, М., 1984, с. 348. Ответ Эренбурга не сохранился.

50. Так называлась тогда столица Киргизии.

51. В 1944 году Кс. Некрасову вызвали в Москву (пропуск, выданный ей 30 мая, см.: РГАЛИ. Ф. 2288. Оп. 1. Ед. хр. 50). По свидетельству С. А. Сомовой (письмо автору от 1 июня 1986 года), Некрасова говорила ей, что вызов организовал Эренбург.

52. Л. М. Козинцева-Эренбург (1899-1970) - жена И. Г. Эренбурга, художница.

54. Архив автора.

55. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 390. Л. 18.

56. "Встречи с прошлым", вып. 5, с. 303.

57. Трудно представить что-нибудь более далекое Симонову в разгар войны, чем "башня" - салон Вяч. Иванова.

1999, с. 440-441, и М. Ардов, Легендарная Ордынка. Портреты, М., 2001, с. 48.

59. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 392. Л. 68.

60. Об Ардове и Березине - см.: М. Ардов, цит. соч., с. 276- 277; о помощи Эренбурга отцу М. Ардов не упоминает.

61. От ПУРККА - Политическое управление рабоче-крестьянской Красной Армии.

62. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1243. Л. 2. Письмо напечатано на неисправной машинке, буква "н" всюду от руки вписана Ахматовой; последний абзац написан от руки. Видимо, Эренбург, находившийся в дружеских отношениях с И. X. Баграмяном, смог помочь В. Ардову. В архиве Эренбурга хранится почтовая открытка от Ардова от 27 июня 1944 года: "Многоуважаемый Илья Григорьевич! Хочется сообщить Вам поскорее следующий факт: взятые сейчас в плен немецкие солдаты раненые сказали нашим врачам и медсестрам: фюрер издал приказ о том, что тех из нас, которые отступят, будут расстреливать. Поэтому мы теперь и не отступаем, а ждем приближения русских к нашим траншеям и сразу подымаем руки, чтобы нас взяли в плен. Не правда ли, это - интересный штрих? Буду очень рад, если Вы сможете использовать его. Пользуюсь случаем выразить Вам мое восхищение Вашей литературной работой во время войны. Жму руку В. Ардов", - РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1227. Л. 1.

"Правде" статьи "Товарищ Эренбург упрощает" (14 апреля 1945 года) такие официальные приглашения ему автоматически дезавуировались.

64. "Вопросы литературы", 1989, № 6, с. 260. Думаю, что к этой же поездке относится запись на одном из разрозненных и недатированных листков из записных книжек Эренбурга: "Лиза [Полонская]. Книги. Ахматова. НКВД" - РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 389. Л. 48. Ср. с описанием в мемуарах Эренбурга той его поездки в Ленинград (8 110-114).

65. 8, 139-140. В записной книжке Эренбурга есть помета о встрече с Ахматовой 5 апреля (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 395. Л. 29). Когда Сталину доложили о вечере поэтов, он возмутился: "Кто организовал вставание?" ("Записные книжки Анны Ахматовой (1958- 1966)", М - Turino, 1996, с. 204 - далее: ЗКА и страницы). Несомненно, у Эренбурга были достаточно мрачные предчувствия - только так можно понимать его фразу, сказанную молодому поэту Э. Бабаеву, приехавшему в начале 1946 года из Ташкента в Москву с рекомендацией Ахматовой в Литературный институт: "Уезжайте домой, чем дальше, тем лучше. Попроситесь в армию, поезжайте в полк, служите, все будет лучше Литературного института, где вас затравят именно за то, что вас рекомендовала Анна Андреевна" ("Вопросы литературы", 1995, вып. IV, с. 305).

66. 8, 140-141.

67. Ю. Анненков, Дневник моих встреч, т. 1, М., 1991, с. 127- 131; И. Одоевцева, На берегах Сены, М., 1989, с. 195-201; "Неизвестное интервью Юрия Софиева" ("Русская мысль", Париж, № 4175, май 1997 года).

69. Запись беседы с Б. А. Букиник (Киев, 1976 год).

70. См. выписку из постановления президиума ССП - ОР РЫБ. Ф. 1073. Ед. хр. 8.

71. ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 708. Л. 2.

72. "Об Анне Ахматовой", Л., 1990, с. 253. Д. Н. Журавлев на мой запрос об этом вечере у Эренбургов ответил, что, увы, его память не сохранила никаких подробностей. Отмечу еще воспоминания ахматовской соседки по квартире, записавшей рассказ о том, как, навещая Эренбургов, А. А. с наслаждением ела у них луковый суп, - там же, с. 293.

"Оригиналы большинства из них погибли у меня, потому что все, что у меня, неизбежно гибнет" (ЗКА, 708).

74. Это была общепринятая традиция - все известные писатели (от Пастернака до Шолохова) подносили свои книги Сталину; начиная с 1933 года так поступал и Эренбург.

75. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 399. Л. 2. И. Н. Пунина сообщила мне 14 марта 1986 года, что "Буря" у Ахматовой не сохранилась, но она помнит, что надпись с одной из подаренных ей Эренбургом и передаренных кому-то книг А. А. переписала себе на листок и хранила.

76. См., например: М. Шкерин, О романе Ильи Эренбурга "Буря". - "Октябрь", 1948, № 1, с. 183-191.

77. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 2462. Л. 22.

79. В этом сборнике 71 стихотворение; неопубликованные - с указанием, кто сообщил их текст (автор, Алигер, Берггольц и т. д.). Скорей всего сборник подарен Эренбургу А. К. Тарасенковым. Н. И. Крайнева и Р. Д. Тименчик обнаружили в нем более 10 карандашных поправок рукой Ахматовой - Эренбург ей сборник показывал. Отметим также, что, когда в 1963 году Ахматова составила список тех, кому она хотела показать окончательный текст "Поэмы без героя", наряду с Вс. Ивановым и Солженицыным в него был включен и Эренбург (ЗКА, 279).

80. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1243, Л. 3.

81. Там же. Л. 4.

82. В условиях развернувшейся антисемитской кампании награда Эренбургу носила откровенный характер ширмы; Эренбург этим был подавлен - о всем комплексе обстоятельств тех дней см.: 8, 366- 370 и 584-588 - комментарии.

84. Один из этих эпизодов, который Ахматова любила рассказывать, - там же, с. 106. Ср.: М. Ардов, цит. соч., с. 241.

85. Запись беседы с Э. Г. Герштейн 3 апреля 1985 года.

86. Там же.

87. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 404. Л. 5.

"Russian Literature triquarterly", 1975, № 13, с. 649. Там же Герштейн вспоминает о редком такте Ахматовой. Живя в Москве, она должна была отправлять посылки сыну из Подмосковья; однажды Ахматова собралась на дачу к Эренбургам, и Герштейн посоветовала ей отправить посылку оттуда - "она посмотрела на меня с ужасом: это было бы величайшей бестактностью по отношению к Илье Григорьевичу" (с. 646).

89. Личный архив Эренбурга.

90. Знакомство с Савичем не ограничилось только домом Эренбургов - Ахматова оценила его переводы из Габриэлы Мистраль: на некоторое время книжка Мистраль, переведенная Савичем, стала ее главным чтением (см.: А. Найман, Рассказы об Анне Ахматовой, М., 1999, с. 235).

91. Известная деликатность Л. М. Козинцевой-Эренбург могла в ином случае вызвать и недовольство Ахматовой, - см.: там же, с. 170-171.

92. А. Савич, Минувшее проходит предо мною, рукопись (архив автора).

"Встречи с прошлым", вып. 3, с. 410.

94. Выписка из постановления секретариата ССП № 9 п. 16 - ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 892. Л. 47. 31 марта 1957 года Н. Я. Мандельштам писала Ахматовой, что она, упомянув в беседе с А. Сурковым пасквиль "Про Смертяшкиных", где Эренбург осуждался за "реанимацию" запрещенных поэтов, обсуждала затем вопрос о комиссии: "И спокойно предложила Эренбурга. Он весело смеялся. Одно печально, статья действительно не тое..." ("Литературное обозрение", 1991, № 1, с. 98). Отметим также, что о реабилитации О. Э. Мандельштама Ахматовой сообщила А. С. Эфрон, узнавшая это у Эренбурга, которого в тот же день навещала; А. А. сразу же передала сенсацию Н. Я. Мандельштам, которая поверила, только перезвонив Эренбургу (он не знал, что Н. Я. в Москве), - см.: А. Эфрон, Марина Цветаева, Калининград М. о., 1999, с. 352- 354.

95. А. Ахматова, Стихотворения, М., 1958.

96. В книгу Ахматова внесла от руки несколько исправлений: на с. 57 под двумя стихотворениями поставлены даты - "1946", на с. 58 зачеркнут номер "3" и вписано: "Памяти Н. Н. Пунина]", дата исправлена на "1953", на с. 65 "щедрой" исправлено на "дивной" (последнее исправление было сделано и в экземпляре В. Я. Виленкина - см. его книгу "Воспоминания с комментариями", с. 467).

97. "Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана", № 2625; в давние времена я переписал у Лесмана этот автограф и публикую его по своей записи (внутри не точка, а запятая). Книга была вручена Ахматовой в Москве секретарем И. Г. Эренбурга Н. И. Столяровой (см. приложение III, письмо 1).

99. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1243. Л. 5. В телеграмме Ахматовой речь идет о поздней прозе Эренбурга - автора "Хулио Хуренито" трудно считать бытописателем. Эта телеграмма отправлена из Москвы, возможно с Ордынки от Ардовых, и хозяин дома тоже счел должным присоединиться к поздравлениям: "Примите помимо всего прочего привет соученика по Первой московской гимназии - Виктор Ардов" (там же, Ед. хр. 1227. Л. 2).

100. ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 1612. Л. 1.

101. ЗКА, 630. Любопытно, что после слова "Звоню" в списке сначала значилось "Столярова", потом зачеркнуто и написано "Эренбург".

102. ЗКА, 631.

"В библиографию" значится публикация этой речи Эренбурга в "Литературной газете" с пометой: "О вечере Данте в Париже" (ЗКА, 656).

104. В. А. Мильман, секретарь Эренбурга в 1932-1949 годах, писала 4 апреля 1966 года алма-атинскому литературоведу Е. И. Ландау, что виделась с Ахматовой у Эренбурга летом 1965-го (архив автора).

105. "Встречи с прошлым", вып. 3, с. 429.

106. А. Xейт, цит. соч., с. 252 (первоначально напечатано Л. Мандрыкиной в "Ленинградской панораме", Л., 1984, с. 468).

107. ЗКА, 708.

109. Н. Я. Мандельштам не вполне точно определяет социально читателей мемуаров Эренбурга как "мелкую техническую интеллигенцию" ("Вторая книга", с. 20), - в любом случае это было едва ли не большинство советской интеллигенции.

110. Соблазн сравнить мемуары, писавшиеся примерно в одно время Эренбургом, Ахматовой и Н. Я. Мандельштам (Эренбург: на пределе цензуры, политически аккуратные, широкоохватные в пространственно-временном плане, дающие полную панораму эпох с вынужденными умолчаниями и намеками, с галереей в неодинаковой мере удавшихся портретов; Ахматова: по существу для будущих поколений, дерзко неполитические, но художественно свободные и выверенные в локальных литературных портретах, и Н. Я. Мандельштам: для "тамиздата", политически резкие, не содержащие попытки портретов и картины мира, повествующие о жизни и судьбе великого поэта в смело, незашоренными глазами увиденной стране, с нелицеприятными суждениями о людях и нравах), этот соблазн требует отдельного обстоятельного разговора.

111. Оценивая эту задачу мемуаристов, необходимо погружаться в обстоятельства того времени, а не судить из запальчивости нынешнего, как делает один автор, утверждая, что Эренбургу надо было оправдать тридцать лет коллаборантства с режимом" ("Новый мир", 2001, № 4, с. 92).

112. "Встречи с прошлым", вып. 3, с. 411.

114. "Вопросы литературы", 1965, № 10, с. 185-186.

115. "Ленинградская панорама", с. 469.

116. 8, 408.

117. Ср. "Ленинградскую панораму", с. 480, и мемуары Эренбурга (6, 356).

"Илье Эренбургу - Анна Ахматова на память об Амедео Модильяни" (собрание И. В. Щипачевой, Москва), - по-видимому, эти материалы привезла от Ахматовой Н. И. Столярова (ЗКА, 456; Столярова также получила фотокопию портрета с надписью: "Милой Наталии Ивановне Столяровой дружески Ахматова").

119. Следы лести читаются и в мемуарах: "Она читала Эйнштейна, понимала теорию относительности", - хотя речь может идти лишь о популярном изложении (А. Найман, цит. соч., с. 253).

120. Замечу, что посетители Эренбурга, который, в отличие от Ахматовой, был монологистом и больше говорил сам, свидетельствуют, что рассказываемое им гораздо интереснее, острее и ярче, чем то, что написано в мемуарах "Люди, годы, жизнь". Это понятно: письменная речь ответственнее, ее правит не только внешняя цензура, но и внутренняя. Устные высказывания куда более лихие, и, сохранись они, картина стала бы менее выверенной. Так и тексты Ахматовой (в том числе ее письма и телеграммы) куда более взвешенны, чем разговорные реплики.

121. Л. К. Чуковская, цит. соч., т. 2, с. 429. Замечу, что Л. К. по-разному резонировала на различные слова А. А.

122. Хотя, с другой стороны, сама по себе противоречивость ахматовских суждений делает это не столь обязательным.

резко отрицательно относилась к Чехову и не скрывала этого. Отметим, что такого ограничения на свою устную речь Эренбург не накладывал.

124. Его фраза: "Это уже сознательная деформация мира", - см.: Б. Слуцкий, О других и о себе, М., 1991, с. 13.

125. Эта реплика связана с ее молчанием о Л. Д. Менделеевой (Блок) - см.: ЗКА, 746.

126. Л. Чуковская, цит. соч., т. 2, с. 429.

127. В Ташкенте, где Ахматова много и дружески общалась с Толстым, она могла видеть его дружбу с С. М. Михоэлсом; речь может идти о неприязни к конкретным людям, а не о биологическом антисемитизме.

129. М. И. Будыко - сосед Ахматовой по Комарову, член-корр. АН СССР; в 1962 году 15 раз встречался с Ахматовой, записывая ее рассказы.

130. "Об Анне Ахматовой", Л., 1990, с. 483.

131. 6, 471.

132. "Об Анне Ахматовой", с. 484. Записав эти слова, М. И. Будыко говорит, что Ахматова (не хранившая писем и подаренных книг!) показала ему книгу с автографом ей А. Н. Толстого, "сдержанным", как он замечает; отметим, что А. Н. поддержал выдвижение на Сталинскую премию сборника Ахматовой "Из шести книг" (А. Xейт. цит. соч., С. 241). Отметим также, что сын Цветаевой Г. С. Эфрон в письме из Ташкента 3 апреля 1942 года сообщал: "В Ташкенте живет Ахматова, окруженная неустанными заботами и почитанием всех, и особенно А. Толстого", - см.: Г. Эфрон, Письма, Калининград М. о., 1995, с. 41.

134. Л. Чуковская, цит. соч., т. 2, с. 429.

135. 6, 491-492. Недоумение Ахматовой по поводу описания ее комнаты, которую А. А. считала самой уютной в квартире Пуниных, прежде всего вспомнила И. Н. Лунина, когда 14 марта 1986 года я расспрашивал ее об отношении Ахматовой к Эренбургу, - такова квартирная солидарность.

136. "Анна Ахматова в дневниках Л. В. Шапориной". - В кн.: "Ахматовский сборник", Париж, 1989, с. 207.

137. А. Xейт, цит. соч., с. 302.

"Об Анне Ахматовой", с. 478. Н. Королева записала ахматовскую фразу: "А о Марине у Эренбурга ужасно". - "Книжное обозрение", 16 июня 1989 года.

139. А. Xейт, цит. соч., с. 308.

140. Марина Цветаева, Собр. соч., т. 7, М., 1995, с. 381; впервые опубликовано в "Русском литературном архиве" (Нью-Йорк, 1956).

141. "Литературная Москва", сб. 2, М., 1956, с. 709-720.

142. Однотомник Цветаевой вышел через пять лет без предисловия Эренбурга.

"Литературной Москве" и в книге М. Белкиной "Скрещение судеб" (М., 1988, с. 500). Замечу, что выход тома стихов И. Анненского (1959), не сопровождаемый в прессе сколько-нибудь заметными статьями о нем, не вызвал тогда в стране заметного резонанса.

144. Л. Чуковская, цит. соч., т. 2, с. 554.

145. Обсуждалась подготовка книги М. Цветаевой в Большой серии "Библиотеки поэта" (вышла в 1965 году).

146. А. С. Эфрон познакомилась с Ахматовой в Переделкине у Пастернака в январе 1957 года, весной посетила А. А. у Ардовых (см. об этом: А. Эфрон, Марина Цветаева, с. 343, 348) и с тех пор, судя по фотографиям, изменилась мало.

147. А. Найман, цит. соч., с. 170-171.

"Об Анне Ахматовой", с. 465. Некоторые сюжеты из главы о Пастернаке А. А. без ссылки на источник с удовольствием рассказывала гостям; так, Н. Королева приводит "превосходную новеллу" Ахматовой из "Книги для взрослых" Эренбурга (И. Эренбург, Собр. соч., т. 3, с. 520), которую он пересказал в мемуарах, - см. "Книжное обозрение", 16 июня 1989 года.

149. Их личные взаимоотношения после 1940 года практически расстроились.

150. 7, 742 - комментарии; в 1958 году из "Французских тетрадей" пытались вымарать имя Пастернака-переводчика, и Эренбург упорно этому воспротивился.

151. "Об Анне Ахматовой", с. 465. Н. Королева записала: "Как вам Мандельштам? В Москве это наделало шуму, потому что впервые о нем по-человечески" ("Книжное обозрение", 16 июня 1989 года).

152. "Об Анне Ахматовой", с. 477.

154. Имеется в виду дуэль Волошина с Гумилевым из-за Черубины де Габриак.

155. А. Найман, цит. соч., с. 208.

156. Например, слухи о том, "что за границей на ней женили Эренбурга: услышали ее имя, а кто еще живет в России? - Эренбург; стало быть, муж и жена" (А. Найман, цит. соч., с. 169).

157. У меня сложилось впечатление, что Н. И. недолюбливала Эренбурга и ненавидела его жену, но выгоду своей работы хорошо чувствовала; Л. М. Эренбург подозревала ее в серьезных прегрешениях и отлучила от дома сразу после смерти И. Г.

159. Л. Чуковская, цит. соч., т. 3, с 36.

160. См. запись Г. М. Козинцева, бывшего, как и его друг Е. Добин, большим поклонником поэмы: "Вопросы литературы", 1999, № 3, с. 304. В дневниках биолога Г. В. Глёкина есть запись 26 февраля I960 года о том, как Ахматова и Н. Я. Мандельштам вернулись от Эренбурга очень усталые: "А. А. фраппировала м-сье Эренбурга своими стихами (со слов В. В. Шкловской)" ("Вопросы литературы", 1997, № 2, с. 307); вот так слухи и срабатывали.

161. Сборник Кузмина "Форель разбивает лед" был в домашней библиотеке Эренбурга.

162. Например, Е. Добина, назвавшего поэму "вершиной 20-го столетия" (ЗКА, 108).

"Об Анне Ахматовой", с. 483.

164. ЗКА, 203, 264.

165. Конечно, были "жертвы" и покрупнее Эренбурга - например, Чехов, но А. П. в защите не нуждается.

166. 7, 396.

167. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 3623. Лл. 1-2. На присланном тексте Эренбург написал секретарю: "Это копия или письмо мне? Если письмо, нужно будет увидеться"; ниже ответ секретаря Н. Столяровой: "Пошло в газету "Литература и жизнь".

169. Н. Мандельштам, Вторая книга, с. 226.

170. А. А. реагировала на это вполне сочувственно - см.: Л. Чуковская, цит. соч., т. 3, с. 49-50; выспрашивала у посетителей подробности - см.: Р. Орлова, Л. Копелев, Мы жили в Москве. 1956-1980, М., 1990, с. 275.

171. "В 1965 году, накануне смерти, наконец-то справедливость восторжествовала: Анна Андреевна ездила в Италию, чтобы получить Международную премию, и в Оксфорд, где ей дали "докторскую мантию" (8, 143) - эти слова Эренбург вписал в новомировский оттиск четвертой главы шестой книги (РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 114).

172. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 3159. Л. 2. Напечатано на бланке ЛО ССП № У-2-37, подписи собственноручны.

"Звезда", 1989, № 6, с. 149.

174. Письма В. А. Горенко к Эренбургу - РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 1464. Лл. 1-6.

175. Видимо, имеется в виду "Новый мир", 1962, № 6, где завершалась публикация четвертой книги "Люди, годы, жизнь", в которой есть рассказ о встрече с Ахматовой в 1941 году.

176. Машинописная копия - РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 555.

177. Первое письмо брату Ахматова написала 7 июня 1963 года; Эренбург в нем не упоминается (пять ее писем к В. А. Горенко 1963- 1965 годов см.: "Звезда", 1989, № 6, с. 151). На остальные письма В. А. Горенко Эренбург, видимо, не отвечал; не исключено, что о них А. А. информировала Н. И. Столярова.

179. Видимо, это отклик на получение письма от Ахматовой; в ее архиве сохранилось одно письмо В. А. Горенко (ОР РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 795).

180. От английского Honorary degree - почетная степень.

181. Еще 20 июля 1963 года Ахматова писала брату: "Передать твой привет Леве не могу - он не был у меня уже два года".

182. Видимо, телеграмма послана секретарем Эренбурга Н. И. Столяровой.

184. Письма Н. И. Столяровой к А. А. Ахматовой хранятся: ОР РНБ, Ф. 1073. Ед. хр. 1007. Лл. 1-6.

185. См. примеч. 93.

186. Мандельштам.

187. Имеется в виду А. С. Эфрон, дочь М. И. Цветаевой.

"Воля России", во время второй мировой войны - участник Движения Сопротивления во Франции; после войны жил в США, работая в ООН. Состоял в переписке с М. И. Цветаевой; автор воспоминаний о Цветаевой, а также об Ахматовой ("Конурка"). Еще в свой первый приезд в СССР в 1955 году навестил Ахматову в Москве. ("Когда в 1955 году узнали в Колумбийском университете, что я еду в Москву, профессора, преподающие, и студенты, изучающие русский язык, стали готовить подарок любимому поэту, самому любимому после Пушкина и Блока. Это было золотое перо Паркер в золотом футляре, на котором были выгравированы имена дарителей. Анна Андреевна в московской квартире В. Е. Ардова с улыбкой вертит в руках этот ценный подарок: "А-а-а... Рома! Здравствуй, милый..." Это относилось к подписи Романа Якобсона, о котором колумбийские студенты говорили мне, когда он читает лекции о русской грамматике - "Якобсон глаголом жжет сердца людей!" Мы радостно смотрели в лицо Ахматовой, сияющее растроганной улыбкой. Вдруг по этому лицу прошла тень, и она озабоченно сказала, навсегда смутив нас: "Только вот беда: не знаю, кому подарить". Приведем попутно эпизод, относящийся к парижским встречам автора с Эренбургом: "Эренбург? С ним я встречался часто. Он обычно писал свои романы и корреспонденции для "Известий" в кафе. В одном и том же кафе, прославленном в России Маяковским. Приду, выпью чашку кофе. Подойду к нему; "Илья Григорьевич, пожалуйста". И он всегда платил. "Только не пишите о моих книгах скверных рецензий", но всегда платил. А я был неподкупен. И продолжал писать. А он продолжал платить". - Правленая машинопись подарена В. Б. Сосинским автору в 1985 году.)

189. А. С. Лурье (1892-1966) - композитор, близкий друг Ахматовой, автор романсов на ее стихи и музыки к "Поэме без героя"; эмигрировал в 1922 году.

190. Л. М. Козинцева-Эренбург.

191. 20 декабря 1961 года в Ленинграде А. К. Гладков записал рассказ Ахматовой о том, что "в настоящее время в Сорбонне С. Лафит читает специальный курс о поэзии Ахматовой" ("Вопросы литературы", 1976, № 9, с. 203).

192. ЗКА, 90.

194. Возможно, речь идет о разборе рукописей Б. Поплавского.

195. Имеется в виду подписанная к печати в феврале 1961 года книга Ахматовой "Стихотворения (1909-1960)".

196. На обороте письма рукой Ахматовой написано карандашом второе четверостишие из стихотворения "И когда друг друга проклинали", впервые опубликованное в цикле "Из первой тетради" в № 5 "Звезды" в 1961 году: "А когда сквозь волны фимиама / Хор гремит ликуя и грозя / В душу смотрят строго и упрямо / Те же неизбежные глаза". Слово "грозя" написано вместо зачеркнутого "скорбя" (Л. 3).

197. Николай Николаевич Кнорринг (1880-1967) - историк и критик, отец поэтессы Ирины Кнорринг (1906-1943), скончавшейся в Париже; вместе с ее мужем поэтом Ю. Софиевым после войны вернулся в СССР и был поселен в Алма-Ате.

"Простор" (Алма-Ата), 1962, № 6.

199. Н. Н. Кнорринг получил от Ахматовой доброжелательный отклик на стихи дочери (см. предисловие А. Л. Жовтиса к книге И. Кнорринг "После всего. Стихи 1920-1942 гг.", Алма-Ата, 1993).

200. А. К. Гладков (1912-1976) - драматург, писатель, мемуарист.

201. Лилиана Зиновьевна Лунгина (Маркович) - переводчица.

202. Речь идет о партсобрании секции критики Союза писателей в декабре 1961 года, на котором был разоблачен погубивший многих литераторов доносчик Я. Е. Эльсберг, профессор-литературовед ИМЛИ; одним из его разоблачителей был литературовед С. А. Макашин.

М. Смоктуновского, чей "монолог о дураках" Н. И. далее цитирует.

204. Актриса Т. Е. Лаврова, игравшая роль Лели.

205. Е. А. Ильзен.

206. Речь идет о событиях марта 1963 годя, когда в выступлениях Н. Хрущева и Л. Ильичева на встрече с представителями советской художественной интеллигенции И. Г. Эренбург был подвергнут грубой и необоснованной проработке, после чего задержано издание его книг и прекращены газетные публикации его статей.

207. РО РНБ. Ф. 1073. Ед. хр. 1586. Поздравление с семидесятипятилетием.

209. Н. И. Столярова, не спросив разрешения Эренбурга, пользуясь тем, что она перепечатывала рукопись его мемуаров, ознакомила Ахматову с главой о Мандельштаме и поначалу не призналась в этом.

210. Имеется в виду фраза "Летом 1934 года я искал его в Воронеже" (7, 96). Остается неясным, почему Ахматова не исправила другую ошибку - неверную дату смерти Мандельштама: в журнальной публикации был указан 1940 год ("Новый мир", 1961, № 1, с. 144); в отдельном издании первой и второй книг "Люди, годы, жизнь" (подписано к печати 17 июля 1961 года; см. с. 503) Эренбург эту ошибку исправил.

211. РГАЛИ. Ф. 1204. Оп. 2. Ед. хр. 103.