Вопросы литературы. - 1997. - № 2.
Двенадцать встреч с Анной Ахматовой
В течение двух лет - с марта 1963 по февраль 1965 года я видел Анну Андреевну Ахматову двенадцать раз и имел возможность слышать ее высказывания, мнения, замечания, ее рассказы о себе и других лицах. Знакомство мое с Анной Андреевной произошло через Ханну Вульфовну Горенко, которая была близка к Ахматовой, и поэтому вначале несколько слов о ней.
Ханна Вульфовна была женой младшего брата Анны Андреевны Виктора Горенко. В молодости он был военным моряком, окончил в 1916 году в Петрограде Морской корпус и служил на одном из кораблей Черноморского флота. Ханна Вульфовна со слов мужа рассказывала, что на корабле, где он служил - это был конец 1917 года, матросы вознамерились покончить с офицерами: расстрелять их или побросать за борт. Узнав об этом от матроса-вестового, Виктор сумел незаметно сойти на берег и покинуть Севастополь. В конце своих длительных странствий он оказался на Дальнем Востоке, на Сахалине. Родные, в том числе и Анна Андреевна, очень долго ничего о нем не знали и считали, что он погиб.
Ханна Вульфовна родилась в Николаевске-на-Амуре в 1896 году, закончила гимназию, после работала в аптеке ученицей и сдала экзамен на фармацевта. Во время гражданской войны она перенесла потрясение - вся ее семья погибла в Николаевске-на-Амуре, где некоторое время бесчинствовала банда атамана Тряпицына.
В 1922 году в Александровске-на-Сахалине Ханна Вульфовна познакомилась с Виктором Андреевичем и они поженились, а в 1925 году к ним на Сахалин приехала мать Виктора (и Анны Андреевны) Инна Эразмовна. От Ханны Вульфовны я узнал, что она была очень религиозной и отличалась редкой добротой. Ханна Вульфовна с волнением ожидала ее приезда, не знала, как посмотрит свекровь на сноху-еврейку. Но эти волнения были безосновательны, они быстро сблизились, и Ханна Вульфовна с удовольствием вспоминала, как приготавливала для Инны Эразмовны "пасху". Инна Эразмовна владела французским языком и при случае любила говорить по-французски. Прожила она на Сахалине до 1929 года. Оттуда уехала на Украину к своей сестре Анне Эразмовне Вакар.
Виктор Андреевич как бывший офицер считался лишенцем. Из-за этого устроиться на приличную работу становилось невозможным. И он замыслил перебраться в Китай. Перейти границу - сначала Виктору, затем через некоторое время Ханне Вульфовне - помог китаец-проводник. Поселились они в Шанхае. Ханна Вульфовна освоила английский и работала фармацевтом, а после 1949 года преподавала русский язык в Шанхайском университете. Виктор Андреевич плавал на торговых судах грузовым помощником капитана, а затем работал на берегу в торговых фирмах.
На любительских фотографиях шанхайского периода, которые я видел у Ханны Вульфовны, Виктор Андреевич высокого роста, с волосами, тронутыми сединой, и неулыбчивым лицом. По небольшой горбинке носа, линии губ и подбородку можно было уловить сходство с Ахматовой. Из бесед с Ханной Вульфовной у меня сложилось некоторое представление о характере ее мужа. Это был человек невозмутимый, решительный и с большим чувством юмора. Примечателен в этом смысле следующий рассказ Ханны Вульфовны. В бытность на Сахалине сосед по дому позвал их с мужем в гости. Стояли пасхальные дни, и у соседа был родственник из деревни, крестьянин. Беседуя с Виктором Андреевичем, этот крестьянин неожиданно спросил: "А вы не из жидов будете?" - "Нет, - мягко ответил Виктор Андреевич, - мы из людоедов". Его собеседник протянул: "А...", что было в этом "А..." -так и осталось неизвестным.
Жив в Китае, Виктор Андреевич писем сестре не писал, понимая возможные для нее дурные последствия. Однако Ханна Вульфовна говорила мне, что в конце 1941-го - начале 1942 года, узнав о блокадном голоде в Ленинграде, они с мужем отправили из Шанхая несколько продуктовых посылок Анне Андреевне, наивно полагая, что они до нее дойдут. Но Ахматовой в это время в Ленинграде уже не было, да и вряд ли эти драгоценные посылки пришли бы к ней в то время.
О постановлении ЦК 1946 года, грубо оскорбляющем сестру, Виктор Андреевич знал и глубоко переживал это. Ханна Вульфовна говорила, что он никак не мог понять причины такой бешеной травли сестры, много раз задавая себе вопрос: "За что?"
В каком году Ханна Вульфовна и Виктор Андреевич разошлись, мне неизвестно. Подробности Ханна Вульфовна не говорила, но я видел, что у нее к бывшему мужу осталось уважительное, доброе отношение. В 1947 году Виктор Андреевич уехал из Китая в США, и больше они не виделись. Но, наверное, Ханна Вульфовна какие-то контакты с ним имела, ибо только она могла сообщить ему в Нью-Йорк размер халата-кимоно, который он затем прислал в подарок Ахматовой.
Русские эмигранты, покидая Китай, уезжали в США, Канаду, Австралию, СССР. У Ханны Вульфовны в Риге была сестра, и она поехала к ней.
Была Ханна Вульфовна добросердечным и житейски мудрым человеком. Она мне говорила: "Мама меня учила: старому и бедному поклонись первой и никому не завидуй". Жизнь она прожила трудную, невзгод ей выпало много, но был в ней стоицизм. Помню, было так, что в разговоре она невольно коснулась своего недуга, у нее были мрачные мысли, но она сдержала себя: "Не хочу встречать горе на полдороге" - и переменила тему разговора. Об одной женщине, крайне набожной и в то же время душевно черствой, она высказалась резко: "Я таких верующих не признаю. Верующий должен творить добро". Сама она верующей не была, но где только возможно творила добро.
Скончалась Ханна Вульфовна в 1978 году.
Познакомился я с ней в 1960 году в Риге в семье моего товарища (мы вместе учились) В. И. Банника, жене его она приходилась тетей.
Первый раз Ханна Вульфовна приехала из Риги в Ленинград в 1961 году. Тогда вместе с Анной Андреевной она прожила месяц на даче в Комарово под Ленинградом. Весной 1963 года приехала в Ленинград второй раз и пригласила меня в Комарово, в Дом творчества писателей, где тогда они жили вместе с Ахматовой.
Лето и осень 1963 года Ханна Вульфовна была тоже вместе с Анной Андреевной в Комарово на даче, а в 1965 году в Доме творчества писателей. Видел я Анну Андреевну и в Ленинграде, где она жила, на улице Ленина, 34.
Сознавая уникальность личности Ахматовой, каждый раз, говоря с ней, я записывал то, что удерживала память, пытаясь в ее высказываниях сохранить не только суть и слова, но и строй речи. Записывал не только то, что представлялось мне заслуживающим внимания, но и всякие мелочи: как известно, "в человеке все человеческое важно". Беседы, как правило, складывались случайно, и некоторые суждения Ахматовой, разумеется, не были предназначены "для вечности". Но мне не хотелось делать некий отбор. Я далек от мысли, что все, что я слышал от Ахматовой, говорилось ею впервые и только мне. Однако если что-то и повторялось, то и это заслуживает внимания.
Соединив записи вместе, я оставляю их фрагментарный характер. Мне не хотелось объединять их какими-нибудь связками или как-то группировать. Добавлены только пояснения.
Комарово. Дом творчества писателей.
В назначенное Ханной Вульфовной время робко стучу в дверь комнаты номер 12 - это угловая комната в правом крыле нижнего этажа. Рядом с Ханной Вульфовной вижу высокую грузную женщину с крупной седой головой. Лицо у нее болезненно одутловато и линия рта чуть скошена, возможно, из-за отсутствия части зубов. Очень живой взгляд, который я бы назвал изумленным. Я первый раз вижу Анну Ахматову. Мне известны самые ранние издания ее стихов, сборник "Из шести книг", вышедший перед войной, и недавняя книжечка, изданная в 1961 году в серии "Библиотека советской поэзии", в ней автобиография Ахматовой и, кажется, статья А. Суркова. Знаю ее стихи, напечатанные в последних номерах "Нового мира", и немного из "Реквиема", отдельные стихи из него ходят по рукам в машинописи. И очень свежо в памяти постановление ЦК ВКП(б) 1946 года и выступление Жданова.
Ханна Вульфовна знакомит меня с Ахматовой и напоминает, что говорила ей обо мне. Ахматова спрашивает меня о чем-то, но о чем, я абсолютно не помню, видимо, из-за волнения, с которым постепенно справляюсь. Ханна Вульфовна просит меня говорить громче,так как Анна Андреевна плохо слышит. Завязывается беседа без определенной темы.
Анна Андреевна говорит, что ей трудно ходить, она гуляет только вблизи дома, любуется кедром, который стоит перед домом ("Я люблю этот кедр"). На улице, несмотря на конец марта, минус 22. А. А. вспоминает весну 17-го года. Говорит, что тогда в марте в Петрограде самая низкая температура была, наверное, минус десять, но считалось, что это холодно, и солдаты на улицах жгли костры. Вспоминает также о наводнении 1924 года:
- Я тогда жила у Прачечного моста. На моих глазах повалился дуб.
Потом заходит разговор о Прибалтике. Анна Андреевна вспоминает, как в 1914 году провожала мужа на фронт, была в Вильно ("Там чудное барокко"). Затрагиваем Таллин, и она вспоминает "чудную готику" на улице Пикк.
Анна Андреевна говорит о том, что давно мечтала совершить поездку по пути Радищева - из Петербурга в Москву:
- Теперь можно на автобусе поехать куда угодно. А раньше это было очень сложно. В 25-м году Борис Пильняк привез из Америки автомобиль, собрал его, и мы поехали по пути Радищева. Ехали сначала медленно. Пильняк говорил, что надо "обкатывать" автомобиль. Путешествие было интересное, хотя сама дорога малоинтересна, за исключением Валдайской возвышенности.
Стараюсь запомнить выражение лица Ахматовой - то строгое, то скорбно-сумрачное, бы даже сказал, мученическое, то она вдруг преображается - и в глазах улыбка, изумление.
На мой вопрос, какие из ее вещей будут печататься в ближайшее время, Анна Андреевна отвечает, что в "Новом мире" должно появиться ее исследование о Пушкине. Я спрашиваю о ее отношении к книге Вересаева "Пушкин в жизни".
- В книге Вересаева много недостоверного, много непроверенных материалов, слухов. Вместо подлинных свидетельств.
Я привожу высказывание, которое приписывают "отцу истории" Геродоту: "Если нет документальных сведений, то представляют интерес и слухи". Глаза у Анны Андреевны оживляются, и она, улыбаясь, говорит:
- Слухи хороши, когда они не про вас...
Когда я говорю Анне Андреевне, что купить ее книги невозможно, она отвечает, что знает об этом, два последних ее сборника разошлись, "не коснувшись прилавка".
- Мне рассказывали, как раскупалась в магазинах моя последняя книжка: 8 минут, 15 минут, 12 минут.
В ноябрьском номере "Нового мира" за 1962 год напечатана повесть "Один день Ивана Денисовича" никому не известного тогда автора - А. И. Солженицына. Потом в первой книжке за 1963 год появились два его рассказа. О Солженицыне много говорили, спорили, и мне было интересно узнать о нем мнение Ахматовой.
Анна Андреевна высоко отзывается о его повести и о рассказах. Говорит, что знакома с Солженицыным, он бывал у нее в прошлом году в Москве несколько раз и подарил ей машинописный экземпляр повести. Я запомнил слова Ахматовой: "Александр Исаевич глубоко интеллигентный человек", и он "великолепно знает музыку".
- Я его спросила, - вспоминает Анна Андреевна: "Вы знаете, что вас ждет мировая слава? Вы не боитесь?" Он мне сказал: "Я человек железный". - "Вы только никому не говорите, что я предрекаю вам мировую славу". А когда он был у меня следующий раз, я ему сказала, что уже известно, что я предрекаю ему мировую славу. Он удивился: "Я об этом никому не говорил". - "Зато я об этом всем говорю".
Поскольку говорили, что Солженицын серьезно болен и что у него чуть ли не рак, я спрашиваю об этом Анну Андреевну.
Ему, сказал он, 42 года.
- Я его спрашивала, не собирается ли он переехать в Москву. Он ответил, что хотел бы жить в Ленинграде. Я ему, конечно, не сказала, - Анна Андреевна чуть улыбнулась, - какие у меня счеты с Ленинградом.
- Он принес мне поэму. Она автобиографична. И спросил, стоит ли за нее бороться. Я сказала, что одного моего мнения недостаточно, пусть даст еще кому-нибудь. Он сказал, что ему достаточно моего мнения. Я сказала, что бороться за эту поэму не стоит.
Спрашиваю, кого из молодых поэтов Анна Андреевна считает интересными.
- Молодые? Вот Бродский. Он еще не печатается.
Интересуюсь, как относится Анна Андреевна к Евтушенко и Вознесенскому, чьи публикации и выступления на эстраде имеют шумный успех.
Анна Андреевна отвечает, отделяя каждое слово:
- Это гениальные эстрадные поэты. Они хорошо воспринимаются на слух. Игорь Северянин тоже был талантливым эстрадником.
23 июня 1963 года.
Комарово. Дача.
Сегодня Анне Андреевне исполнилось 74 года. Приносят почту. Вижу поздравление от Корнея Чуковского. Заметив на полученной газете, кажется, "Ленинградской правде", карандашную пометку "Ох", сделанную на почте, Анна Андреевна смеется: "Это должно означать - Ахматовой". Анна Андреевна в хорошем настроении. Она недавно приехала из Москвы и сказала Ханне Вульфовне, что на этот раз к ней в Москве были внимательны. "Раньше там меня считали сумасшедшей старухой", - это Ханна Вульфовна пересказывает слова Анны Андреевны.
Мне Анна Андреевна говорит:
- В Москве меня попросили сказать что-нибудь к женскому конгрессу. Я ответила, что мною уже все сказано. Прочитала стихи, их записали и сказали, что передадут по радио.
Что представляет собой "дача Ахматовой" в Комарово? Это одна их трех летних дачек, принадлежащих Литфонду и расположенных на небольшом участке на улице Осипенко, дом 3 (во второй даче жил тогда Александр Гитович, в третьей, кажется, И. Бражнин).
С торца дома - высокое крыльцо, с которого попадаешь в крохотный коридорчик. Справа - маленькая кухня, слева - дверь в комнату Анны Андреевны. Прямо - комнатка, в которой располагается Ханна Вульфовна. Эта комнатка - проходная, через нее можно пройти на застекленную террасу, имеющую выход на дачный участок.
На крыльце дома прикреплен лист бумаги с надписью: "Все при деле".
В комнате Анны Андреевны - маленький рабочий стол и кресло. Стол стоит к окошку боком, и когда Анна Андреевна сидит за столом, то свет слева. Есть несколько стульев и табуретка. Кровать представляет собой кроватную раму с сеткой, поставленную по углам на кирпичи. На стене книжная полка, рядом с ней прикреплен небольшой женский портрет, как после я узнал, Глебовой-Судейкиной. На стене икона "Рождество Христово". В комнате есть еще диван в виде высокого топчана. Он стоит у входа, торцом к двери,так что дверь открывается не полностью. Над дверью в комнате прибит старинный лубок, что-то по поводу курения "цигарки папирос".
На участке, вблизи дома, колодец. Рядом с крыльцом небольшая клумба с цветами. У забора несколько кустов бузины. Около них грядки с картошкой и различной зеленью. На участке, против окна Анны Андреевны, лежит коряга - выкорчеванный и перевернутый пень. Со стороны террасы тоже коряга, которая, по словам Ханны Вульфовны, упомянута в "Комаровских набросках": "... И отступилась я здесь от всего, / От земного всякого блага. / Духом, хранителем "места сего" / Стала лесная коряга". И действительно, в этом комаровском гнезде нигде не видно было "земного всякого блага". Наоборот, ощущалась скудность быта и все было до чрезвычайности скромно по сравнению с великолепием многих комаровских дач. Ханна Вульфовна говорит мне, что Анна Андреевна получает пенсию 70 рублей. Гонорары налогом не облагаются.
Разговор о том, что из Ленинграда до Москвы на самолете "Ту-104" можно долететь за час.
- В 29-м году один инженер, сосед по купе, говорил, что самолеты не смогут перевозить большой груз, только почту, а в 41-м году самолеты, - замечает Анна Андреевна, - поднимали уже танкетки. За час долететь из Ленинграда до Москвы - это в XIX веке было уму непостижимо. Об этом мечтали только фантасты,такие, как Жюль Верн.
- Я вылетела из Ленинграда 28 сентября 41-го года. Ленинград был уже блокирован. Летела я на военном самолете, эскортировали истребители. Они летели так близко, что я боялась, что они заденут нас крылом. Я была в списке на эвакуацию, подписанном Сталиным. В этом списке был и Зощенко. В ночь с 27 на 28 сентября я ночевала в бомбоубежище, в Доме писателя. Заехали за мной, потом поехали на Васильевский остров, взяли там академиков. Нам не сказали, куда мы летим. Была посадка где-то близко от фронта. Там высадили каких-то военных, мы полетели дальше и оказались в Москве. А второй раз я летела на самолете из Ташкента в Москву. Вылетела в семь утра и в Москву прилетела в семь вечера.
Увидев у меня библиотечную книгу своих стихотворений, Анна Андреевна рассказывает смешную историю:
- Один академик взял книгу в библиотеке (А. А. делает ударение на старинный манер: библиутеке) Академии наук в 1912-м году. Недавно его попросили эту книгу вернуть. Он сказал: конечно, я книгу верну, но разрешите подержать ее еще две недели.
Анна Андреевна, смеясь, рассказывает, что Каганович, бывший член Политбюро, находящийся на пенсии, написал в домоуправление по поводу неисправности водопровода в своей квартире совершенно безграмотное заявление.
В записной книжке остался только отрывок из того, что Анна Андреевна говорила:
- Французы по радио: Андрэ Жданоф, Андрэ Жданоф... (А подробности не записал и забыл.)
А. А. говорит о 50-летии "Четок". О том, что Нобелевская премия за 1963 год присуждена Стейнбеку. Подробности не запомнил.
Анна Андреевна дарит мне машинописный экземпляр "Реквиема". Я прошу надписать его, и она объясняет:
- Я надписываю только книги, а это я вам подпишу.
24 июля 1963 года.
Комарово. Дача.
У Ханны Вульфовны гостит в Комарово ее внучатый племянник - семилетний Толя Банник из Риги, сын моего товарища.
Кроме детского обаяния и смышлености, у Толи и художественные данные. Из пластилина он лепит различных животных - слонов, змей, птиц, львов (анималистский уклон не случаен: Толя любит животных, у него есть аквариум и он упоенно читает о животных книги). Поражает, как много и быстро он лепит. Если, например, возникает стадо слонов, то каждый слон по-своему необычен. Мне кажется, что Анна Андреевна привязалась к Толе. Она называет его "чудо-мальчик".
- Толя, - смеется А. А., - мне говорит, как ему повезло! Я плохо слышу, а он не любит тихо говорить.
У Анны Андреевны - ее близкая подруга В. С. Срезневская, очень больная женщина, много лет просидевшая в тюрьмах и лагерях. Рассказывает подробности тюремной жизни.
О камере, в которой была то жара, то стужа, о "наседке", о вшах. С усмешкой говорит: "Но не били. Меня. А что было, то было".
Анна Андреевна говорит, что собирается помочь продать воспоминания Срезневской в Публичную библиотеку им. Салтыкова-Щедрина.
Приносят почту. А. А. распечатывает небольшую бандероль. В ней книжка библиотечки "Огонька" - М. Булгаков "Записки юного врача", надписанная Еленой Сергеевной Булгаковой. Анна Андреевна просматривает книжку и вспоминает о своем стихотворении "Памяти Булгакова". (Подробности не запомнил.)
Анна Андреевна спрашивает, читаю ли я по-немецки, и показывает в журнале "Sowjet-Literatur" за 1963 год статью Льва Озерова о ней. Статья называется "Anna Achmatowas Lyrik" ("Лирика Анны Ахматовой"). Напечатана статья в разделе "Gedenktage" ("Памятные даты"), а номер июньский. В июне Анне Андреевне исполнилось 74 года, и хотя дата не юбилейная, журнал откликнулся. Статья Льва Озерова как подарок.
"на заграницу" - на английском, немецком, польском, испанском языках (после я видел у Анны Андреевны такой же номер на английском языке). Статья Льва Озерова - первая серьезная стать о творчестве Ахматовой в советской печати после многолетнего замалчивания ее имени. Анне Андреевне эта статья приятна, но она не может удержаться от иронии:
- Оказывается (это Анна Андреевна вспоминает ярлыки 1946 года), я не салонная поэтесса, чуждая народу, а поэт-мыслитель, поэт-философ (а это из статьи Льва Озерова).
И может быть, желая подчеркнуть, что от такого превращения ей и смешно и грустно, Анна Андреевна продолжает словами старинного еврейского анекдота:
- В общем, вы будете смеяться, но Розочка тоже умерла.
Анна Андреевна говорит про одного писателя, который с 1946 года старательно ее избегал и вдруг неожиданно проявил к ней внимание.
- Он решил поухаживать за мной. Это было в Доме творчества, в столовой. Подал мне самую хорошую шубу. Это была, конечно, не моя шуба...
- Я родилась в Одессе, - говорит Анна Андреевна. - Но вообще, я царскоселка. В Одессе моя мама жила на даче. Некоторые из меня украинку делают.
О Жданове:
- Ардов его называет "товарищ Же". А когда на меня сердится, то говорит: "И прав был товарищ Жданов, когда указывал..."
Анна Андреевна говорит, что ей рассказывали о том, что Жданов умирал в мучениях, у него была стенокардия. Говорит, что Сталин стал к Жданову относиться враждебно, запретил его лечить. Упоминает, что Сталин со Ждановым подписали распоряжение о применении пыток на следствиях.
Анна Андреевна неожиданно:
- Хотите, я вам прочитаю стихи. Это стихи о смерти. Одна строчка не готова, я ее пробормочу.
От неожиданности, от волнения я не запомнил ни единой строчки. На мой вопрос, почему написаны эти стихи, Анна Андреевна отвечает туманно:
- О смерти писали Пушкин, Лермонтов... Смерть - это загадка.
Во время обеда:
- Ханночка, разлейте, пожалуйста. - И, обращаясь ко мне: - Я не хозяйка. Про меня кто-то сказал, что у меня кольца в суп падают.
Показываю Анне Андреевне спичечный коробок с этикеткой, на которой изображен Александр Блок. Она замечает:
- А мои портреты будут, наверное, на коробках с ваксой.
3 августа 1963 года.
Комарово. Дача.
"Тысяча и одна ночь", но это, оказывается, только переплет, а в книге чистые листы. В нее Анна Андреевна записывает стихи, заметки.
Я рассказываю, что мой сын поступает в Политехнический институт и вчера сдал первый экзамен.
Анна Андреевна:
- Да, экзамены остаются в памяти. Я помню, как собиралась на экзамен, заплетала косу...
Спрашиваю Анну Андреевну, читала ли она в "Литературной России" заметку Ольги Берггольц о ней. В этой заметке много теплых слов, и я вижу, что это приятно Анне Андреевне. Но на мой вопрос она, лукаво улыбаясь, отвечает:
- В заметке Ольги Берггольц ни одной строчки правды...
Спрашиваю Анну Андреевну, когда она стала заниматься английским языком.
- Английский я стала учить в 27-м году. Я тогда занималась Пушкиным и решила прочитать Байрона и Шекспира на английском языке. Я знаю "Макбет" наизусть на английском. Пастернак перевел его великолепно. Прекрасным переводчиком был Лозинский, а переводы Радловой плохие.
Анна Андреевна говорит насмешливо, что ей начинают оказывать слишком много внимания. Был у нее Леонид Соболев, председатель Союза писателей РСФСР:
- Позвонил Соболев и попросил разрешения прийти. Был он с мадам. Раньше с ним не была знакома. В разговоре он взял этакий бонтон Петербурга-Петрограда. Оказывается, он учился в Морском корпусе, выпуска 18-го года - был досрочный выпуск. Я сказала, что мой брат Виктор выпуска 16-го года и окончил полный курс.
В Ленинграде в это время происходит заседание Европейского сообщества писателей, посвященное проблемам романа. Анна Андреевна состоит в этой организации. Я вижу у нее на столе членскую книжку. На заседание приехало много писателей из разных стран.
- Я боюсь, что ко мне приедет Сартр. Но, я думаю, меня здесь не найдут. Меня так хорошо научились прятать. Скажут, что я на "Северном полюсе-6".
Разговор о газетном сообщении: в Ленинград прибыл Твардовский.
- Наверное, пьянствуют с Прокофьевым.
О Прокофьеве:
- Александр Прокофьев был талантлив. Стал придворным поэтом. Глубоко трагическая судьба. Сейчас из него льются стихи, как из водопровода.
Разговор об Эренбурге. Он приехал в Ленинград на заседание Европейского сообщества писателей. После встречи Хрущева с деятелями литературы и искусства, где он резко критиковал мемуары "Люди, годы, жизнь", Эренбург заболел.
Анна Андреевна говорит:
- С ним все в порядке. Абсолютно. Его приглашал Хрущев.
Упоминает свое стихотворение "В сороковом году":
Надгробный псалом не звучит...
- Эти стихи любит Эренбург.
Анна Андреевна говорит, что после смерти Сталина она хотела издать свои стихи. Но К. Симонов, один из секретарей Союза писателей, был против. Об этом ей сказал Сурков, тоже один из секретарей. По ее словам, Алексей Сурков внимательно относится к ней и знает хорошо ее стихи.
- Я убедилась, что Сурков знает мои стихи, когда держала с ним корректуру моей книги. Он помнит некоторые мои стихи точнее, чем я.
Анна Андреевна юмористично рассказывает, как она была приглашена к Суркову домой:
- Все было, как следует. Мадам с голой спиной, розы в декабре...
Вспоминает о Переце Маркише, его судьбе, о том, что переводила его стихи. Говорит, что, когда в 1952 году расстреляли еврейских писателей и в их числе Переца Маркиша, на посольстве Израиля в Москве был приспущен флаг.
Анна Андреевна знакома с сатирическими стихами о Сталине (их поют под гитару), в которых есть такие строчки:
... Для вас в Москве открыт музей подарков,
Сам Исаковский пишет песни вам.
А нам читает у костра Петрарку
Фартовый парень Осип Мандельштам.
- Я написала воспоминания о Мандельштаме. Стихи Мандельштама должны быть изданы в 65-м году.
Недавно я узнал некоторые сведения о М. И. Будберг (Закревской). Спрашиваю Анну Андреевну, что ей о ней известно. Вот ответ:
- Будберг-Бенкендорф - это авантюристка типа Мата Хари. Помню, ее встретила во "Всемирной литературе". "Почему вы такая бледная", - спросила я. "Я только что из тюрьмы". Она пыталась несколько раз перейти границу, и ее ловили. Когда Герберт Уэллс приехал в Петроград, она была переводчицей - английский язык тогда мало кто знал - и сумела вскружить ему голову... Когда-то, в Берлине, она танцевала с Вильгельмом. И вовсе не была красавицей. Сейчас она живет в Лондоне. Она, наверное, старше меня и, представляете, пьет коньяк.
На террасе Толя Банник сидит на диванчике за обеденным столом и кушает. Вдруг начинает шалить и ложится на бок. Анна Андреевна с притворной строгостью говорит ему:
- Толя, поднимись и сядь за стол. Только римляне за столом возлежали.
Толя садится и спрашивает, почему они лежали. Анна Андреевна объясняет:
- Сидеть считалось неприличным. Сидели только рабы.
- Вы представляете, каким был Гоголь, когда он приехал в Петербург? Украинский провинциал. Гховорил (слово "говорил" Анна Андреевна произносит на украинский манер), а в двадцать лет познал душу Петербурга. Какой художник! В "Мертвых душах", если помните, только одна смерть. Но как это сделано! Так и пахнуло ладаном...
- Чехова не люблю.
Услышав это, я хочу что-то сказать или спросить. Но Анна Андреевна не дает мне этого сделать:
- Только не говорите мне про "Даму с собачкой".
16 августа 1963 года.
Комарово. Дача.
Из Риги за Толей Банником приехали в Комарово дедушка и бабушка. Сегодня они забирают Толю в Ригу. Ханна Вульфовна поедет в Ленинград проводить их. Мне Ханна Вульфовна звонила по телефону домой, в Ленинград, заблаговременно, просила, если смогу, приехать в Комарово около двенадцати и побыть с Ахматовой до вечера.
Анна Андреевна тепло прощается с Толей, дарит ему книги (одна из них, кажется, стихи Некрасова) и надписывает ему на память фотографию, сделанную с рисунка художника Тышлера, - ее портрет в профиль.
Когда Ханна Вульфовна, Толя и родственники отправляются на станцию, она говорит:
- Пасти меня не так уж сложно. Как мы проведем время? Если хотите, прочитайте поэму, а потом мы пойдем гулять. Такая программа вас устраивает?
Сидим на террасе. Анна Андреевна дает мне альманах "Воздушные пути", нью-йоркское издание, в котором напечатана "Поэма без героя", а сама закрепляет на спинке стула моток шерстяных ниток и перематывает их в клубок. Говорит мне:
- Это для Анечки (для Ани Каминской).
Поэму я читаю первый раз, до этого знал только небольшие кусочки из эпилога. Когда я заканчиваю, Анна Андреевна, улыбаясь, говорит:
- А теперь будет самое страшное. Я спрошу ваше мнение о поэме.
Я чувствую растерянность и отвечаю, что в поэме для меня много тайного, непонятного. Анна Андреевна видит мое смущение и говорит, чтобы я взял в ее комнате на столе машинописную статью Корнея Чуковского. В этой статье, еще не опубликованной, К. Чуковский анализирует стихотворение "Предыстория" и "Поэму без героя", дает расшифровку образов и событий в поэме. Прочитав статью, я говорю Анне Андреевне, что поэма без пояснений будет трудной для восприятия. Она отвечает:
- Пояснений будет достаточно.
Спустя некоторое время Анна Андреевна говорит о статье К. Чуковского:
- Лауреат Ленинской премии и доктор Оксфордского университета предлагал ее в три журнала.
А. А. собирается на прогулку. Перед тем как выйти за дачный участок, мы садимся на скамейку.
Я спрашиваю Анну Андреевну, с какого времени у нее эта дача.
- Когда поэт Анатолий Чивилихин был руководителем Ленинградской организации Союза писателей, ему Гитович сказал, что было бы весьма прилично, если бы мне предоставили дачу. Ведь я же плачу за нее. Вы видели, дача имеет только одну приличную комнату. Вторая комната очень маленькая. Дали мне дачу в 56-м году. А потом стали отнимать. У меня был инфаркт. Звонил Алексей Сурков: "Отчего у вас инфаркт?" Я ему говорю: "Дачу отбирают". - "Кто, обком?" - Он так на "о" говорит. Я говорю: "Нет, Литфонд отбирает". - "Ах, Литфонд! Ну, я им покажу!" - И Анна Андреевна поясняет: "Литфонд-то у него в руках".
Когда мы сидим на скамейке, к нам подходит неизвестный юноша и обращается к Ахматовой, не сможет ли она уделить ему немного времени, он хочет показать ей свои стихи. Анна Андреевна отвечает, что мы собираемся гулять и, когда вернемся, она его послушает.
Опираясь на палочку, Анна Андреевна тяжело поднимается со скамейки. Выходим через боковую калитку и очень медленно направляемся в сторону леса. Встречаем жену А. Гитовича:
- Если будут меня спрашивать, - говорит А. А., - скажите, мы пошли в сторону кладбища. Медленно удаляемся от дачного участка. Анна Андреевна говорит:
- Как этому молодому человеку объяснить, что я ничего не понимаю в стихах? - И добавляет: - Стихами сейчас увлекаются не меньше, чем футболом.
Я спрашиваю Анну Андреевну, а как начинала она, кому показывала свои стихи?
- Когда Николай Степанович Гумилев послушал мои стихи, он сказал: "А может быть, ты лучше будешь танцевать? Ты гибкая..."
Входим в молодой сосняк, Анна Андреевна говорит, что любит здесь гулять. Это совсем недалеко от дачи. Дальше идет болотистый кустарник и проложен ирригационный канал. Идем медленно, поворачиваем направо и держим путь к асфальтированной дороге, ведущей к Щучьему озеру. Анна Андреевна несколько раз останавливается, говорит, что устала, и предлагает посидеть на скамейке у дороги.
Спрашиваю ее мнение о романе Б. Пастернака "Доктор Живаго".
- Я знакома с романом. Даже слушала, когда Борис Леонидович читал его в окружении мироносиц со свечами.
Увидев мое удивление слову "мироносиц", Анна Андреевна повторяет:
- Да, да, мироносиц. - Наверное,так она называет поклонниц Пастернака. Затем говорит:
- Мне не нравится этот роман... Когда была эта история с Пастернаком, то Вера Инбер сказала, что его надо расстрелять, как Гумилева, а Шагинян заявила, что он всегда был плохим поэтом. Шкловский и Сельвинский были в это время в Ялте. Эти два дурака думали, что в Москве утро стрелецкой казни, и в ялтинской газете напечатали свое заявление о Пастернаке.
Анна Андреевна упоминает некоего поэта (фамилию не называю, боюсь, не ослышался ли), который часто бывал у Пастернака, а "когда случилась беда, то перестал к нему ходить". После говорит:
- Только Лида Чуковская была у него все это время.
Говорит, что во всей происшедшей истории Пастернак боялся только за сына - родительские чувства могут сломить человека. Упоминает о том, как подействовала смерть сына на Горького.
Спрашиваю по поводу официальной версии, верно ли, что сын Горького был злодейски умерщвлен.
Ответ Анны Андреевны:
- Когда были Пастернаковские дни, мы были с Борисом Леонидовичем в неважных отношениях. Я поехала в Москву. На вокзале мне забыли что-то передать и, чтобы я не волновалась, дали телеграмму прямо на поезд. Проводница в вагоне громко спросила: "Кто здесь Ахматова?"
- Некоторые сравнивают судьбу Пастернака с судьбой Мандельштама. Ничего общего. Мандельштам умер от истощения, голода, в лагере, где-то около Владивостока. А Пастернак - дома, от рака. За ним был уход, на даче были постоянно врачи, сестры.
Когда мы возвращаемся с прогулки, нас ожидает юноша, который хотел показать свои стихи Анне Андреевне. Она приглашает его на террасу, спрашивает, как его зовут, сколько ему лет и чем он занимается. Юноша называет себя (фамилия его Аронзон) и говорит, что после школы он был в геологической партии, а сейчас не работает, инвалид. Анна Андреевна просит прочитать несколько стихотворений, потом листает его тетрадку, говорит, что есть хорошие стихи, техникой он владеет, большего она сказать не может. Юноша благодарит, прощается и уходит.
Анна Андреевна:
- Сейчас очень много хороших стихов, все пишут хорошие стихи. С чего бы это?
Спрашиваю, кто из современных поэтов в стране ей нравится.
- Вот московский поэт Давид Самойлов. Жаль, что он передержался в переводчиках.
И уже второй раз слышу:
- Иосиф Бродский. Настоящий поэт. Прочитайте его поэму "Исаак и Авраам".
Спрашиваю о Борисе Слуцком.
- От него ожидали большего.
И вдруг Анна Андреевна неожиданно говорит:
- Мне очень жаль одну девочку. Она прихрамывает после полиомиелита. Пришла ко мне и стала читать антирелигиозные стихи. Я ее обидела, сказала, что у нее негодные стихи. И еще спросила: "Вы знаете, к кому вы пришли? Зачем вы мне это читаете?"
Это, говоря со мной, был первый и единственный раз, когда Анна Андреевна коснулась своих религиозных чувств, но в такой вот неявной форме.
Не помню, в связи с чем Анна Андреевна рассказывает о некоем профессоре-слависте Андрееве, который после революции оказался за границей и был по окончании войны задержан в Берлине советской комендатурой. Был 1945 год, май месяц. И была Пасха. В помещение к арестованным зашел солдат, карауливший их, и громко спросил: "Кто здесь православный?"
"Я", - сказал профессор. Солдат подошел к нему: "Давай похристосуемся".
А. А. говорит, что в каком-то шведском журнале ее называют "руска скальдина", то есть русская поэтесса. Ей нравится, когда ее называют не поэтесса, а поэт.
Анна Андреевна предлагает пообедать (Ханна Вульфовна объяснила мне, что и где на кухне находится). После обеда уходит к себе в комнату, а я остаюсь на террасе. Просматриваю альманах "Воздушные пути", еще раз читаю поэму.
Минут через сорок она приходит на террасу. Интересуется, вышел ли "Новый мир", седьмой номер. Говорит, что когда у нее в Ленинграде был Солженицын с женой, то он сказал, что в седьмом номере будет его рассказ (этот рассказ был напечатан - "Для пользы дела").
"Меня, как реку, жестокая эпоха повернула..."
Перед тем как привести ответ Анны Андреевны, упомяну, что незадолго до нашего разговора, а именно в июле 1963 года, на Московском кинофестивале был показан фильм Феллини "Восемь с половиной". Он получил Большой приз, но в кинотеатрах Советского Союза не демонстрировался. Герой этого фильма, его играет Мастроянни, показан в различных состояниях: в реальной жизни, в воспоминаниях, в вымышленных, фантастических представлениях.
Анна Андреевна:
- Мне рассказывали содержание фильма Феллини "Восемь с половиной". У меня эта тема раньше.
Говорит, что элегия была написана ею в 1944 году и тогда же или год спустя отрывок из нее был переведен на испанский язык для Южной Америки. Хочет попросить Ханну Вульфовну отпечатать на машинке для меня это стихотворение.
Разговор о Нобелевских лауреатах. Ахматова говорит, что ей известно, что Шведская Академия выдвинула ее на Нобелевскую премию. При этом добавляет:
- Никакие награды и звания ничего не могут прибавить поэту.
Спрашиваю Анну Андреевну, как она воспринимала реакцию людей ее круга на ее стихотворения "Мне голос был", "Не с теми я, кто бросил землю". Она спрашивает, известны ли мне начальные строфы стихотворения "Мне голос был". Я их тогда не знал. "Ну и хорошо", - замечает она. Некоторое время молчит и затем продолжает: "Все гораздо сложнее. За границей некоторые считают, что я красиво отдалась большевикам".
Наступает очень долгая пауза, после которой Анна Андреевна неожиданно (я об этом не знал) высказывает то, что тяготит ее:
- Мне говорят, что я писала о Сталине. Мандельштам тоже писал. Ну что сделаешь... Был террор.
Предлагает пойти в комнату:
- Хотите послушать музыку? Тогда поставьте, пожалуйста, Шуберта "Неоконченную симфонию". Я ее очень люблю.
Спрашиваю, что из музыки ей нравится.
- Люблю Моцарта, Баха, Бетховена. Не все Чайковского. Не люблю "Евгения Онегина", "Пиковая дама" лучше. Не люблю Рахманинова. Люблю Стравинского.
Вспоминает:
- Когда приезжал Стравинский, мадам написала мне. Она забыла, что мы не были знакомы.
Проигрыватель с пластинками принес Анне Андреевне, кажется, Бродский. Она интересуется, сколько стоит такой проигрыватель, и говорит с грустью:
- В филармонии мне уже не бывать. Там такая трудная лестница.
Когда мы слушаем музыку, я прошу разрешения посмотреть книги на полке. Там стоят "Ромео и Джульетта" на английском, томик Вольтера на французском, "История Петербурга" на итальянском. Есть издания Ахматовой на сербском языке, на чешском, на итальянском (в итальянском издании даны параллельно русский текст и перевод), книжечка стихов Ли Бо в переводах А. Гитовича.
После "Неоконченной симфонии" мы слушаем Пятнадцатую сонату Бетховена и мазурки Шопена в исполнении Софроницкого.
- Рождественский выдавал себя за царскосела, но он только в детстве, до шести лет, жил в Царском Селе. Отец его был священником. Я сама у него причащалась, помню хорошо. А Рождественский писал, что он был учителем. Не учителем, а законоучителем. Это так. Неуважение к отцу - скрывать это. Всеволод соврет - недорого возьмет. И потом... его часто вызывали на следствия.
Вот что Анна Андреевна рассказывает о Есенине:
- Помню, как Есенин приходил к нам. Это было в 16-м, нет, в 15-м году, на рождество. Был он такой розовый мальчик. Пришел вместе с Клюевым. Оба в сапогах бутылками, в ярких рубашках. Принес он сборник стихов, который готовил издать. На этом сборнике он написал посвящение Александре Федоровне (царице). Помню, Николай Степанович спросил меня: "Ты не знаешь, как эти посвящения делаются? Наверное, спрашивают министра двора?" Потом это посвящение Есенин по чьему-то совету убрал.
- С Клюевым же он был у нас, когда я жила на Фонтанке, 2. Это было в 24-м году. Я гуляла у Лебяжьей канавки с нашим сенбернаром и встретила их. Есенин был пьяный. Они захотели зайти. Принесли с собой вино, и Есенин пил. Тогда Есенин был уже человек конченый.
Спрашиваю о причине самоубийства Маяковского:
- Говорят, из-за женщины. Но, наверное, можно стреляться из-за одной. А у него их было три: Лиля Брик, Нора (А. А. поясняет: Вероника Полонская, актриса) и Яковлева в Париже. Нора мне читала свои воспоминания о Маяковском. Она их отдала на хранение. Катанян, муж Лили Брик, читал их.
Когда Лиля Брик узнала о Яковлевой, она сделала так, чтобы Маяковскому не дали визы. Он много работал. Она требовала денег и денег. Он был очень талантлив, но агитки не приносили ему удовлетворения. Талант он растрачивал.
Я спрашиваю, зачем Брик опубликовала письма Маяковского к ней?
- Вероятно, чтобы доказать, что она была единственной. Письма Маяковского к Брик неприличны, выясняется, что революционный поэт бегал по Парижу, чтобы купить дорогие духи и прочее.
А. А. показывает мне альбом фотографий. Запомнились такие фото: Анна Андреевна в возрасте 18 лет (снято в Слепневе, имении Гумилевых); Корней Чуковский с Осипом Мандельштамом; фото, где Анна Андреевна, по-видимому, в студии Натана Альтмана, когда он писал ее портрет. Некоторые фотографии она комментирует. Показывая фоторепродукцию своего портрета работы Петрова-Водкина, Анна Андреевна замечает:
- Неудачно, по-моему.
По поводу фотографии, где она, молодая, лежит на животе, поддерживая руками голову:
- А это сфинкс.
Еще об одной фотографии:
- А здесь я прямо Екатерина Вторая.
О фоторепродукции рисунка Модильяни, сделавшего ее портрет.
- А это единственный Модильяни в СССР.
В альбоме лежит несколько фоторепродукций портрета Ахматовой художника А. Тышлера (такое же фото Анна Андреевна подарила утром Толе при его отъезде). Прошу на память об этом необычайном для меня дне такое же фото. Анна Андреевна надписывает:
Натану Львовичу Готхарту
соснах
Ахматова
16 августа 1963.
Ниже подписывает:
А это я в Ташкенте
в 1943 г. Рис. А. Тышлера.
... Половина десятого вечера. Как договаривались с Ханной Вульфовной, иду на соседнюю дачу, к Сильве Соломоновне Гитович, предупредить, что собираюсь в Ленинград (Сильва Соломоновна будет ночевать у Ахматовой). Анна Андреевна благодарит меня, а я, разумеется, благодарю ее. Мы прощаемся, и я ухожу на станцию, чтобы электричкой добраться до Ленинграда.
7 сентября 1963.
Комарово. Дача.
Еще издали, приближаясь к даче, вижу Анну Андреевну. Она стоит в своей комнате у раскрытого окна. Когда вхожу на дачный участок и подхожу к дому, она говорит:
- А мы вас ждем...
У нее находится сотрудница московского издательства, ее зовут Ника, она оформляет договор на переводы с болгарского. Анне Андреевне нужно поставить подпись:
- Можно вашу авторучку? Мы же, поэты, пишем гусиными перьями.
А. А. интересуется новостями. В Ленинграде в кинотеатре "Нева" идет документальный фильм "Герои не умирают". В фильме показаны реабилитированные посмертно маршалы Блюхер, Тухачевский, Егоров, командармы Якир, Уборевич, Гамарник.
Анна Андреевна:
- Сталин боялся, что кто-нибудь из военных думает о захвате власти. Он боялся Бонапарта и снимал головы тем, кого подозревал.
Показывает мне письмо от австрийского издателя (или владельца магазина сувениров - точно не запомнил), который прислал ей фотографию с просьбой подписать. Говорит, что ей предложили напечатать ее стихи в "Литературной России". Потом рассказывает, что у нее есть картина Шагала "Зеленые любовники" и что, когда в Ленинград приезжала дочь Шагала, она обмерила эту картину и сказала, что спросит у отца, когда он ее написал. Дочь Шагала оставила Анне Андреевне фотографию отца.
Спрашивает о рассказе Солженицына:
- Вы читали "Для пользы дела"? Хорошо? Я желаю ему добра. Он талантлив.
"Поэме без героя".
- Прочитайте, что написал Добин, и скажите свое мнение.
Прочитав статью, говорю, что судить о ней не могу, мало знаю. В частности, не понимаю некоторые параллели с "Медным всадником".
Анна Андреевна смеется:
- Надо ему сказать, что слишком много "Медного всадника".
Упоминает об одном из своих исследований о Пушкине:
- В 1833 году у Пушкина родился сын Александр, и он стал думать о продолжении своего рода. Средств не было...
Приводит строки из поэмы Пушкина "Езерский", из Вступления к "Медному всаднику". (К сожалению, я больше ничего не записал и не запомнил.) Анна Андреевна говорит, что она об этом рассказывала какой-то женщине:
- А она только ахала. Как на качелях: ах! ах! А я говорю: это наука, это все изучено.
На столе лежит книжка стихов Ахматовой на сербском языке. Раскрываю ее на стихотворении "Предыстория". Спрашиваю, почему в русском оригинале такие обороты: "В Гороховой... под Смольным".
Анна Андреевна:
- Когда я это писала, я хотела, чтобы в этом месте было так, как говорили в Петербурге. А говорили так: в Гороховой, а не на Гороховой. У Знаменья. Под Смольным. Хотя Смольный стоит не на горе. Но все это непереводимо.
Анна Андреевна стоит у окна и смотрит, как Ханна Вульфовна выкапывает картошку для обеда.
- Как бы я хотела так покопаться на грядках...
По радио слышится романс Рубинштейна "Ночь" на стихотворение Пушкина.
- Не могу понять, почему романс "Мой голос для тебя и ласковый и томный..." поет женщина. Это даже неприлично.
Спрашиваю мнение Анны Ахматовой о поэме Твардовского "Теркин на том свете", недавно опубликованной в газете "Известия".
- Тот вариант, который мы знали раньше, был острее. Поэма как-то выцвела, и много пустых строф.
Разговор о постановлении ЦК 1946 года.
Задаю вопрос Анне Андреевне, считает ли она возможным отмену постановления ЦК 1946 года. Было же в 1958 году пересмотрено, а фактически отменено постановление ЦК 1948 года об опере "Великая дружба" Мурадели и о других операх и композиторах.
Спрашиваю Анну Андреевну, известно ли ей, как к ней относится Твардовский и каково, по ее мнению, отношение Твардовского к постановлению ЦК 1946 года.
- Мне рассказывали, что когда его спросили обо мне, он сказал, что я мещанка, а в постановлении 1946 года была государственная необходимость.
Высказываю сомнение, что Твардовский мог так сказать, а Анна Андреевна говорит:
- Он переживает за смоленских крестьян, а я ему глубоко безразлична.
20 октября 1963 года.
Комарово. Дача.
Утром приезжаю в Комарово и отдаю Анне Андреевне портативную пишущую машинку, которую купили с Ириной Николаевной Пуниной в Ленинграде. Анна Андреевна собирается в Москву и перед расставанием с Ханной Вульфовной хочет сделать ей подарок. Ханна Вульфовна печатает, и собственная пишущая машинка ей будет кстати. Машинку я привожу "тайно", Анна Андреевна хочет сделать Ханне Вульфовне сюрприз.
Анна Андреевна говорит, что в Комарово приехала Лидия Корнеевна Чуковская, живет она в Доме творчества, пишет книгу о Герцене. Улыбается:
- Привезла с собой девять чемоданов книг.
- Мне предлагают переводить Рабиндраната Тагора с подстрочника. Тагор писал на бенгали.
Спрашиваю: "А вам нравится Тагор?"
Анна Андреевна:
- Да. Но меня поражает, что он сам переводил свои стихи на английский прозой. В этом есть что-то неприличное для поэта. Вы можете себе представить Пушкина, который бы перевел, ну, например, "Полтаву" на французский прозой? Я думаю, что если бы ему это предложили, он бы так ответил! Я очень живо представляю себе Пушкина по одному письму Вяземского, - продолжает Анна Андреевна. - Он пишет, как переезжал Неву с Пушкиным на лодке. В лодке были две дамы, сводня с девкою, как считал Вяземский. А поездка была связана с поисками могил декабристов.
- Когда-то я написала пьесу. И ее сожгла 11 июля 44-го года. Есть, по крайней мере, пятнадцать человек, которым я ее читала.
Задаю вопрос:
- А почему вы ее сожгли?
- Так надо было. Писала я ее в Ташкенте. Там огромная луна... В пьесе есть лунатичка...
Анна Андреевна читает отрывок из пьесы.
- А почему вы решили написать это в виде пьесы?
- Вы раньше писали пьесы или это первая?
- Нет, не писала. - Анна Андреевна смеется. - Только не говорите со мной как молодой психиатр с сумасшедшей знаменитостью.
Спрашиваю Анну Андреевну:
- Вы называете цикл "Полуночные стихи", а в "Литературной газете" они названы "Полночные стихи"...
- Пусть хоть так. Барабаш (замредактора) сказал: "Я ничего не понял, но печатайте, раз это Ахматова". Напечатано только четыре стихотворения, а цикл состоит из семи.
По поводу "полночных стихов" Анна Андреевна говорит, что она хотела в них передать то, что выражают обычно другими словами. (Как в точности Анна Андреевна сказала, я не запомнил.) В памяти остались ее слова:
- Вы знаете, что я имею в виду, когда пишу: "Красотка очень молода, но не из нашего столетья"?
Я сказал, что не знаю.
Анна Андреевна промолчала, а я упустил возможность ее спросить.
По поводу различных премий:
- Настоящий поэт тот, кому ничего нельзя дать и у которого ничего нельзя отнять.
Вспоминает, что, когда она была у Эренбурга на 70-летии, там ей встретился К.
Симонов: - Он со мной не поздоровался, может быть, думал, что я ему не отвечу.
Еще раз А. А. рассказывает о домашнем приеме у Алексея Суркова:
- Мадам с голой спиной. На столе розы - в декабре. Зашла речь об издании моих стихов. В кабинете мне Сурков сказал, что Симонов против: мы не можем печатать поэта, осужденного постановлением ЦК.
Анна Андреевна:
- Мне говорили, что Сталин спрашивал (продолжает с кавказским акцентом): "Ну, как там эта монахыня?"
Я говорю Анне Андреевне, что постановление ЦК 1946 года было, понятно, по указанию Сталина, но я не понимаю, отчего такие нападки на нее.
- Я-то знаю, за что он меня.
- За что?
Анна Андреевна не отвечает. Может быть, не расслышала моего вопроса, а может быть, не хочет говорить на эту тему.
- На Украине из меня хотят сделать украинку. Фамилия Горенко. Училась в Киеве, в Фундуклеевской гимназии. Потом на Высших женских курсах, тоже в Киеве. Там я училась два года на юридическом отделении. Лекции читались по университетскому курсу. И потом стихотворение Гумилева2. И только пишу я, как Гоголь, по-русски...
- Крестный мой - Романенко. Я его никогда не видела. Он был в "Народной воле". В день моих крестин убил какого-то генерала. Представляете, бросил бомбу или что-то в этом роде, а потом поехал на крестины... Мне показывали в каком-то журнале статью, где пишется о Романенко.
Анна Андреевна читает нам с Ханной Вульфовной отдельные места из стихотворения "Предыстория":
И женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила,
Ненужный дар моей жестокой жизни...
- Здесь понятно, что я пишу о своей матери? Моя мама была сама кротость. И, можете себе представить, была близка с "Народной волей". Была близка с Верой Фигнер, прятала ее, давала ей свою шубу...
Читает еще:
Шуршанье юбок, клетчатые пледы,
Ореховые рамы у зеркал,
Каренинской красою изумленных...
- В 30-м году я жила у Сони Толстой, внучки Льва Толстого. Она дочь Андрея и, как бабушка, тоже Софья Андреевна. У нее было зеркало в ореховой раме из Ясной Поляны.
И я подумала: в такое зеркало могла смотреться Анна Каренина.
спросила: "Что вы пишете?" Он ответил: "Меня об этом в милиции спрашивают".
На мой вопрос, почему в "Предыстории" упоминается Оптина пустынь ("А в Оптиной мне больше не бывать..."), Анна Андреевна отвечает так:
- В Оптиной бывал Достоевский.
Показывает книгу В. М. Жирмунского (факсимильное издание), которую он ей подарил.
- Эта книга была издана у нас в 28-м году, за границей издана недавно. Жирмунский называет это издание "пиратским". В ней (книге) он пишет о Мандельштаме, обо мне...
Жирмунский живет напротив. Он академик нескольких зарубежных академий, а в нашей он только член-корреспондент. Виноградов, академик, говорит: потому что еврей.
Жирмунский рассказывает о съезде славистов в Болгарии. Было два доклада о Мандельштаме. Меня тоже вспомнили - в связи с моей статьей о Пушкине (кажется, речь шла об "Александрине"). Ну, об этом не стоило бы и хвастать.
Анна Андреевна говорит, что Иосиф Бродский сторожит дачу академика Берга, и шутя замечает:
- Судя по тому, как Иосиф описывает страх, зимой один в Академяках (шутливое название поселка академиков по созвучию с Келломяки - прежним финским названием Комарово) жить он не будет. Я хочу устроить ему переводы. Это хороший заработок. Он знает польский, английский и хорошо переводит.
Снова А. А. с интересом говорит о поэме Иосифа Бродского "Исаак и Авраам".
- В Ташкенте я болела брюшным тифом. В больнице были русские сиделки, сестры. Они совершенно одинаково ухаживали за русскими и за узбеками. Вы можете себе представить англичанку, которая была бы сиделкой, ухаживала бы за больными арабами?
Ханна Вульфовна приглашает Анну Андреевну и меня обедать. На столе "маленькая" бутылка "Московской", и за обедом мы выпиваем по две небольшие рюмки.
Анна Андреевна говорит, что собирается в Москву. Будет жить у Ольшевской. Говорит, что любит бывать в Москве и живет там подолгу.
А. А. говорит, что читала "Люди и мыши" Стейнбека. Вспоминает, что слушала с Ханной Вульфовной по радио "Гранатовый браслет".
Анна Андреевна просит позвонить в Ленинграде по телефону А-2-32-40 Бобышеву Дмитрию Васильевичу, молодому человеку, поэту, и что-то ему передать. Прощаемся. Анна Андреевна говорит:
- Приезжайте к нам.
22 октября 1963 года.
Комарово. Дача.
Уже смеркается, когда мы вместе с женой входим на участок дачи. Видим Анну Андреевну, она стоит около дома, опираясь на палку, в стареньком зимнем пальто. Когда подходим ближе, говорит:
- А мы вас ждем.
- Не беспокойтесь, здесь все организовано. - И, опираясь одной рукой на палочку, а другой захватив перила, тяжело поднимается по крутой лестнице на крыльцо.
Мы сидим в комнате Анны Андреевны, и я по просьбе Ханны Вульфовны упаковываю пишущую машинку, подарок Анны Андреевны. После ее отъезда в Москву Ханна Вульфовна уедет домой, в Ригу.
А. А. показывает фото ее рабочего стола, стоящего в этой комнате:
- Я такую фотографию подарила Вигорелли. - Улыбается. - С него этого достаточно.
Делюсь впечатлениями от отдыха в Литве, рассказываю о Друскенинкай и, между прочим, привожу такую деталь: на улицах свободно оставляют велосипеды и их не воруют. Анна Андреевна замечает:
- И в Комарово не воруют. Может быть, здесь остался финский воздух?
Хочу заметить, что при каждой встрече с Ахматовой меня поражал ее ярко ироничный склад. И особенно удивляло то, что она любила просто шутку, веселую историю, анекдот. Не укладывалось в сознании, что тяжелые и даже трагичные испытания в ее жизни, весь ее поэтический мир могут быть совместимы с чувством юмора. Однажды мне попалось высказывание Андре Зигфрида, которое может что-то объяснить: "Я считаю, что существуют два точных показателя, насколько глубоко человек осмысляет и чувствует любое явление: поэзия и юмор". А дальше такое замечание: "Юмор - это мужество". И еще: "Юмор, действительно, всегда немного грустен".
- Как-то совпало несколько самоубийств, - говорит Анна Андреевна, - были они из-за любви, и это, конечно, обсуждалось. Я сказала, что не помню, чтобы в предыдущие десять-пятнадцать лет было что-то подобное. Так Анечка, моя внучка, мне ответила: "Конечно, вы же все были влюблены в Сталина".
- У меня была собака, здесь, в Комарово. Она презирала меня за глухоту. Когда в дверь стучали, она ждала, что я скажу: "Войдите". А я не слышу. Она смотрит на меня, подойдет и - "гав". Тогда я понимаю и говорю: "Войдите".
- Я прошлый раз вам неправильно сказала. В Оптиной был Карамазов. (Мне кажется, что прошлый раз Анна Андреевна сказала верно: в Оптину пустынь Достоевский ездил, он был там вместе с Вл. Соловьевым.)
Ханна Вульфовна собирается накрывать на стол, нам предлагают остаться поужинать, но уже поздно, нам надо уходить. Я упаковал машинку и говорю, что все в порядке.
- По линии ужина или по линии упаковки? - спрашивает Анна Андреевна.
Я говорю: "По линии упаковки".
Анна Андреевна спрашивает меня, не помогу ли я Ханне Вульфовне, когда она будет уезжать в Ригу. Я говорю, что помогу.
Анна Андреевна:
- Это будет очень хороший поступок.
Мы прощаемся и договариваемся, что я приеду помочь, когда А. А. поедет в Москву.
26 октября 1963 года.
Ленинград
"Поэмы воздуха" Марины Цветаевой и просила передать его Анне Андреевне.
Анна Андреевна интересуется, читал ли я эту вещь. Говорю, что не читал.
- Если хотите, возьмите, прочитайте. Потом вернете. Или сами, или с кем-нибудь.
В комнате Анны Андреевны (это и кабинет, и спальня) против входа стоит деревянная кровать. В изголовье небольшая иконка. Рядом с кроватью шкаф для одежды. В правом углу у окна горка со статуэтками (там стоит и фарфоровая головка - скульптурный портрет Ахматовой работы Данько). Узкий деревянный сундук старинного вида. На стене у кровати висит известный рисунок Модильяни. Книжная полка. Небольшой письменный стол, на нем книги.
Анна Андреевна едет в Москву поездом "Красная стрела" в 23. 55. До отъезда времени достаточно,такси заказано заранее, и все вещи собраны. У Анны Андреевны перед дорогой тревожное состояние, но она улыбается, когда спрашивает у Ханны Вульфовны:
- Ханночка, где моя пудра? Надо же в Москве нос напудрить.
Мы сидим в комнате Анны Андреевны, ожидаем телефонного звонка диспетчера такси. С разрешения Анны Андреевны смотрю книги. Вот некоторые из них: "Японские трехстишия" с надписью переводчицы; книга К. Федина с надписью; Л. Гумилев, "Персидская поэзия" - с надписью "Любимой мамочке"; альманах на иврите (в нем стихотворение Ахматовой, кажется, "Я к розам хочу, в тот единственный сад..."); книга художника К. Елисеева, в ней портрет Ахматовой его работы; книжечка стихов Роберта Фроста с его надписью, датированной 4 сентября 1962 года; "Грузинская поэзия" Б. Пастернака со стихотворным автографом - строфой из его стихотворения (из цикла "На ранних поездах"):
Как гроза, в пути объемля
Жизнь и случай, смерть и страсть,
Ты пройдешь умы и земли,
Чтоб преданьем в вечность впасть.
Анна Андреевна начинает волноваться:
- А когда машина будет?
Наконец телефонный звонок диспетчера -такси должно скоро прибыть.
Анна Андреевна надевает теплое пальто с меховым воротником и вязаную шапку. Прощается с Ириной Николаевной (той нездоровится, она лежит на диване):
- Ну, Господь с тобой, - и крестит.
Я беру два чемодана и выхожу на улицу к такси. Анна Андреевна с Ханной Вульфовной и Аней Каминской выходят из дома и тоже идут к такси. Идут очень медленно. Затем мы все садимся в машину, но Анна Андреевна (она села рядом с шофером) говорит Ане, чтобы она не ехала на вокзал. Анна Андреевна не хочет лишних проводов. Но Ане хочется проводить Анну Андреевну. Шофер, развязный парень, спрашивает: "Ну что, долго будем стоять?" - и трогается с места. Мы успеваем отъехать пять-семь метров, когда Анна Андреевна коротко, но властно приказывает остановить машину. Аня выходит из машины, прощается с Анной Андреевной и идет домой. Мы едем, и Анна Андреевна, чуть повернувшись к нам, говорит:
- Мне профессор сказал: никаких провожаний. Думают, что это игра, а это человеческая жизнь.
Мы доезжаем до писательского дома на канале Грибоедова. Там ждут З. Томашевская, с которой Анна Андреевна едет вместе в Москву, и Иосиф Бродский. З. Томашевская садится в машину. Бродский говорит Анне Андреевне, что хочет ее проводить, но она довольно сурово запрещает. По той же причине - чтобы не было лишних волнений.
У Московского вокзала мы выходим из такси. Анна Андреевна идет очень медленно, часто останавливается, с трудом преодолевает ступеньки одной лестницы, потом другой. В центральном зале, где стоят рядами скамейки, Анна Андреевна говорит, что хочет немного отдохнуть, и садится на скамью. Но в это время появляется железнодорожный служащий и начинает бесцеремонно сгонять всех сидящих. Наверное, в Москву должна ехать какая-то важная птица.
и входит в вагон. Вместе с Томашевской они занимают двухместное купе с нижними местами. Анна Андреевна благодарит, и мы прощаемся.
После я провожаю Ханну Вульфовну на канал Грибоедова к Гитовичам, у которых она остановилась.
Спрашиваю Ханну Вульфовну о религиозности Анны Андреевны. Ханна Вульфовна говорит так:- Она глубоко религиозна, правда, я никогда не видела ее молящейся. Но маленькую иконку, которая висела у нее над кроватью в Комарово, она забрала с собой в Москву. Анна Андреевна как-то спросила меня: "А Виктор верит в Бога?" Я ответила: "Нет". Анна Андреевна сказала: "Ну и дурак".
25 августа 1964 года.
Комарово. Дача.
Не видел Анну Андреевну с октября прошлого года. В июне послал ей поздравление к 75-летию, а сейчас, находясь в отпуске в Зеленогорске, вблизи Комарово, решился нанести визит.
Преподношу ей цветы и спрашиваю: "Вы меня помните?"
Смеется:
- Конечно, помню. Вы думаете, я выжила из ума?
Анна Андреевна поправила зубы, и лицо ее стало несколько напряженным. Говорит, что у нее была Фаина Раневская, потом приезжал профессор Оксфордского университета (фамилию не запомнил).
- Прошло два месяца со дня моего 75-летия, а меня все еще поздравляют. Как будто я Тарас Шевченко.
Анна Андреевна спрашивает меня:
- Вы Бориса Зайцева знаете?
- Нет, не знаю.
- Ну, вам его и не обязательно знать.
Объясняет, что есть такой русский писатель-эмигрант, и показывает полученное от него письмо - поздравление к 75-летию.
Возмущена фамильярным тоном поздравления:
- Как он может мне так писать? Мне же 75 лет.
По поводу цитируемых в письме стихотворных строк (кажется: "Все мы бражники здесь, блудницы...") говорит:
- В "Бродячей собаке" никогда не напивались. И бывала я там с мужем. А пьяных я увидела только во врем нэпа.
- Одно слово может все испортить. (Акцент был сделан на "одно слово").
Спрашиваю Ахматову, читала ли она в журнале "Москва" (№ 8 за 1964 год) воспоминания Николая Чуковского (сына Корнея Чуковского) об Осипе Мандельштаме.
Отвечает резко:
- Мы это читали. Он его не знал. Там ни слова правды. Отвратительно.
Потом Анна Ахматова говорит, что собирается в Италию:
- Меня отговаривают. Да и сама я знаю, что будет утомительно.
Перед тем как попрощаться, прошу Анну Андреевну надписать книжечку ее стихов, изданную в 1958 году, которую прислала мне в дар из Риги Ханна Вульфовна. Входит женщина (я с ней незнаком), которая живет на даче с А. А., и говорит, что приехали какие-то гости из Москвы. Анна Андреевна предлагает книжечку стихов оставить ей, она ее надпишет, и за ней приду.
Прощаемся.
- Спасибо за цветы. Будете писать Ханночке, передавайте ей от меня привет.
более двух месяцев. Я подумал, что книжечка затерялась или Анна Андреевна о ней забыла. И вдруг в ноябре Владимир Зыков передает мне ее, на книжечке надпись: "Милому Натану Львовичу от автора. Анна Ахматова. 17 ноября 1964 г.".
24 января 1965 года.
Ленинград
Ханна Вульфовна приехала из Риги в Ленинград и остановилась у Ахматовой, на улице Ленина, 34. В феврале они будут жить вместе в Комарово в Доме творчества.
Анна Андреевна сидит за столиком в своей комнате. У нее загорелое лицо, энергичный взгляд. Чувствуется приподнятое настроение. В декабре 1964 года Анна Андреевна более трех недель была в Италии, участвовала в работе сессии Европейского сообщества писателей в городе Таормина на острове Сицилия. После этого ей была вручена международная литературная премия "Этна-Таормина". Вручение было обставлено весьма торжественно. Об этом, хотя и кратко, было напечатано в "Литературной России" и "Литературной газете".
РСФСР.
Дважды мне приходилось слышать от Анны Андреевны, что никакие награды и звания ничего не могут прибавить настоящему поэту. Это так, конечно. Но при всей условности званий, наград и других знаков внимания они способны, мне кажется, прибавить уверенности даже настоящему поэту.
На столике стоят высокие, необыкновенной белизны, свечи. На сундуке - книги, альбомы, среди них огромный альбом репродукций картин Пикассо. Все это из Италии.
- Садитесь, рассказывайте, что у вас произошло за отчетный период.
Я говорю, что "за отчетный период" у меня произошли менее важные и неожиданные события, чем поездка в Италию.
Затем рассказывает про анкету при оформлении документов на выезд:
-... И еще один вопрос: девичья фамилия матери? Я говорю: "Ну, - с улыбкой, - посмотрите где-нибудь в архивах".
Показывает атрибуты премии "Этна-Таормина": большую куклу - сицилийского рыцаря в блестящих латах, вооруженного мечом, и книгу Данте - роскошное издание с иллюстрациями Боттичелли. Это именной экземпляр. На книге надпись: "Анна Ахматова" - не помню, русскими буквами или латынью.
- В общем, я, как примерная ученица, получила куклу и книгу. Лучше бы перстень какой-нибудь памятный. Премия... - Анна Андреевна назвала сколько-то миллионов итальянских лир (но я не запомнил). - И истратить их нужно было в три дня.
- Это Брейбурд. Он хорошо знает итальянский язык. Мои стихи он читал на итальянском. Говорят, он полковник МГБ.
- А это Джанкарло Вигорелли. - Добродушно смеется. - У этого жулика Вигорелли в Риме четыре квартиры.
- Таможенник попросил надписать книгу. Я сказала, что у меня с собой нет моих книг. Но, оказалось, он уже приготовил...
Об одной иностранной журналистке:
Показывает письмо из Оксфорда, в котором запрашивается мерка на докторскую мантию и шапочку. Иронизирует, что письмо на пути из Оксфорда в Ленинград "где-то" задержалось, "шло очень долго", а ее могут посчитать невежливой из-за задержки ответа.
Об Иосифе Бродском:
- Он мне прислал сонет на Новый год. Прекрасный сонет. Не шекспировский вольный, а строгий, как у Петрарки. Почитайте его, он лежит в папке. И если хотите, возьмите, там есть еще экземпляры.
На столике лежит журнал "Новый мир", в нем напечатана "Царскосельская ода". Я спрашиваю, почему в ней упоминается Темник, что это за место.
Разговор по поводу того, что якобы Грибачев, Софронов и Кочетов не были избраны Московской писательской организацией делегатами на съезд писателей РСФСР.
Анна Андреевна замечает:
- Если они окажутся необходимыми, то их изберут не в Москве, а где-нибудь в Костроме или Тамбове.
О Н. А. Ольшевской:
- Хотят устроить в Доме писателя мой вечер. Но я не хочу там быть. Если попросят, могу помочь его устроить, организовать, но сама не пойду. - И неожиданно, очень трогательно спрашивает: - Вы пойдете, если меня там не будет? А ведь можно сделать интересный вечер. Будут читать стихи, петь романсы...
14 февраля 1965 года.
Комарово. Дом творчества.
В Комарово приезжаем с Вероникой Спасской, дочерью поэта Сергея Спасского. Анна Андреевна знала Веронику еще девочкой. В Доме творчества А. А. живет вместе с Ханной Вульфовной.
"Иностранная литература" № 12 за 1964 год. В нем напечатаны стихи испанского поэта Леона Фелипе.
- Вы читали? Великолепные стихи. Нельзя ли достать на испанском языке? Леон Фелипе сейчас в Мексике. Я бы хотела написать старику. - Анна Андреевна улыбается. - Он старше меня на пять лет.
Спрашиваю Анну Андреевну, кто такой Е. Осетров, автор статьи "Час мужества..." об Ахматовой в "Литературной газете" от 6. 02. 1965.
- Это пухлый молодой человек. Он спутал в своей статье Бориса Викторовича Томашевского с Б. Б. Томашевским. Когда я об этом узнала, я хотела "топать ногами". Мог произойти скандал. Просила Володю Рецептора, когда он ехал в Москву, исправить это.
Об Иосифе Бродском:
становятся насмешливыми, - по-моему, они не знали, кто такой Элиот.
Анна Андреевна дает мне машинописный экземпляр своих воспоминаний об Осипе Мандельштаме. Она его не подписывает, говорит, что в тексте много опечаток, их надо исправить. Дает также стихотворение Бродского памяти Элиота.
В этот день я видел Анну Андреевну Ахматову последний раз.
О похоронах Анны Ахматовой
В "Трилистнике московском" Анна Ахматова написала о себе вещие слова:
Когда я город навсегда покину
И устремлюсь к желанному притину,
Свою меж вас еще оставив тень.
О смерти в Москве Анны Ахматовой стало известно в Ленинграде в тот же день - 5 марта 1966 года - из сообщений иностранного радио. Все, кто слышал, передавали эту печальную весть друг другу.
телеграмме она сообщала, что прилететь не сможет, и просила положить от ее имени венок или цветы.
С утра 10 марта с цветами поехал к Никольскому собору, куда уже был привезен гроб с покойной, здесь должно было происходить отпевание. В собор трудно пройти, он переполнен. Поет хор, у гроба ставят свечи, кладут цветы. У покойной на лбу черная тесьма. Слышно стрекотание кинокамер - снимают операторы хронику. В соборе нахожусь недолго,так как простужен. Возвращаюсь домой, чтобы к 14 часам поехать на улицу Войнова, в Дом писателя, на гражданскую панихиду.
Когда я подхожу к Дому писателя, то вижу, как подъезжает похоронный автобус. Гроб вносят со стороны Кричева переулка, устанавливают на постаменте в большой гостиной, на втором этаже. Пришедших проститься - огромное множество. Плотно забиты все коридоры, лестницы, прилегающие помещения, на улице толпа.
Панихиду открывает Михаил Дудин. Выступают академик М. П. Алексеев, Ольга Берггольц, Н. Рыленков, Майя Борисова. Из выступления академика Алексеева запомнилось: "Есть три великие поэтессы: Сафо, Мистраль и Анна Ахматова".
М. П. Алексеев говорит также о большом вкладе Ахматовой в исследование Пушкина. И еще остались в памяти такие слова М. П. Алексеева: "Нашлись грубые и невежественные люди..." Было понятно, что это относилось к Жданову.
"Не задерживайтесь, проходите, на улице много народу". Боялись, что может рухнуть лестница. Моего слуха достигла чья-то реплика: "Не учли, что умерла Анна Ахматова, а не Прокофьев". Во время панихиды был момент, когда С. Михалков, видом своим выказывавший, что он здесь лицо от Москвы, подошел к гробу, и операторы стали снимать этот абсурд: Сергей Михалков у гроба Анны Ахматовой. Слышал, как И. Бродский негодующе сказал: "Вот уж ни к чему".
В конце общего прощания И. Н. Пунина поднялась на ступеньки постамента, где гроб, перекрестилась сама и перекрестила Анну Андреевну.
На кладбище в Комарово я не был.
Предполагали, что Анна Ахматова будет похоронена в Пушкине (Царском Селе) или в Ленинграде на Литераторских мостках Волкова кладбища. Но Комарово было выбрано правильно. В последние годы жизни Анны Ахматовой это место было прочно связано с ее именем, она полюбила эту землю. В стихотворении, завершающем сборник "Бег времени", есть строки: "Земля хотя и не родная, но памятная навсегда..." Даже в Италии Анна Андреевна вспоминала Комарово. О том свидетельствуют стихи, датированные 24 декабря 1964 года, написанные в Риме:
... Я от многого в жизни отвыкла
Для меня комаровские сосны
На своих языках говорят
И совсем как отдельные весны
В лужах, выпивших небо, - стоят.
* * *
"Время и мы" в 1989 году. Отечественному читателю они преимущественно незнакомы. Свои воспоминания Н. Готхарт специально для нашего журнала заново отредактировал и уточнил.