Примечания
1. Cм. также мемуарный фрагмент об Ахматовой в изд.: Интервью с Виктором Кривулиным. Маска, которая срослась с лицом // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб., 1997. С. 172-174.
2. Рабинович Елена Георгиевна - филолог-классик, доктор исторических наук, член Союза писателей Санкт-Петербурга. Переводит и комментирует сочинения древнегреческих и латинских авторов (см., например, издания Ф. Филострата и Ф. Петрарки в серии "Литературные памятники"), занимается компаративными исследованиями (см.: Рабинович Е. Г. Риторика повседневности. Филологические очерки. СПб., 2000). С Виктором Кривулиным познакомилась осенью 1960 г. Была знакома с А. А. Ахматовой. "Однажды Анна Андреевна почему-то провожала меня в школу и произвела своей осанкой и манерами неизгладимое впечатление на родителей других первоклассников. Но я этого не помню, знаю по рассказам взрослых. Реально я познакомилась с Анной Андреевной гораздо позже: в 1961 г. И виделась с ней несколько раз. Последний раз - в Комарове 25 августа 1963 г. "Сегодня страшный день, - сказала Ахматова, - день гибели Николая Степановича" (Сообщено Е. Г. Рабинович).
"Брокгауз-Ефрон" Арона Филипповича Перельмана (1876-1954). Закончила 15-ю трудовую школу (бывшее Тенишевское училище), в 1928 г. поступила в Институт истории искусств, где подружилась с группой молодых преподавателей - Г. А. Гуковским, Л. Я. Гинзбург, Б. Я. Бухштабом. С 1933 г. в течение трех лет была в ссылке в Тюкалинске Омской области и затем в Твери (о деле "молодежной контрреволюционной группы" см. статью Анатолия Разумова в кн.: Эльга Львовна Линецкая. Материалы к биографии. Из литературного наследия. СПб, 1999). Занималась научно-технической информацией.
Хотя Арон Филиппович Перельман был знаком с Ахматовой с дореволюционного времени, Фрида Ароновна познакомилась с ней в начале 1930-х гг., вероятно, через Л. Я. Гинзбург: "Знакомство было довольно близкое, но после войны и особенно после смерти А. Ф. Перельмана виделись очень редко". (Сообщено Е. Г. Рабинович).
4. Ждановское постановление - постановление ЦК ВКП(б), довести которое до сведения широкой общественности было поручено члену Политбюро ЦК партии А. А. Жданову. Постановление было направлено против "несоветских" писателей А. А. Ахматовой и М. М. Зощенко и против печатавших их произведения журналов "Звезда" и "Ленинград". См.: О журналах "Звезда" и "Ленинград". Из Постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. // Правда, 1946, 21 августа. А также: Жданов А. Доклад о журналах "Звезда" и "Ленинград" // Правда, 1946, 21 сентября. Следствием постановления было то, что журнал "Ленинград" был закрыт, а в журнале "Звезда" был сменен редактор. Ахматову и Зощенко исключили из Союза писателей. Тиражи двух книг Ахматовой, уже отпечатанные в типографии, пошли под нож. За Ахматовой была организована слежка. Еще до оглашения постановления в комнате Ахматовой установили прослушивающее устройство.
Из выступлений Жданова: "Тематика Ахматовой насквозь индивидуалистическая. До убожества ограничен диапазон ее поэзии, - поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и молельней. <...> Не то монахиня, не то блудница, а вернее блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой" (Из сокращенной и обобщенной стенограммы докладов т. Жданова на собрании партийного актива и на собрании писателей в Ленинграде // Requiem, с. 236-237. Там же см. подборку материалов на тему постановления, с. 228-262). Ср. запись Ахматовой: "Очевидно, около Сталина в 1946 году был какой-то умный человек, который посоветовал ему остроумнейший ход: вынуть обвинение в религиозности моих стихов (им были полны ругательные статьи 20-ых и 30-ых годов - Лелевич, Селивановский) и заменить его обвинением в эротизме.
Несмотря на то, что, как всем известно, я сроду не написала ни одного эротического стихотворения <...> они не могли и не могу быть <...> широко известны. Однако обвинение в религиозности сделало бы их "res sacra" ("священным делом" (лат.) - О. Р.) и для католиков, и для лютеран и т. д. и бороться с ними было бы невозможно. (Меня бы объявили мученицей).
" (Записные книжки, с. 230-231. См. там же, с. 203-204, 264-265).
В конце 1950-х - начале 1960-х гг. Ахматова записала: "Кроме того, уже тринадцать раз во всех учебных заведениях Союза от Мурманска до Термеза и от Владивостока до Калининграда в мае, перед концом учебного года в лекции (или уроке) об акмеизме мое имя предается анафеме. Таким образом молодежь, выслушивая этот урок в 10-м классе (как моя Аня в прошлом году), снова слушает ту же лекцию через год-два в своем вузе (как Боря Ардов третьего дня)" (там же, с. 36).
Официально ждановское постановление отменено лишь 20 октября 1988 г. (см.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 1. С. 45-46). Однако с конца 1950-х гг. то, в каком ракурсе оно преподносилось и упоминалось ли вообще, зависело от гражданской позиции преподавателей и администрации школ и вузов.
5. 28 января 1936 г. в газете "Правда" вышла редакционная статья "Сумбур вместо музыки", направленная против оперы Д. Шостаковича "Леди Макбет Мценского уезда" (См.: Максименков Л. В. Сумбур вместо музыки. Сталинская культурная революция 1936-1938. М., 1997).
На музыкальном совещании в Москве в январе 1948 г. Жданов напомнил об опере Шостаковича и сравнил ее с "ошибками" в опере Мурадели (Вступительная речь то. А. А. Жданова // Совещание деятелей советской музыки в ЦК ВКП(б). М., 1948).
"Правде" было опубликовано "Постановление ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 г. Об опере "Великая дружба" В. Мурадели", в котором, кроме Мурадели, подверглись разносу Шостакович и другие композиторы: "Еще в 1936 году, в связи с появлением оперы Д. Шостаковича "Леди Макбет Мценского уезда", в органе ЦК ВКП(б) "Правда" были подвергнуты острой критике антинародные, формалистические извращения судеб развития советской музыки. <...> Это направление нашло свое наиболее полное выражение в произведениях таких композиторов, как тт. Д. Шостакович, С. Прокофьев, А. Хачатурян, В. Шебалин, Г. Попов, Н. Мясковский и др., в творчестве которых особенно наглядно представлены формалистические извращения, антидемокртические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам" (указ. изд., с. 1).
6. В. Б. Кривулин о Е. А. Пазухине - см. также в изд.: Кривулин В. Охота на Мамонта. СПб., 1998. С. 34-37.
Пазухин Евгений Александрович (р. 1945) - филолог, религиозный деятель, начинал как поэт. Был воспитан бабушкой баптисткой. Окончил филологический факультет Ленинградского государственного университета. В студенческие годы принял крещение в Русской Православной Церкви. Тогда же стал активным участником неофициальной культуры и религиозного движения в СССР. Член редколлегии, редактор и автор ряда ленинградских и московских самиздатских сборников и журналов, первые поэтические публикации - в 1962 г. в "Антологии советской патологии" и сборнике "Лай". (Подборку стихов Пазухина разных лет см. в изд.: Антология у Голубой Лагуны: В 9-ти тт. Хьюстон - Нью-Йорк, 1977-1987. Т. 4Б.) Один из руководителей ленинградского "Религиозно-философского семинара" и других семинаров и обществ христианско-просветительской направленности. Соавтор "письма девяти" и ряда других воззваний к советскому руководству, призывавших к расширению религиозной свободы в СССР. Организатор и участник конференций по культуре ленинградского андеграунда, русской религиозной философии, истории и актуальным проблемам христианской жизни в России. Автор книг и статей по широкому спектру культурологических и религиозных тем. Сотрудник еженедельника "Русская мысль", автор религиозных и культурных программ на радиостанциях "Свобода" и "Немецкая волна". С 1991 г. проживает в Германии. В последние годы вернулся к поэтическому творчеству. (Сведения сообщены Е. Пазухиным, а также почерпнуты из биографической справки о нем, о публикованной в книге: Пазухин Евгений. Жизнь и труды блаженного Хосемария Эскрива - основателя "Opus Dei". Хельсинки, 2000).
С Ахматовой Пазухин виделся дважды. Об этом см. примеч. 19.
7. Григорьев Олег Евгеньевич (1943-1922) - поэт. До начала 1990-х гг. в государственных издательствах выходили лишь книги Григорьева для детей, его "взрослые" стихи публиковались только в самиздате. По определению В. Борецова, поэзия Григорьева "может быть названа своеобразными "поэтическими записками со дна социалистического мегаполиса", состоящими из значительного количества внутренне законченных, "минимальных" (преобладают четырех- и двухстрочные) стихотворений. В основу каждого положено какое-либо абсурдное "событие", "происшествие", как правило "алкогольно-эротически" окрашенное. Нередко стихотворение оказывается как бы рифмованнным аналогом анекдота "черного юмора" (Бобрецов В. Ю. Григорьев Олег Евгеньевич // Русские писатели. ХХ век. Библиографический словарь: В 2-х частях. М., 1998. Ч. 1. С. 400).
отделении Института востоковедения Академии наук. Кандидат наук, ведущий научный сотрудник, заведующий сектором Южной Азии. Автор около ста семидесяти работ, в числе которых - подготовленные совместно с С. Л. Невелевой переводы с санскрита древнеиндийского эпоса "Махабхарта": книга третья (М., 1987), книга восьмая (1990), книги десятая-одиннадцатая (М., 1998). Сдан в печать подготовленный Васильковым совместно с Ф. Ф. Перченком и М. Ю. Сорокиной биобиблиографический словарь репрессированных востоковедов "Люди и судьбы". Готовится к печати монография "Образы судьбы в древнеиндийском эпосе". (Сообщено Я. В. Васильковым).
9. Рейн Евгений Борисович (р. 1935) - поэт, переводчик, сценарист, мемуарист. В 1959 г. закончил ленинградский Технологический институт, работал инженером. С 1962 г. живет литературным трудом. Первое стихотворение Рейна было опубликовано в 1953 г., однако его первый сборник "Имена мостов" вышел только в 1984 г. Поэт зарабатывал на жизнь публикациями научно-популярных очерков в журналах для детей "Костер" и "Искра", издавал детские книги, переводил, писал сценарии для документальных фильмов. В 1970 г. переехал в Москву. После публикации своих стихов в неподцензурном альманахе "Метрополь" (1979) на несколько лет был лишен работы; уже готовый к публикации сборник его стихов был издан только через пять лет. В годы перестройки книги Рейна стали выходить одна за другой. В 1989 г. - "Береговая полоса", в 1990 г. - "Темнота зеркал", и "Непоправимый день", в 1992 г. - "Нежносмо...", в 1993 г. - "Избранное", в 1994 г. - "Предсказание", в 1995 г. - "Сапожок. Книга итальянских стихов", в 1997 г. - "Мне стало скучно без Довлатова: Новые сцены из жизни московской богемы", в 1998 г. - "Балкон" и т. д. В 1998 г. в США вышла книга "Против часовой стрелки", с предисловием И. Бродского.
Рейн впервые увидел Ахматову еще в детстве, 1947 г., а познакомился с ней в 1961 г. В дневниках Ахматовой в числе записей, где упомянут Е. Рейн, есть такая: "Сегодня слушала поэму Жени Рейна - "Недреманное око" (Записные книжки, с 490. Сентябрь 1964).
Во время последней встречи Рейна с Ахматовой, в феврале 1966 г., когда Ахматова лежала в больнице с инфарктом, Рейн принес посвященное ей стихотворение "У зимней тьмы печалей полон рот...", написанное в конце 1965 г. "Анна Андреевна прочитала стихи. "Благодарю вас, я положу их в свою папку". <...> Ахматова получила за свою жизнь быть может, сто или больше посвященных ей стихотворений. Часть их она сложила в папку, которую назвала "В ста зеркалах". Теперь эта папка хранится в Публичной библиотеке в Ленинграде. Там есть стихи Гумилева, Блока, Клюева, Мандельштама, Недоброво, Пастернака, Кузмина, Хлебникова, т. е. классиков. Там есть стихи известных поэтов - Асеева, Спасского, Есть стихи моих старых друзей Бродского, Наймана, Бобышева. Но много там стихов, авторы которых мне неизвестны. <...> Судьба рассудила так, что мое стихотворение оказалось самым последним, оно было передано ей дней за 10-15 до кончины" (Рейн Е. Сотое зеркало (Запоздалые воспоминания) // Ахматовские чтения-3, с. 114-115). Стихотворение "У зимней тьмы печалей полон рот..." хранится в Отделе рукописей РНБ, ф. 1073, ед. хр. 600. Опубликовано в указанных воспоминаниях Рейна, с. 114, а также в изд.: Посвящается Ахматовой. В числе позднейших стихов Рейна об Ахматовой - "Альбом Модильяни" (1980-е), "Выставка Модильяни" (1993), опубликованные в изд.: "И в скольких жила зеркалах. (В дальнейшем ссылки на антологии посвященных Ахматовой стихов приводятся только тогда, когда стихи не публиковались многократно. См. также издания: Венок АХматовой. Стихотворения. Одесса, 1989; Лосиевский И. Анна Всея Руси. Жизнеописание Анны Ахматовой. Харьков, 1996, поэтические приложение к книге). Об Ахматовой см. и в интервью Е. Рейна В. Полухиной об И. Бродском: Прозаизированный тип дарования // Полухина В. Бродский глазами современников. СПб., 1997. С, 17-18.
часть времени при этом Ахматова проводила не в Ленинграде, а в Москве и в Комарове.
11. Ср. воспоминания Е. Б. Рейна: "... Ахматова спросила меня, не могу ли я - и лучше всего с каким-нибудь приятелем - помочь ей упаковать библиотеку. <...> Это не писательские книжные пуды и энциклопедии. Легкие сборники стихов, десятитомник Пушкина, несколько очень изящных французских и итальянских книжечек в сафьяне и позолоте. (Ахматовские чтенеия-3, с. 104).
12. Пунин Николай Николаевич (1888-1953) - искусствовед. Окончил Санкт-Петербургский университет. С 1913 г. работал в Русском музее, был одним из организаторов отдела иконописи. Выступал как литературный критик в различных изданиях, в том числе в журнале "Аполлон", в котором сотрудничали Гумилев и Ахматова. Занимался Византией, искусством Возрождения, японской гравюрой и др. С середины 1910-х гг. увлекся авангардом, который стал его главной страстью в искусстве. (См. Пунин Н. Н. О Татлине. М., 1994). После февральской революции Пунин был одним из самых активных деятелей художественной жизни Петрограда. В 1919-1921 гг. - комиссар: заведовал петроградским отделом ИЗО Наркомпроса. (См.: Пунин Н. Н., Полетаев Е. А. Против цивилизации. Пг., 1918). Пунин был кандидатом в члены РКП (б), однако после ареста 3 августа 1921 г., когда он месяц провел в тюрьме, от намерения вступить в партию отказался. Тогда же Пунин навсегда ушел от административной работы в правительственных органах. В 1920-е гг. участвовал в работе Гинхука, Декоративного института, в 1923-1925 гг. заведовал художественной частью фарфорового завода, организовал в Русском музее отделение новейших течений. В 1930-е-1940-е гг. преподавал в Университете и Академии художеств. (См.: Пунин Н. Н. Русское и советское искусство. М., 1976) В 1935 г. около двух недель Пунин провел под арестом. В 1949 г. был арестован вновь. Умер в лагере в поселке Абезь в 1953 г.
Ахматова и Пунин познакомились в 1914 г. (виделись и раньше). В 1922 г. Ахматова стала приходить к Пунину в его квартиру по адресу Фонтанка, 34, кв. 44, в южном флигеле бывшего дворца графов Шереметевых (Фонтанного Дома). В 1926 гг. поселилась здесь, несмотря на то, что в квартире продолжала жить первая жена Пунина - Анна Евгеньевна Аренс (1892-1943, по специальности - врач). В 1938 г. Пунин и Ахматова расстались. Однако покинуть Фонтанный Дом, ставший для нее духовным центром Петербурга, Ахматова не захотела. Ахматова была привязана к дочери Николая Николаевича и Анны Евгеньевны - Ирине Николаевне Пуниной и к их внучке - Анне Генриховне Каминской, которую считала и своей внучкой. (О жизни Ахматовой и Пуниных в Фонтанном Доме см.: Попова Н. И., Рубинчик О. Е. Анна Ахматова и Фонтанный Дом. Приложение: Пунина И. Н. "Под кровлей Фонтанного Дома...", воспоминания. СПб., 2000). В 1952 г. Ахматова вместе с семьей Пуниных вынуждена была уехать из Фонтанного Дома, т. к. флигель понадобился располагавшемуся в Шереметевском дворце Институт Арктики и Антарктики. В квартире на улице Красной Конницы и на улице Ленина Ахматова также жила с Пуниными.
И. Н. Пунина и А. Г. Каминская, по специальности искусствоведы, вместе с мужем А. Г. Каминской, архитектором и художником Леонидом Александровичем Зыковым (1940-2001), многие годы посвятили публикации архива Ахматовой и Пунина. В числе подготовленных семьей изданий: Пунина И. Н. Из архива Николая Николаевича Пунина // Лица, Биографический альманах, № 1. М. -СПб., 1992; Переписка Ахматовой с членами семьи Н. Н. Пунина: Из семейной переписки А. А. Ахматовой / Публ., вступ. заметка и примеч. Л. А. Зыкова // Звезда, 1996, № 6; Пунина Н. Н. Мир светел любовьюю: Дневники. Письма. М., 2000. В МА
Среди обращенных к Пунину стихов Ахматовой - "Небывалая осень построила купол высокий..." (1922), "Не недели, не месяцы - годы..." (Разрыв, 1940), "Колыбельная" (1949, после ареста Пунина), "И сердце то уже не отзовется..." (1953, после его гибели). Н. Пунину и Л. Гумилеву посвящен "Реквием". 14 апреля 1942 г., в Самарканде, после эвакуации из блокадного Ленинграда, Пунин написал Ахматовой письмо, которым она очень дорожила: "... Когда я умирал, то есть знал, что я непременно умру <...> я думал о вас много. <...> Мне кажется, я в первый раз так всеобъемлюще и широко понял вас <...> И мне показалось тогда, что нет другого человека, жизнь которого была бы так цельна и поэтому совершенна, как ваша; от первых детских стихов (перчатка с левой руки) до пророческого бормотанья и вместе с тем гула поэмы ["Поэмы без героя" - О. Р.]. Я тогда думал, что эта жизнь цельна не волей - и это мне казалось особенно ценным - а той органичностью, то есть неизбежностью, которая от вас как будто совсем не зависит..." (Пунин, с. 354-355).
13. О семье Ардовых см. примеч. 36-38, с. 161-162.
А. К. В квартире на улице Красной Конницы // Об Анне Ахматовой). Из четырех комнат за Ахматовой официально числились две - комната в 15-16 м. и столовая, большая и хорошо обставленная, которой пользовалась вся семья. По свидетельству И. Н. Пуниной и А. Г. Каминской, тех, кто приходил к Ахматовой в первый раз, а также официальных гостей она обычно принимала в столовой. Хороших знакомых - у себя в комнате. В ее комнате стояло довольно много мебели: кресло, маленькие креслица, ломберный столик, две горки, сундук-креденца, кровать, маленький шкафчик. Ахматовская библиотека состояла, действительно, из очень небольшого числа книг. В 1958 г. в комнате была книжная полка. Остальное время полка с ахматовскими книгами находилась в столовой. В столовой был также большой книжный шкаф с книгами семьи Пуниных. Самые необходимые Ахматовой книги лежали на креденце и в креденце, где хранились рукописи. На стенах в комнате Ахматовой, кроме рисунка А. Модильяни, висел ее портрет работы Л. Бруни (в копии Г. Неменовой), лубок "Птица сирин", картины С. Судейкина. Одно время на горке или на шкафчике стояла литография Н. Альтмана - иллюстрация к стихотворению Ахматовой "Божий ангел зимним утром...".
В квартире на ул. Красной Конницы, действительно, была маленькая (девятиметровая) комната - спальня Ани, но, по словам И. Н. Пуниной, она не была полупустой и Ахматова в ней гостей не принимала. Единственная ситуация, при которой это могло произойти, - переезд из квартиры на ул. Красной Конницы в квартиру на ул. Ленина в марте-апреле 1961 г., когда шла упаковка вещей.
Описание комнаты, в которой Ахматова принимала Виктора Кривулина, Ярослава Василькова и Евгений Пазухина, см. также в рассказах Я. Василькова и Е. Пазухина (примеч. 19).
О А. Модильяни см. примеч. 26-28.
15. В дневниках Ахматовой есть набросок автобиографии, содержащий запись о Блоке "Вторая "легенда", с которой я прошу моих читателей распроститься навсегда, относится к моему так называемому "роману" с Блоком. Уже одно опубликование архива А. А. Блока должно было прекратить эти слухи. Однако этого не случилось, и в предисловии к только что мной полученной книге моих переводов [на французский язык] г-н Лаффит пишет обо мне: "qui connut et, dit-on aima Blok" ["которая знала и, как говорят, любила Блока" - О. Р.]. Блока я считаю [одним из] не только величайшим европейским поэтом первой четверти двадцатого века, но и человеком-эпохой, т. е. самым характерным представителем своего времени, каким-то чудесным образом впитавшим <его>, горько оплакивала его преждевременную смерть, но знала его крайне мало, в то время, когда мы (вероятно, раз 10) встречались, мне было совсем не до него, и я сначала, когда до меня стала доходить эта, по-видимому, провинциального происхождения сплетня, только смеялась. Однако теперь, когда она грозит перекосить мои стихи и даже биографию, я считаю нужным остановиться на этом вопросе" (Записные книжки, с. 80. Ок. 1959-1960 г.).
"Анне Ахматовой". Ахматова посвятила Блоку ряд стихотворений, среди которых - написанные на его смерть "А Смоленская нынче именинница..." и "Не странно ли, что знали мы его?.." (1921), а в поздние годы - цикл "Три стихотворения" (1944-1960). Блок - прототип персонажа "Поэмы без героя": "Демон всегда был Блоком" (Ахматова Анна. Может быть из дневника // Поэма без героя, с. 182). Блок упоминается и в набросках либретто балета по "Поэме без героя": "Судьба в виде шарманщика предсказывает всем будущее: <...> Блока уводят какие-то 12 человек (Записные книжки, с. 174. 7 декабря 1961. См. так же, с. 191 и др. В 1965 г. для телевизионной передачи Ахматова записала и наговорила на магнитофон короткие "Воспоминания об Александре Блоке" (об истории неучастия Ахматовой в этой передаче см.: Найман, с. 166-167). Планы более развернутых воспоминаний см. в "Записных книжках", с. 222-223, 566, 660-661, 673-674; наброски, отличающиеся от окончательного варианта: там же, с. 669-672, 683, 744-745. Д. Е Максимов писал об отношении Ахматовой к Блоку: "У Блока, - говорила она, - одна треть стихотворений бледных или безвкусных; одна треть - так себе; но зато остальные - гениальны" (запись 1946 г.). <...> "Снежная Маска" настолько привлекала Анну Андреевну, что она <...> совместно с Артуром Лурье [композитором - О. Р.] написала на тему этого цикла балетное либретто <...> "К сожалению, - сказала Анна Андреевна, - рукопись либретто не сохранилась, осталась только обложка" (1959 г.)" (Максимов Д. Е. Ахматова о Блоке // Звезда, 1967, № 12, с. 189-190). Об отношении Ахматовой к личности и творчеству Блока см. также: Эвентов И. С. От Фонтанки до Сицилии // Об Анне Ахматовой, с. 369; Будыко М. И. Рассказы Ахматовой // там же, с. 490-491; многочисленные записи Чуковской и др. Сохранившееся письмо Ахматовой к Блоку см. в изд.: Переписка Блока с А. А. Ахматовой / Предисл. и публик. В. А. Черных // Александр Блок. Новые материалы и исследования. Литературное наследство, т. 92: В пяти книгах. Кн. четвертая. М., 1987). Три письма Блока к Анне Ахматовой, его дневниковые записи о ней см. в изд.: Блок А. Из дневников, записных книжек и писем // Воспоминания. "... Прочтя Вашу поэму ["У самого моря" - О. Р.], - писал Блок Ахматовой 14 марта 1916 г., - я опять почувствовал, что стихи я, все равно, люблю <...> не надо мертвого жениха, не надо кукол, не надо "экзотики", не надо уравнений с десятью неизвестными; надо еще жестче, неприглядней, больнее. - Но все это - пустяки, поэма настоящая, и вы - настоящая" (указ. изд., с. 43).
О творческих взаимосвязях двух поэтов: Жирмунский В. М, Два направления современной лирики // Жирмунский В. М. Поэтика русской поэзии. СПб., 2001; Жирмунский В. М. Анна Ахматова и Александр Блок // там же; Топоров В. Н. Ахматова и Александр Блок. Berkeley, 1981.
"Цеху поэтов" и зародившемуся в "Цехе" акмеизму. К Ахматовой обращен целый ряд стихотворений Мандельштама (Ахматова перечислила их в своих воспоминаниях о Мандельштаме "Листки из дневника"), среди них - "Вполоборота - о, печаль!" "Ахматова", 1914), "Я не искал в цветущие мгновенья..." ("Кассандре", 1917).
В "Листках из дневника" Ахматова вспоминала: "В начале двадцатых годов (1922) Мандельштам очень резко нападал на мои стихи в печати ("Русское искусство", №№ 1, 2-3). Этого мы с ним никогда не обсуждали. Но и о своем славословии моих стихов он тоже не говорил, и я прочла его только теперь (рецензия на "Альманах муз" и "Письма о русской поэзии", 1922, Харьков)" (Ахматова 1996, т. 2, с. 169). Действительно, в журнале "Русское искусство" № 1, но не за 1922, а за 1923 г. была напечатана статья Мандельштама "Буря и натиск", где говорилось: "Анненский до сих пор не дошел до русского читателя и известен лишь по вульгаризации его методов Ахматовой <...> В ее стихах отнюдь не психологическая изломанность, а типический параллелизм народной песни с его яркой асимметрией двух смешных тезисов, по схеме: "в огороде бузина, а в Киеве дядя" (цит. по кн: Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987. С, 210). В № 2-3 "Русского искусства" за тот же год Мандельштам опубликовал статью "Vulgata. (Заметки о поэзии)", где писал: "Воистину русские символисты были столпниками стиля: на всех вместе не больше пятисот слов - словарь полинезийца. Но это по крайней мере были аскеты, подвижники. Они стояли на колодах. Ахматова же стоит на паркетине - это уже паркетное столпничество" (там же, с. 283-284). Высокая же оценка творчества Ахматовой дана в статье Мандельштама "О современной поэзии (К выходу "Альманаха муз")", которая не была опубликована при его жизни: "Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время ее поэзии близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России". (цит. по изд.: Мандельштам О. Э. Собрание сочинений: В 3-х тт. Т. 3. Мюнхен, 1969. С. 30). В "Письме о русской поэзии" Мандельштам утверждал: "Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и богатство русского романа 19-го века. <...> Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психологическую прозу" (Советский юг (Ростов-на-Дону), 1922, 21 января; цит. по указ. изд., с. 34).
9 февраля 1936 г. С. Б. Рудаков писал в письме жене из Воронежа: "С Осипом Мандельштамом обсуждаем ее [Ахматовой - О. Р.] молчание стиховое.
"Она - плотоядная чайка: где исторические события, там слышится голос Ахматовой, и события - только гребень, верх волны: война, революция. Ровная и глубокая полоса жизни у нее стихов не дает, это сказывается как боязнь самоповторения, как лишнее истощение в течение паузы" (Герштейн, с. 170).
25 августа 1928 г., в годовщину гибели Н. Гумилева, Мандельштам писал Ахматовой: "Знайте, что я обладаю способностью вести воображаемую беседу только с двумя людьми: с Николаем Степановичем и с вами. Беседа с Колей не прерывалась и никогда не прервется (там же, с. 255-256). Ахматова была рядом с Мандельштамом во время его ареста в 1934 г., вместе с женой поэта Н. Мандельштам хлопотала о его освобождении или смягчении его участи, навестила Мандельштама в 1936 г. во время его воронежской ссылки. В 1957 г. Ахматова была включена в комиссию по литературному наследию Мандельштама: "Большая честь для меня", - сказала она Л. Чуковской (Чуковская, т. 2, с. 251. 6 апреля 1957). В 1962 г. Ахматова записала в дневнике: "Он [Мандельштам - О. Р.] писал для своих правнуков. И вот эти правнуки, выросшие в крови, в грязи, в луже, в неправде чистыми, умными и полными сил. Они пришли и сказали: "Вот он - не хотим никого другого" (Записные книжки, с. 244).
Г. Адамович вспоминал слова, произнесенные Ахматовой еще в начале 1910-х гг.: "Мандельштам, конечно, наш первый поэт..." (Адамович Г. Мои встречи с Анной Ахматовой // Воспоминания, с. 69). "У Мандельштама нет учителя, - писала Ахматова в "Листках из дневника". - <...> Я не знаю в мировой поэзии подобного факта. Мы знаем истоки Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслась до нас эта новая божественная гармония, которую называют стихами Осипа Мандельштама!" (Ахматова, 1996, т. 2, с. 172).
Мандельштаму посвящено стихотворение 1936 г. "Воронеж" (см. также адресованное Мандельштаму в Воронеж письмо Аxматовой от 12 июля 1935 г.: Ахматова 1996, т. 2, с. 211) и стихотворение 1937 г. "Немного географии". Памяти Мандельштама - стихотворение "Я над ними склонюсь, как над чашей..." (1957); памяти Мандельштама, Пастернака и Цветаевой - "Нас четверо" (1961). Образ Мандельштама присутствует в "Поэме без героя". Его имя упоминается в набросках либретто по "Поэме" (Записные книжки, с. 174, 207), в прозе о "Поэме" (там же, с. 191, 209).
Над "Листками из дневника" Ахматова работала в основном с 1957 по 1963 г., однако завершенного вида они не обрели и существуют в разных редакциях. Наиболее полный текст опубликован в ВЛ, 1989, № 2 (публикация В. Виленкина). См. также: :Requiem", публикация Р. Тименчика при участии К, Поливанова. В дневниках Ахматовой сохранились черновые наброски, содержащие в себе фрагменты, не включенные в основные редакции. См.: Записные книжки, с. 20-21, 296, 302, 556, 636, 724.
"Воспоминания" (М., 1999), "Вторая книга" (М., 1999). А также: Герштейн; Лукницкий, т. 1, с. 36-37, т. 2, с. 208-209; Пунин Н. Из воспоминаний // Поэма без героя, с. 336-337. См. также: Тименчик Р. Д. Художественные принципы предреволюционной поэзии Анны Ахматовой. Канд. дис. Тарту, 1982; Хазан В. И. О. Мандельштам и А. Ахматова: наброски к диалогу. Грозный, 1992.
17. "На днях перечитывая (не открывала книгу с 1928 г.) "Шум времени", я сделала неожиданное открытие. Кроме всего высокого и первозданного, что сделал ее автор в поэзии, он еще умудрился быть последним бытописателем Петербурга - точным, ярким, беспристрастным, неповторимым. У него эти полузабытые и многократно оболганные улицы возникают во всей свежести 90-х и 900-х годов. <...>
Эта проза, такая неуслышанная, забытая, только сейчас начинает доходить до читателя" (Листки из дневника // Ахматова 1996, т. 2, с. 165-166).
18. См. роман Оскара Уайльда "Портрет Дориана Грея".
19. Ср. воспоминания об этой встрече Я. В. Василькова и Е. А. Пазухина.
"Сколько я помню, инициатива исходила - для меня - от Вити Кривулина, они с Женей Пазухиным мне позвонили и сказали, что Ахматова может нас принять. Договорилась об этом мама Лены Рабинович, которая сказала, что есть жесткое условие: приходят трое, читают по стихотворению - и на этом визит заканчивается. Никаких комментариев Анна Андреевна не дает. Если будут комментарии, то после: их передаст нам Ленина мама.
Поехали мы втроем на улицу Красной Конницы. Дверь нам открыла красивая девочка, которую окликнули из глубины квартиры: "Аня, кто там? " У нас эта Аня сразу же ассоциировалась с Анной Ахматовой. Все трое, конечно, моментально влюбились. Но один Кривулин, который был всегда очень открытым и прямодушным, на другой же день признался нам в этом.
Вышла Анна Андреевна, которая поразила нас своей львиной царственностью, величавостью, манерами, интонациями. Мы, конечно, не видели никогда ничего подобного. Она пригласила нас в маленькую комнату, где почти ничего не было, кроме нескольких стульев и столика, а на столике - ничего, кроме листа чистой бумаги и стаканчика с отточенными карандашами. В общем, обстановка творческого аскетизма. И что-то Анна Андреевна сказала по этому поводу. Кажется, что Гумилев всегда работал в такой обстановке.
Нам было предложено прочитать свои стихи. Я, к сожалению, не помню, что читали Витя и Женя. Помню, что читал я, потому что потом очень жалел об этом: надо же, прочитал такое ужасное стихотворение. Отчитав, мы, по-моему, даже без дальнейших разговоров, откланялись. прошло несколько дней - и через Ленину маму и Лену до нас дошел отзыв Ахматовой. О Кривулине, я помню, Анна Андреевна сказала, что у него в глазах есть что-то божественное. И, по-моему, в стихах Кривулина ее что-то заинтересовало. Ну а что касается нас с Женей, то ничто особого энтузиазма у нее не вызвало. Про меня она сказала: Дориан Грей (не "портрет!"). Возможно, это объяснялось вот чем. Я прочитал дурацкое воинственное стихотворение - венгерскую гусарскую песню, с призывами ко всяческому разгулу, буйству, грабежу и мятежу... При этом я был такой ангелоподобный мальчик. Скорее всего, это сочетании херувимской внешности со скрытыми пороками и агрессивными инстинктами, проглядывавшими как будто в стихах, заставило ее назвать меня Дорианом Греем. Кроме того, она сказала о моих стихах (может быть, сразу при прочтении), что "так уже раньше писали". Действительно, стихотворение было бессознательно-эпигонское по отношению к Сельвинскому, Асееву и т. д.
"Влюблялись ли Вы?" в мой адрес не было [об этом говорил В. Б. Кривулин - О. Р.], и быть не могло: Ахматова все же не генерал из анекдота. По контексту после моего чтения Анна Андреевна могла, конечно, сказать что-нибудь вроде: неужели Вы никогда не влюблялись? Вот об этом бы лучше и писали. Но я такого не помню.
Вот и все, что я могу сказать про этот визит. Я даже не могу точно вспомнить, когда это было. Году в шестидесятом или в шестьдесят первом. Скорее всего, в конце шестидесятого года. Больше никаких встреч с Анной Андреевной у меня не было. Приходить еще - это не входило в оговоренные условия. Я не знаю, поддерживал ли Витя потом какие-то контакты... Поддерживал? Значит, он был из нас избран, потому что нам с Женей такого предложения не было. Ну, это и понятно. Витя Кривулин подходил к поэзии профессионально, это было дело его жизни, он много читал, учился, работал над поэтической техникой. Мы с Женей полагали, что поэтами не становятся, а рождаются, что читать ничего и учиться ничему не надо, а надо только высекать поэзию из души, как огонь из кремня. У Жени к тому же нарастали с годами религиозные, а у меня - научные интересы. Словом, в поэзии мы были дилетанты.
Стихи, которые я писал в 1960-х гг., остаются фактами моей биографии, а не "литературного процесса". Но это была для меня важная школа. Уже в университете я заинтересовался "Махабхаратой" и в первых же своих работах показал, что эта древнеиндийская книжная эпопея по происхождению - устная поэзия, импровизировавшаяся на формульной основе. Я просто не смог бы этого сделать, если бы не знал к тому времени, как именно приходят в голову поэта и "складываются" стихи. Поэтический опыт очень помогал и при работе над переводом. Кроме того, несколько раз в юности я попадал в состояние, которое можно определить как вдохновение. И это впоследствии помогало по аналогии судить о некоторых сверхобычных состояниях сознания, описаниями которых богаты древнеиндийские тексты".
"Прочитав воспоминания Вити и Жени, припоминаю теперь, что Ахматова, конечно же, завершила встречу с нами чтением своих стихов. Но и сейчас эта картина не встает передо мной зрительно. Есть лишь косвенное подтверждение: когда годы спустя вышла пластинка со стихами Ахматовой в ее чтении, я узнал ее манеру и, помнится, говорил кому-то из близких: "Вот также она и нам читала тогда".
"Я прочел воспоминания Вити. Думаю, что год он приуменьшил, потому что мне было тогда 16 лет, а в 1960-м г. мне было пятнадцать. Так что, скорее, это был уже 1961 г. Темное время года. Осень или зима, я точно сказать не могу.
Не все, что Виктор рассказывает, вызывает у меня личные ассоциации. Если говорить о каких-то запечатлевшихся картинах... Действительно, очень большая квартира с высоченными потолками. И длинный проход. Такое часто бывает в старых петербургских домах: длинный-длинный коридор. Нас встретили те люди, которые ее как бы курировали, - Пунины. И было ощущение, что мы проходим какую-то проверку. НУ, мы ее прошли успешно. Потом мелькнула где-то в глубине перспективы красавица Аня. Анна Андреевна относилась к ней как к внучке, потому что узнавала в ней свою молодость. Для нее это было как бы отражение ее самой в ретроспективе, скажем, пятидесяти лет.
От квартиры осталось ощущение некоторой безбытности, чего-то неустоявшегося. Что касается интерьера, в котором Анна Андреевна нам предстала, я не воспринял его как уж очень тесный. Дело в том, что я помню, как входила Ахматова: она вплывала. Человек, который плывет, должен иметь некое расстояние, чтобы можно было это видеть. В моем представлении, комната была, может быть, метров двадцать. В комнате стоял диван. Кресла, в которых мы сидели. Был стол - Ахматова положила на него рукопись, по которой она нам читала. Книги были. Картины, возможно, тоже. У меня какой-то размытый образ перед глазами.
Ахматова была женщина, можно сказать, даже тучная. Но ей были свойственны удивительная пластика и обаяние - женское, я бы сказал, а не только человеческое, даже в таком преклонном возрасте.
Зато очень хорошо помню, что речь шла о современной поэзии. Ахматова говорила о некоем поэтическое ренессансе, о Бронзовом веке русской поэзии - имея в виду прежде всего кружок Бродского. "Кружок Бродского" - условно, потому что тогда любители поэзии, пожалуй даже, Бобышева больше ценили. Потом почему-то заговорили о Кушнере. Она, кстати, его тоже очень высоко ставила. Кто-то выразил мнение, что он... немножко то ли однообразен, то ли монотонен... что в нем нету нерва такого... Она призадумалась и заметила, что нужно будет при случае, может быть, ему об этом сказать. То есть приняла это как тему для размышлений.
Потом она предложила читать стихи. Вот сейчас я расскажу нечто не соответствующее и даже противоречащее тому, о чем говорил сам Виктор.
Витя держал в руке вот такой толщины пачку стихов и стал читать. Прочел он, по-моему, только одно стихотворение. Оно было посвящено нашей знакомой, ее звали Маша. А заканчивалось словами: "Я готов подарить вам любые на свете буквы, / Только эти четыре оставьте моими". Четыре - составляющие ее имя. Ахматова, прослушав, сказала, что стихотворение, на ее взгляд, интересное. Потом она взяла эти листки, и дальше была такая картина. Она брала листок, говорила: "Банально!, - и откладывала. "Банально", - откладывала. "Банально. Банально. Банально. Банально. Банально. Менее банально". В основном она оценивала эти стихи как банальность. При этом я не могу ничего ни возражать, ни утверждать; оценка творчества может быть субъективной. Но я помню эту ситуацию именно такой. А чтобы Ахматова выражала, как рассказывает Виктор, восторг по поводу того, что мы ей читали (или что она при нас читала из тех текстов, что мы ей принесли), - этого я абсолютно не помню.
Потом она попросила читать меня. Мне было шестнадцать лет - что же я мог тогда написать? Ну, была у меня какая-то страшная сказка с хорошим концом. Стихотворение "Лыжник". И так далее. Все это, кстати, опубликовано в антологии Кузьминского "У Голубой Лагуны". Я довольно много прочел. Ахматова терпеливо выслушала. Потом она сказала (то, что Виктор говорит об иронии, тут и выявилось): "Мне кажется, что вы читали что-то интересное, правда, я почти ничего не расслышала".
"Венгерскую песню": "Эй, мадьяр, кто б ты ни был, - / Иштван или Золтан, / Променяй годы-глыбы / На деньки-золото!" Но я совершенно не помню реакции Анны Андреевны. Возможно, Виктор прав и Васильков был тогда по уровню выше нас. Я это не исключаю. По крайней мере, он был человек гораздо более начитанный. И, может быть, его тексты оказались для восприятия Ахматовой самыми интересными.
Потом она читала нам свою "Поэму без героя", довольно долго: полчаса или даже минут сорок. Значит, это был большой отрывок из "Поэмы". Что было дальше, не помню...
А второй раз я был, с Виктором же, у Ахматовой в Комарове. Возможно, в 1962 или в 1963 году. Анна Андреевна была очень печальная. Сидела около костерка, который был разожжен прямо возле дома. Куталась в шаль и говорила, что она очень одинока, что ее все оставили. Это была моя последняя с ней встреча. После этого я ее видел уже только во время похорон.
Сам я не делал попыток увидеться с Ахматовой. Дело в том, что я по натуре человек не социабельный, для меня Виктор был как бы мотором. Мы в этом смысле были диаметрально разными. Возможно, он меня и звал с собой, а я уклонялся. А может быть, там уже сложилась устойчивая ситуация общения с определенной группой людей.
Насколько я помню, Славик после первой встречи вообще никогда у Ахматовой не был. Потому что она его уж так оскорбила - до глубины души: она сказала, что он похож на Дориана Грея. Вы же знаете, что Ахматова дала каждому из нас характеристику, это я слышал непосредственно от матери Лены Рабинович. Про Виктора она сказала, что у него в лице нечто и от Христа, и от Иуды. Так что Витя, может быт, и не имел повода обидеться: она увидела в нем что-то такое романтическое, демоническое. А меня она характеризовала так: скромный мальчик в школьной форме. В это много содержания, в общем-то, не сместилось. Поэтому мне, конечно, было обидно, что у них такие ассоциации... Про безумные глаза я не помню. Можно, конечно, себе приписать...
я помню, что Анна Андреевна не так уж восторженно отзывалась о наших произведениях.
20. В 1939 г. Л. Чуковская спросила Ахматову, знает ли она итальянский. "Она, величаво и скромно:
- Я всю жизнь читаю Данта" (Чуковская, т. 1, с. 26. 18 мая 1939).
Чтобы читать Данте по-итальянски, в 1924 г. Ахматова начала изучать итальянский язык (Лукницкий, т. 2, с. 194). 27 декабря 1924 г. М. М. Шкапская записала в дневнике, что Ахматова беседовала с ней "после бессонной ночи за Дантом в подлиннике" (цит. по изд.: Летопись, ч. 2, с. 74) В воспоминаниях о Мандельштаме Ахматова писала: "Он только что [в 1933 г. - О. Р.] выучил итальянский язык и бредил Дантом, читая наизусть страницами. Мы стали говорить о "Чистилище", и я прочла кусок из ХХХ песни (явление Беатриче) <...>
"что такое?" - "Нет, ничего, только эти слова и вашим голосом" (Ахматова 1996, т. 2, с. 164-165).
Еще в 1924 г. Ахматова создала стихотворение "Муза", где есть строки: "Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала / Страницы "Ада"?" - Отвечает: "Я". В 1936 г. Ахматова написала стихотворение "Данте", в 1958 г. - "Эпиграмму" ("Могла ли Биче словно Дант творить..."). "... Она, вольно или невольно, примеряет судьбу поэтов, родных и не родных, Данта и Пушкина, на свою собственную", - отметила Л. Чуковская в 1958 г. (Чуковская, т. 2, с. 324). Современники неоднократно сравнивали Ахматову с Данте (см.: Королева Н. В. "Могла ли Биче словно Дант творить..." // Ахматовские чтения-2. Там же см. и другие статьи об Ахматовой и Данте). Дантовские мотивы звучат в ахматовских стихах. "Не с теми я, кто бросил землю..." (1922), "Зачем вы отравили воду..." (1935), "Так отлетают темные души..." (1940), "В зазеркалье" (1963), в набросках пьесы "Энума Элиш" (она же - "Пролог, или Сон во сне", 1960-е) и др. Об эпиграфе из Данте см. на с. 47, а также примеч. 27 на с. 159.
10 марта 1963 Ахматова записала:
"День Данта (приговор).
Смерть Замятина (1937) и
Сон во сне: рваная рубаха... и т. д." Записные книжки, с. 308; см. также с. 684).
19 октября 1965 г. Ахматова выступила в Москве в Большом театре на торжественном заседании, посвященном 700-летию Данте. Это было ее последнее публичное выступление. См. "Слово о Данте" (Ахматова 1996, т. 2).
Ахматова о Данте также: Записные книжки, с. 594, 678-680; Чуковская, т. 1, с. 194-196 (10 и 17 сентября 1940); Лукницкий, т. 2, с. 195-196, 294; Найман, с. 47-48, 137; и др.
21. Северянин Игорь (Лотарев Игорь Васильевич) (1887-1941 ) - поэт, создатель нового литературного направления - эгофутуризма; переводчик, мемуарист.
"Салон Сологуба" следует, что он бывал у Сологуба с конца 1912 г. и встречался там с Ахматовой: "... поэты и актеры по предложению Сологуба читали стихи. Большей частью читали сам Сологуб и я, иногда Ахматова, Тэффи…" (Северянин, с. 109). В стихотворении "Перед войной" (1924) Северянин писал: "Я Гумилеву отдавал визит, / Когда он жил с Ахматовою в Царском, / <…> Ахматова устала у стола, / Томима постоянною печалью, / Окутана невидимой вуалью / Ветшающего Царского Села…" (И в скольких жила зеркалах, с. 58). "Северянину я <…> не нравилась <…>, - сказала Ахматова Л. Чуковской в 1940 г. - Он сильно меня бранил. Мои стихи - клевета. Клевета на женщин. Женщины - грезерки, они бутончатые, пышные, гордые, а у меня несчастные какие-то… Не то, не то…" (Чуковская, т. 1, с. 154. 26 июня 1940). Вероятно, при этом Ахматова вспомнила северянинские "Стихи Ахматовой" (1918), в которых он писал: "Когда ж читает на эстраде / Она стихи, я сам не свой: / Как стилен в мертвом Петрограде / Ее высокопарный вой!… <…> И если в Лохвицкой - "отсталость", / "Цыганщина" есть "что-то", то / В Ахматовой ее "усталость" / Есть абсолютное ничто" (указ. изд., с. 57). Однако в 1925 г. Северянин написал стихотворение "Ахматова" ("Послушница обители любви…"), совершенно лишенное негативной окраски: "…Уже осталось крови в ней немного, / Но ей не жаль ее во имя Бога: / Ведь розы крови - розы для креста" (указ. изд., с. 59).
"…на каком-то литературном вечере Блок прослушал Игоря Северянина, вернулся в артистическую и сказал: "У него жирный адвокатский голос"" (Ахматова А. А. Воспоминания об Александре Блоке // Ахматова 1996, т. 2, с. 137). В 1963 г., говоря с Н. Готхартом об А. Вознесенском и Е. Евтушенко, Ахматова сравнила их с И. Северяниным: "Игорь Северянин был тоже талантливым эстрадником" (Готхарт Н. Двенадцать встреч с Анной Ахматовой // ВЛ, 1997, № 2, с. 236).
22. Ср. диалог Ахматовой с Е. Рейном и Д. Бобышевым:
" - Как у вас дела с иностранными языками? - спросила Ахматова.
- Английский кое-как.
- Но как же этого добиться? - удивляемся мы.
- Просто взять книгу и начать читать, - говорит Ахматова. - Вот уж дело совсем не сложное" (Рейн Е. Сотое зеркало // Ахматовские чтения-3, с. 105).
23. В 1964 г. Ахматовой была присуждена итальянская литературная премия "Этна-Таормина" "за пятидесятилетие поэтической деятельности и в связи с недавним изданием в Италии сборника стихов". О ее поездке в Италию см.: Пунина И. Н. Анна Ахматова на Сицилии // Воспоминания; Пунина И. Ахматова в Италии // La Pietroburgo di Anna Achmatova / Петербург Анны Ахматовой. Болонья, 1996; Орлова Р. Д., Копелев Л. З. Мы жили в Москве. М., 1990. С. 283- 287; Найман, с. 158- 160; и др.
"Монпарнас 19" был создан в 1957 г. Режиссер Жак Беккер. В роли Модильяни - Жерар Филип. Сценарий Офюльса и Анри Жансона по роману Мишеля Жоржа-Мишеля "Монпарнасцы". Продюсер фильма - Ральф Баум. Возможно, говоря о посетившем Ахматову продюсере фильма "Монпарнас 19", В. Б. Кривулин имел в виду Р. Баума, однако утверждать это составитель комментария не берется.
выполнял продюсерские функции, чаще всего он главный продюсер у М. Офюльса, Ж. Беккера, К. Отан-Лара. Снял несколько фильмов как режиссер, однако не сыграл значительной роли в истории кино.
25. Ср.: "Но и совсем недавно Модильяни стал героем достаточно пошлого французского фильма "Монпарнас, 19". Это очень горько!" (Ахматова А. А. Амедео Модильяни // Ахматова 1987, с 199).
26. Модильяни Амедео (1884-1920) - французский художник и скульптор итальянского происхождения, с которым Ахматова общалась в Париже в 1910- 1911 гг.
27. В очерке "Амедео Модильяни" (1958-1964) Ахматова писала: "Рисовал он меня не с натуры, а у себя дома, - эти рисунки дарил мне. Их было шестнадцать. Он просил, чтобы я их окантовала и повесила в моей комнате. Они погибли в царскосельском доме в первые годы революции. Уцелел один, в нем, к сожалению, меньше, чем в остальных, предчувствуются его будущие "ню"…" (Ахматова 1996, т. 2, с. 148). Этот уцелевший рисунок был воспроизведен на суперобложке последней прижизненной книги Ахматовой "Бег времени" (М., 1965). В черновике очерка Ахматова указывала: "(Стихи я ему, Моди, не писала. ("Вечер"), <орую> непременно будут приписывать ему, никакого отношения к М<одильяни> не имеет.) Стих: "Мне с тобою пьяным весело" тоже не отн<осится> к Мод<ильяни>" (Записные книжки, с. 439). Однако Модильяни посвящены "бродячие", не вошедшие в основной текст строфы "Поэмы без героя" (Поэма без героя, с. 274). В набросках либретто балета по "Поэме" Ахматова писала: "Себя я не вижу, но я, наверно, где-то спряталась, если я не эта Нефертити работы Модильяни. Вот такой он множество раз изображал меня в египетск<ом> головном уборе в 1911 г. Листы пожрало пламя, а сон вернул мне сейчас один из них" (Записные книжки, с. 208). О Модильяни она говорила с Лукницким: Лукницкий, т. 1 , с. 75-76; Лукницкий, т. 2, с. 229, 284. См также: Макагоненко Г. П. …Из третьей эпохи воспоминаний // Об Анне Ахматовой, с. 266-267, и др.
В 1993 г. в Венеции впервые состоялась выставка работ Модильяни из коллекции Поля Александра. Часть показанных рисунков была атрибутирована как изображающие Анну Ахматову (См. каталог: No?l Alexandre. The Unknown Modigliani: Drawings From the collection of Paul Alexandre. Нью-Йорк, 1993). Вероятно, этих рисунков Ахматова не знала. Автор атрибуции - славистка Августа Докукина-Бобель (Докукина-Бобель А. Анна Ахматова в неизвестных рисунках Модильяни // Russica Romana, 1994, Vol. 1. См. также Каталог). По иным, значительно менее убедительным предположениям, образ Ахматовой отражен и в целом ряде других рисунков Модильяни см.: Лянда Н. Ангел с печальным лицом. Образ Анны Ахматовой в творчестве Модильяни. СПб., 1996.
"В это время Модильяни бредил Египтом. Он водил меня в Лувр смотреть египетский отдел, уверял, что все остальное <…> недостойно внимания. Рисовал мою голову в убранстве египетских цариц и танцовщиц и казался совершенно захвачен великим искусством Египта. Очевидно, Египет был его последним увлечением. Уже очень скоро он становится столь самобытным, что ничего не хочется вспоминать, глядя на его холсты" (там же, с. 193- 194).
"скульптура явно оттесняет в его творчестве живопись на второй план" (Виленкин В. Я. Амедео Модильяни. М., 1970. С. 63). "В это время он занимался скульптурой…", - писала Ахматова (Ахматова А. А. Амедео Модильяни // Ахматова 1987, с. 193), но не упоминала о том, делал ли он ее скульптурные портреты. Нет скульптуры Модильяни и в списках иконографии Ахматовой, которые не раз составляла она сама, хотя рисунок Модильяни неизменно упоминается (см., напр.: Записные книжки, с. 602-603, 729).
А. Г. Найман предполагает, что такой портрет был. Из устной беседы А. Г. Наймана с комментатором выяснилось, что именно предположением объясняется следующий фрагмент в его книге об Ахматовой: "Не был включен в мемуары о Модильяни <…> отрывок: "Он писал очень хорошие длинные письма: Je tiens votre tète entre mes mains et je vous couvre d'amour. <…>". (Я беру вашу голову в свои руки и окутываю вас любовью.) "Голова" тут - и скульптуры, вылепленной Модильяни, и живая ахматовская, вспоминаемая им" (Найман, с. 156). По предположению искусствоведа Ю. А. Молока, ахматовские черты можно увидеть в стилизованных скульптурных "головах" работы Модильяни. (неопубликованная монография Молока о Модильяни и Ахматовой. См.: Modigliani e l'Achmatova. L'artiste e il modello // I Russi e l'Italia / A cura di Vittorio Strada. Милан, 1995).
29. Николай Гумилев (1886-1921) познакомился с Анной Г?ренко, будущей Анной Ахматовой, в 1903 г. В 1910-1918 гг. был ее мужем. В числе многих обращенных к Ахматовой стихов Гумилева - "Русалка" (1904), "Беатриче" (1906), "Из логова змиева" (1911), "Она" (1912), "Тот, другой" (1910-е), "Пятистопные ямбы" (1912-1915). Гумилев писал об Ахматовой и как литературный критик: см. рецензию на ее сборник "Четки" (1914) (Гумилев). Образ Гумилева присутствует в стихотворении "В ремешках пенал и книги были…" (с посвящением: Н. Гумилеву; 1913), "Утешение" (с эпиграфом из Гумилева; 1914), "И в Киевском храме Премудрости Бога…" (1915), "Не бывать тебе в живых…" (1921), "Страх, во тьме перебирая вещи…" (1921), "Заклинание" (1936) и др.; в поэме Ахматовой "У самого моря" (1914). С Гумилевым связана линия отсутствующего героя в "Поэме без героя". Письма Гумилева к Ахматовой см. в изд.: Гумилев Н. С. Сочинения: В 3-х тт. Т. 3. М., 1991. Письма Ахматовой к Гумилеву: Ахматова 1996, т. 2. Наброски воспоминаний Ахматовой о Гумилеве: Ахматова А. А. "Самый непрочитанный поэт". Заметки о Николае Гумилеве // Хейт. А также: Записные книжки (см. Указатель произведений и замыслов А. Ахматовой).
После расстрела Н. Гумилева в 1921 г. (об этом см. прим. № … на с. …??) Ахматова занималась изучением его творчества; собирая вместе с П. Лукницким материалы о жизни и творчестве Гумилева, стала первым его биографом (см. архив П. Лукницкого в ИРЛИ, а также: Лукницкая В. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990). В 1960-е гг. Ахматова пыталась способствовать реабилитации Гумилева и возвращению его имени в литературу, однако при ее жизни это не произошло (о причинах см.: Эткинд Е. Г. Записки незаговорщика // Эткинд Е. Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб., 2001. С. 164- 167.
"Гумилев - поэт еще не прочитанный. Визионер и пророк. Он предсказал свою смерть с подробностями вплоть до осенней травы. Это он сказал: "На тяжелых и гулких машинах" и еще страшнее ("Орел - …), "Для старцев все запретные труды" и, наконец, главное: "Земля, к чему шутить со мною…"" (Записные книжки, с. 251. Об этом см. также: Герштейн Э. Г. В Замоскворечье // Воспоминания, с. 553).
30. В конце 1911 г. Н. Гумилев и С. Городецкий основали поэтическое сообщество Цех поэтов, ставший для его участников важной школой. В "Листках из дневника" Ахматова вспоминала его состав: "Гумилев, Городецкий - синдики; Дмитрий Кузьмин-Караваев - стряпчий; Анна Ахматова - секретарь; Осип Мандельштам, Вл. Нарбут, М. Зенкевич, Н. Бруни, Георгий Иванов, Адамович, Вас. Вас. Гиппиус, М. Моравская, Ел. Кузьмина-Караваева, Чернявский, М. Лозинский. Первое собрание было у Городецких на Фонтанке: был Блок, французы…" (Ахматова 1996, с. 159). Более полный список участников: Записные книжки, с. 447. "Акмеизм вырос в Цехе и был объявлен на одном из осенних заседаний Цеха", - писала Ахматова (Записные книжки, с. 226; в том же изд. см. другие заметки Ахматовой об акмеизме). "Я отчетливо помню то собрание Цеха (осень 1911, у нас, в Царском), когда было решено отмежеваться от символистов, с верхней полки достали греческий словарь (не Шульц ли!) и там отыскали - цветение, вершину [греч. слово "акмэ" - О. Р.] . Меня, всегда отличавшуюся хорошей памятью, просили запомнить этот день" (там же, с. 612). 18 февраля 1912 г. в редакции журнала "Аполлон" состоялось заседание "Общества ревнителей художественного слова", на котором выступили Вяч. Иванов и А. Белый с докладами о символизме. После этого речь произнес Н. Гумилев, сформулировав свое обособление от символизма. К концу 1912 г. из состава Цеха выделилась группа поэтов, назвавших себя акмеистами. Ахматова рассказывала в 1963 г. М. Латманизову: "Николай Степанович предложил тогда многим символистам, связанным с нами дружбой и творчеством, в частности Лозинскому и Гиппиусу, войти в это объединение. Лозинский отказался, заявив: "Я был символистом и умру символистом". Гиппиус тоже отказался, так что нас, акмеистов, оказалось шесть человек (Гумилев, Ахматова, Городецкий, Нарбут, Мандельштам и Зенкевич)" (Латманизов М. В. Беседы с А. А. Ахматовой // Об Анне Ахматовой, с. 517). 19 декабря 1912 г. Гумилев выступил в прениях по докладу Городецкого "Символизм и акмеизм" в кабаре "Бродячая собака". Вскоре в "Аполлоне" (1913, № 1) были опубликованы манифесты нового литературного направления: статья Гумилева "Наследие символизма и акмеизм" (в оглавлении журнала названная "Заветы символизма и акмеизм") и статья Городецкого "Некоторые течения в современной русской поэзии". Они вызвали целый ряд критических отзывов. Значительно позднее, когда акмеизм как попытка объединения группы поэтов в единое направление уже не существовал, свою статью "Утро акмеизма" опубликовал О. Мандельштам (журнал "Сирена", Воронеж, 1919, № 4 /5, 30 января). (Манифесты акмеистов см. в изд.: Литературные манифесты от символизма до наших дней. М., 2000.) "Вероятно, мы не ошибемся, - считает современный исследователь, - если предположим, что кончина акмеизма как "официального" литературного течения пришлась на роковой для русской истории 1914 год - год начала Первой мировой войны и "настоящего" ХХ века" (Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000. С. 129). "Потом возникали цехи, - вспоминала Ахматова, - куда-то меня приглашали, куда-то нет, но все они никакого значения для истории акмеизма не имели" (Ахматова А. Автобиографическая проза // ЛО, 1989, № 5, с. 7). Основы изучения акмеизма были заложены в статье В. Жирмунского "Преодолевшие символизм", впервые опубликованной в 12-м номере "Русской мысли" за 1916 г. "…Вместо сложной, хаотической, уединенной личности - разнообразие внешнего мира, вместо эмоционального, музыкального лиризма - четкость и графичность в сочетании слов, а, главное, взамен мистического прозрения в тайну жизни - простой и точный психологический эмпиризм…" - писал он о программе акмеистов (цит. по изд.: Жирмунский В. М. Поэтика русской поэзии. СПб., 2001. С. 372. Об акмеизме см. также: Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. Л., 1973. С. 27- 38).
Ахматова высоко ценила результаты недолгого поэтического союза. "Гумилев вел очень тяжелую борьбу за новые пути в поэзии, - говорила она М. Латманизову. <…> и все-таки мы добились признания. Это заслуга Гумилева" (Об Анне Ахматовой, с. 513). "Верность Ахматовой акмеистским вкусам, казалось, со временем увеличивалась. Она о своей поздней поэзии говорила: у меня акмеистское слово…", - пишет Вяч. Вс. Иванов (Воспоминания, с. 496). "Конечно, творчество мое и Мандельштама оказало влияние на Гумилева, когда он формулировал основные положения акмеизма. Разве мои "Четки" имеют что-нибудь общее с символизмом? Где тут символизм? Точно так же и творчество Осипа Мандельштама ничего общего с символизмом не имело к тому времени" (Об Анне Ахматовой, с. 517).
Однако сохранилось свидетельство Лукницкого, ставящее под сомнение акмеистическую "правоверность" Ахматовой. 18 июня 1925 г. он записал: "Большой разговор - о Цехе, об акмеизме, о том, что такое акмеизм… Недоброво: акмеизм - это личные черты творчества Николая Степановича… Чем отличаются стихи акмеистов от стихов, скажем, начала ХIХ века? Какой же это акмеизм? Реакция на символизм, просто потому, что символизм под руку попался.
… при чем же здесь акмеизм?
ХIХ века, и при чем же здесь акмеизм?
С. Городецкий? <…> У него своей индивидуальности нет. В 13-14 гг. уже нам было странно - что синдик Цеха - Городецкий" (Лукницкий, т. 1, с. 204-205).
"более, чем какое-нибудь другое литературное направление ХХ века, сопротивляется точному его определению" (Ронен О. Осип Мандельштам // ЛО, М., 1991, с. 11). А Р. Д. Тименчик в своих "Заметках об акмеизме" (I) пишет: "В предлагаемых вниманию читателя заметках не содержится дефиниция их заглавного предмета" (Russian Literature. Amsterdam, 1974, № 7/8. С 23. Цит. по: Лекманов О. Концепция "серебряного века" и акмеизма в записных книжках А. Ахматовой // НЛО, № 46 (2000). С. 217). И далее сообщает "о принципиальных трудностях или даже невозможности составления подобной дефиниции" (там же; см. также "Заметки об акмеизме" (II и III): Russian Literature. 1977, № 5; 1981, № 9).
Однако сомнения, высказанные Ахматовой Лукницкому, не обесценивали в ее глазах роли акмеизма: "Мало вышло? Уже Гумилева и Мандельштама - достаточно" (Лукницкий, там же, с. 205.). В 1965 г. Ахматова записала в дневнике: "А еще что такое акмеизм? - Чувство ответственности, кот<орого> у символистов вовсе не было" (Записные книжки, с. 650).