Э. Герштейн. Мемуары. М.: Захаров,
2002. С. 69-72.
Ахматова
Его душили собственные ненапечатанные стихи.
Так протекало предгрозовое время последнего года московской жизни Мандельштама. В эту взрывчатую атмосферу влилась новая струя. Приехала Ахматова.
К приезду Анны Андреевны Осип Эмильевич заготовил шуточное длинное послание, в котором были такие фразы: "... Если у вас закружится голова, обопритесь о господствующий класс"; "Вы будете говорить, а мы будем слушать - слушать и понимать, слушать и понимать..."
Анне Андреевне отвели кухоньку (без плиты), и эта маленькая келья прозвана была "капище", следующие комнаты тоже получили соответствующие названия, но я их не помню.
С Осипом Эмильевичем у Анны Андреевны были свои отдельные разговоры - я при них не присутствовала. Только однажды, заглянув по какой-то надобности в "капище", я застала их вдвоем. С детским увлечением они читали вслух по-итальянски "Божественную комедию". Вернее, не читали, а как бы разыгрывали в лицах, и Анна Андреевна стеснялась невольно вырывавшегося у нее восторга. Странно было видеть ее в очках. Она стояла с книгой в руках перед сидящим Осипом. "Ну, теперь - вы", "А теперь вы", - подсказывали они друг другу.
Как-то, веселые и оживленные, вернулись они вдвоем из гостей. Осип Эмильевич сделал за один вечер несколько "гафф'ов": не так и не с тем поздоровался, не то сказал на прощание и, главное, скучал, слушая чтение нового перевода "Эдипа в Колоне". Переводил С. В. Шервинский вместе с В. О. Нилендером, кажется, именно Нилендер и читал в этот вечер. Домашние смешки и словечки вылились в шуточное четверостишие Мандельштама:
Знакомства нашего на склоне
Шервинский нас к себе зазвал
Послушать, как Эдип в колонне
С Нилендером маршировал.
Ахматова дружила с Шервинским, но для Мандельштама поэты и деятели искусств подобного склада были противопоказаны. Так как я слышала много восторженных отзывов о Шервинском от его учеников, в частности от моей подруги Лены, от артистов-чтецов, студентов ГИТИСа, от переводчиков, я спросила Осипа Эмильевича, как он относится к нему. "Молодой человек с Пречистенки, - равнодушно ответил Мандельштам, имея в виду поколение, вышедшее из семейств московской высшей академической среды, - он таким и остался".
"Наденька, как хорошо, что она уехала! Слишком много электричества в одном доме".
После отъезда Анны Андреевны в доме Мандельштамов наступила какая-то пасмурность. У них появилась тень раздражения против нее. Надя с оттенком недоброжелательности указывала, что Ахматовой легко сохранять величественную индифферентность, так как она живет за спиной Пунина. Как бы ни было запутано ее семейное положение, но жизнь в этом доме хоть немного, но обеспечивала ее. А Мандельштаму приходится вести ежедневную борьбу за существование. Осип Эмильевич утверждал, что Ахматова неофициально уже признана классиком. Зашел у меня разговор с ним о ее поэзии, и среди его одобрительных слов мелькает все-таки замечание о "манерности" ее ранних стихов, впрочем, добавляет он, "тогда все так писали". После обычных бормотаний Мандельштам проговаривает с осуждением: "... аутоэротизм..." В другой раз Надя резко критикует безвкусные завершения в некоторых стихотворениях из "Четок" и "Белой стаи": "Как можно писать - "Даже тот, кто ласкал и забыл" или "Улыбнулся спокойно и жутко"?.."
Лева подарил мне свою фотографическую карточку, сделанную для удостоверения. На обороте стал писать акростих:
Эмаль, алмазы, позолота
Могли б украсить египтян
Дальше он не мог придумать. Ходил по комнате и повторял эти строки певуче и выспренне. Осип Эмильевич выхватил у него перо, быстро переделал "стройный" на "красит" и стремительно приписал:
Аршин трико иль шевиота.
В марте Лева уехал в Ленинград, но через месяц вернулся в Москву. Однако Мандельштамы его к себе не пустили. Он, как и было при Анне Андреевне, ночевал у Ардовых. Там актрисы, соленые анекдоты Виктора Ефимовича, всеобщий бесшабашный тон, который охотно поддерживала Надя. А Мандельштам снова впал в страшное беспокойство. Как только Лева подымался от Ардовых наверх, Осип Эмильевич встречал его словами: "Сделаем что-нибудь гадкое". И они звонили по междугородному телефону к Анне Андреевне в Ленинград.
Мандельштам продолжал бесноваться. Куда он убегал из дому, и кого встречал, и с кем разговаривал - я тогда не знала. Впоследствии выяснилось, что он продолжал искать случая дать пощечину Алексею Толстому и читал почти "направо и налево" свои стихи о Сталине.
"В конце концов, мы - акмеисты, члены одной партии. Ее товарищ по партии в беде, она обязана приехать!"
Ахматова приехала 13 мая. Они провели вместе один день. Поздно вечером явились гэпэушники с ордером на арест Мандельштама. Всю ночь производили обыск. Осипа увели.