31. Ср.: "…на <…> собраниях Цеха поэтов, где Мандельштам очень скоро стал первой скрипкой" (Ахматова 1996, с. 155).
Однако Н. Ольшевская вспоминала такой разговор с Ахматовой: "Я ее спросила: "Кого вы больше всех цените из поэтов вашего окружения в пору акмеизма?" - "Гумилева". Я удивилась: "А не Мандельштама?" "Ну, это, видно, мое личное особенное дело - любить Гумилева," - сказала с усмешкой" (Беседы с Н. А. Ольшевской-Ардовой // Воспоминания, с. 264).
32. Ср. запись П. Лукницкого 1925 г.: "… АА спросила меня, на какое место я поставил бы Гумилева в историко-литературном плане? Между какими величинами? Я ответил, подумав: "Баратынский значительнее его…". АА наклонила голову и ответила утвердительно. Я продолжал: "Языков?.. Меньше…". - "А Дельвиг?" - спросила АА. Я не смог ответить на этот вопрос, и АА заговорила о применительном к Дельвигу масштабе биографии… <…> Я спросил: "На какое же место вы ставите Блока?" АА подумала и медленно проговорила о том, что - что-нибудь так - "за Тютчевым"… "А Николай Степанович - около Дельвига…"" (Лукницкий, т. 1, с. 299-230).
"Это очень большой поэт" (Об Анне Ахматовой, с. 512).
Возражая на клеветнические, как считала Ахматова, воспоминания о Гумилеве и о себе Г. Иванова, И. Одоевцевой, В. Неведомской, опровергая картину Серебряного века, созданную за рубежом Г. Струве, Л. Страховским и др., Ахматова писала в дневнике: "Почему этим, якобы грамотеям, не приходит в голову отметить тот довольно, по-моему, примеч<ательный> факт, что на моих стихах нет никакого влияния Г<умиле>ва, несмотря на то, что мы были так связаны <…> Что Н<иколай> С<тепанович> не любил мои ранние стихи - это правда. Да и за что их можно было любить! - Но когда 25 марта 1911 г. он вернулся из Адис-Абебы и я прочла ему то, что впоследствии стало называться "Вечер", он сразу сказал: "Ты - поэт, надо делать книгу". И если бы он хоть чуть-чуть в этом сомневался, неужели бы он пустил меня в акмеизм" (Записные книжки, с. 251).
Н. Роскина вспоминала: ""Вся Россия подражала Гумилеву, - сказала она мне. - А я - нет". Рассказывала о своей размолвке с Гумилевым: "Раз мы ссорились - как все люди ссорятся, и я сказала: "А все равно я лучше тебя стихи пишу"". И к памяти Гумилева она относилась с ревностью, и чисто женской, и поэтической, и всяческой. Ужасно сердилась, когда что-то читала о нем - все ей не нравилось, даже похвалы!" (Воспоминания, с. 529).
33. В "Записных книжках" Ахматова сравнивала Анненского, который "нес в себе столько нового, что все новаторы оказывались ему сродни" и Блока, "у которого <…> не было продолжателя и от которого ничто не пошло, но это надо сравнивать с судьбой Пушкина" (с. 282).
34. Имя Ахматовой стало известно в Петербурге и Москве после первого же сборника ее стихов "Вечер" (1912). Всероссийская слава пришла к ней после выхода в 1914 г. второй книги ее стихов "Четки". "Гумилев, когда мы обсуждали тираж, задумчиво сказал: "А может быть, ее придется продавать в каждой мелочной лавке" (Записные книжки, с. 518). До того как в середине 1920-х гг. стихи Ахматовой были запрещены к публикации, "Четки выдержали" девять переизданий, вышли и были переизданы также книги Ахматовой "Белая стая" (1917), "Подорожник" (1921), "Anno Domini" (1921, переиздан в 1923). Снова стихи Ахматовой стали публиковать лишь в 1939 г., после почти пятнадцатилетнего перерыва. Ее имя обрело широчайшую известность благодаря военной лирике. А после ждановского постановления 1946 г. читатели не знали даже, жива ли Ахматова. Ее стихи стали проникать в печать с 1956 г.; в 1958 г. вышел маленький сборник "Стихотворения". На 1960-е гг. пришелся третий всплеск ахматовской славы. Однако в советскую печать попадало далеко не все, что было ею написано: не были опубликованы "Реквием", большая часть "Поэмы без героя" и многое другое. "То, что я могу печатать, не удовлетворяет читателя. Мое имя не будет среди имен, которые сейчас молодежь (стихами всегда ведает молодежь) подымет на щит", - писала Ахматова в 1960 г. в письме, целиком посвященном неблагополучной ситуации с ее творчеством (Найман, с. 37- 40). "У каждого поэта своя трагедия. Иначе он не поэт. Меня не знают", - сказала она В. Виленкину (Виленкин. В сто первом зеркале. М., 1990. С. 85).
"Да, она ловила знаки признания и почета, - писал об Ахматовой Д. Е. Максимов. - Как хотела она, чтобы о ее поэзии писали статьи и исследования! И, однако, можно быть уверенным, что все это было не столько проявлением славолюбия в прямом смысле, которое питается из своих собственных корней, независимо от обстоятельств, но имело и другие источники - понятное желание занять в литературе подобающее ей положение.
Несколько иной характер носило ее слегка ревнивое, в чем-то похожее на соперничество отношение к тем наиболее выдающимся современным ей русским поэтам, с которыми ее обычно сопоставляли. Она отдавала им должное, вполне признавала их талант, их яркое своеобразие и значение, но вместе с тем в ее устных отзывах о них как о поэтах и людях иногда ощущалась какая-то привнесенная сдержанность и временами - перевес обычно справедливых, но порою слишком заостренных критических замечаний.
<…> Отношение ее к Блоку было сложным. <…> Это заставило меня, кстати сказать, поверить одной из самых близких приятельниц Ахматовой, которая призналась мне, что уловила в ней оттенок недовольства тем, что я занимаюсь не ее поэзией, а творчеством Блока" (Максимов Д. Е. Об Анне Ахматовой, какой помню // Воспоминания, с. 120-121).
35. Анненский Иннокентий Федорович (1855-1909) - поэт, драматург, переводчик Иннокентий Федорович Анненский (1855- 1909) был директором Царскосельской Николаевской мужской гимназии, в которой учился Гумилев, и попечителем Царскосельской Мариинской женской гимназии, в которой училась Анна Горенко. В дни пушкинских торжеств в мае 1899 г., во время открытия памятника Пушкину в Царском Селе Анненский выступил с речью. "Я помню, как он это говорил", - сказала Ахматова М. Ардову. (Ардов М. Легендарная Ордынка // Ардов М., Ардов Б., Баталов А. Легендарная Ордынка. Сборник воспоминаний. СПб., 1995. С. 42). М. Будыко записал со слов Ахматовой в 1963- 1964 гг.: "И. Анненский. А. А. мало его знала - он был директор гимназии (мужской), а она - гимназистка. Но ей очень дороги его слова (когда его родственник женился на старшей сестре А. А. [в 1904 г. - О. Р.], он заметил: "Я бы выбрал младшую"). А. А. понимает малое значение этих слов ("просто я ему больше понравилась"), но очень ими дорожит (Об Анне Ахматовой, с. 497). В 1910 г., уже после смерти Анненского, вышла его поэтическая книга "Кипарисовый ларец", оказавшая большое влияние на творчество Ахматовой. "…Я прочла (в брюлловском зале Русского музея) корректуру "Кипарисового ларца" [данную ей Гумилевым - О. Р.] <…> и что-то поняла в поэзии" (Записные книжки, с. 82). В 1911 г. Ахматова написала стихотворение "Подражание Анненскому", в 1945 г. - посвященное памяти Анненского стихотворение "Учитель". Эпиграфы из Анненского присутствуют в ее стихах и в "Поэме без героя". 29 июля 1925 г., как следует из записи самой Ахматовой, она показывала Н. Пунину "статью об Анненском" (Пунин, с. 249). 10 декабря 1925 г. Ахматова говорила Лукницкому, что собирается написать "две-три статьи (об Анненском одну, другую о Бодлере, третью - о всех остальных поэтах, влиявших на Гумилева)" (Лукницкий, т. 1, с. 303). В дневнике Ахматовой есть запись: "В связи с тем, что я писала статью "Последняя трагедия Анненского", мне было необходимо поговорить об Ин<нокентии> Ф<едоровиче> с двумя людьми: с Пастернаком и с Мандельштамом" (Записные книжки, с. 282. Январь 1963). Вероятно, замыслы Ахматовой в связи с Анненским были реализованы лишь отчасти. Ее статьи о нем не сохранились. Однако дневники Ахматовой содержат ряд заметок об одном из любимых ее поэтов: "…если бы он [Анненский - О. Р.] так рано не умер, мог бы видеть свои ливни, хлещущие на страницах книг Б. Пастернака, свое полузаумное "Деду Лиду ладили…" у Хлебникова, своего раешника (шарики) у Маяковского и т. д.
Я не хочу сказать этим, что все подражали ему. Но он шел одновременно по стольким дорогам!" (там же).
"В последнее время как-то особенно сильно зазвучала поэзия Иннокентия Анненского. Я нахожу это вполне естественным. <…> Убеждена, что Анненский должен занять в нашей поэзии такое же почетное место, как Баратынский, Тютчев, Фет. <…> Я веду свое "начало" от стихов Анненского. Его творчество, на мой взгляд, отмечено трагизмом, искренностью и художественной цельностью…" (Ахматова А. А. <Иннокентий Анненский> // Хейт, с. 305- 306).
О мотивах поэзии Анненского в творчестве Ахматовой см.: Аникин А. Е. Ахматова и Анненский. Заметки к теме. Вып. I- VII. Новосибирск, 1988-1990.
36. Волошин Максимилиан Александрович (1877-1932) - поэт, художник, литературный и художественный критик.
Ср. воспоминания очевидца этого крымского происшествия 1920 г.: "Мандельштам как-то взял у Волошина экземпляр "Божественной комедии" Данте - издание итальянского подлинника с параллельным переводом на французский язык - и, увы, затерял его. <…> Раздобыв ничтожную толику денег, Мандельштам собрался уехать из Феодосии морем.
Волошин написал своему другу, начальнику Феодосийского порта, записку - просил в ней потребовать у Мандельштама "Божественную комедию". Добродушный начальник порта показал эту записку Мандельштаму.
Он написал оскорбительное, ругательное письмо Волошину. [Мандельштам писал: "…Из всего вашего гнусного маниакального бреда верно только то, что благодаря мне вы лишились Данта: я имел несчастие потерять три года назад одну вашу книгу. Но еще большее несчастье вообще быть с вами знакомым". - О. Р.] Сначала он показал письмо мне, даже писал его в моем присутствии в кафе "Фонтанчик". Я тщетно умолял Мандельштама не отправлять письмо. <…> Мандельштаму не удалось тогда уехать из Феодосии. По пути в порт он был неожиданно арестован белогвардейцами и брошен в тюрьму" (Миндлин Э. Из книги "Необыкновенные собеседники" // Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. М., 1991. С. 387. В том же изд. примеч., с. 465). Далее Миндлин рассказал, как Волошин, преодолев обиду, по просьбе Эренбурга поехал из Коктебеля в Феодосию и своим авторитетом способствовал освобождению Мандельштама (там же, с. 388- 391). "…Когда врангелевцы арестовали Осипа Эмильевича Мандельштама, Волошин тотчас отправился в Феодосию" (Люди, годы, жизнь, т. 1, с. 308).
37. Ср. воспоминания Э. Герштейн: "Следуя пожеланию Анны Андреевны, я начала приводить в порядок свои единичные записи о Мандельштамах. Первые же наметки связного текста я показала ей. Не дочитав до конца и второй страницы, Анна Андреевна вскричала: "Нет, нет! Об этом нельзя писать!" Запрет относился к беглому упоминанию о распре Мандельштама с А. Г. Горнфельдом. <…> "Почему же о нем нельзя даже упомянуть?" - "Потому что… потому что… (она задохнулась от волнения…) потому что Осип был неправ!"" (Герштейн, с. 416).
38. О публичной пощечине Волошина Гумилеву и последующей их дуэли из-за поэтессы Е. И. Дмитриевой (Черубины де Габриак) в 1909 г. см.: История Черубины. (Рассказ М. Волошина в записи Т. Шанько) // Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990; Ланда М. Миф и судьба // Черубина де Габриак. Исповедь. М., 2001. М. Цветаева в очерке памяти Волошина назвала эту дуэль "чистой дуэлью защиты" (Цветаева М. И. Живое о живом (Волошин) // Цветаева М. И. Проза. Кишинев, 1986. С. 227). Ахматова считала иначе. В 1926 г. она обсуждала тему дуэли с Лукницким (Лукницкий, т. 2, с. 150- 153). "АА не находит оправданий Волошину. Сказала мне, что совершенно не понимает, что думал Волошин, когда - опороченный всем своим отношением к Гумилеву - в свой приезд сюда (в 24-м году) два раза приходил к ней с визитом <…> И, казалось бы, скомпрометировав себя так (до того, что ему пришлось навсегда уехать из Петербурга <…>), Волошин по отношению к Гумилеву, а после смерти Гумилева - к его памяти, должен был держаться крайне осторожно <…> И вместо этого Волошин двуличничает до сих пор: пишет (после смерти Гумилева) о пощечине, которую дал ему, и посвящает ему посмертное стихотворение. <…> Если Волошин думает, что, встретившись с ним в 21 году - через десять лет после дуэли - и не отведя руки в сторону, Гумилев помирился с ним, - то это доказывает только наглость Волошина и ничего больше" (там же, с. 152-153).
39. Волошина (урожд. Заболоцкая) Мария Степановна (1887-1976) - вторая жена поэта, художника, литературного и художественного критика М. А. Волошина (1877-1932). По словам Волошина, Мария Степановна "не кончила женского медицинского института, унесенная сперва Германской, потом гражданской войной…" (Купченко В. Жизнь Максимилиана Волошина. СПб., 2000. С. 254). Перед браком с Волошиным работала акушеркой.
"Золотой век самиздата" основные творческие центры, в которых вокруг представителя старшего поколения группировалась молодежь, писал: "Был еще дом-башня Марьи Степановны Волошиной в Коктебеле - знакомство с ним начиналось с того, что хозяйка выносила любому вновь прибывшему гостю четыре любовно переплетенных тома неопубликованных стихов Макса. В зависимости от реакции гостя его пребывание либо грубо и настоятельно прерывалось, либо он становился завсегдатаем этого места"; "В Ленинграде самым, наверное, сильным центром притяжения литературной молодежи была Анна Ахматова…" (Самиздат века. Минск-Москва, 1997. С. 347).
40. Грудинина Наталья Иосифовна (1918-1999) - поэт, переводчик. Закончила филологический факультет Ленинградского университета. Во время войны первую зиму провела в блокадном Ленинграде, затем служила в Балтийском флоте: сначала рядовым краснофлотцем, потом - во флотской газете. Первый поэтический сборник Грудининой - "Дневник сердца" (Л, 1960), последний - "Совесть (М., 1999). В числе ее переводов - стихи поэтов севера: Ювана Шесталова, Леонида Лапцуй и др. (Сообщено М. Г. Грудининой.)
Грудинина была в числе самых активных защитников Бродского. Из стенограммы Ф. Вигдоровой, сделанной во время второго суда над Бродским (Эткинд Е. Г. Записки незаговорщика // Эткинд Е. Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб., 2001. С. 270-272).
Из письма Грудининой Хрущеву, 13 сентября 1964: "По праву человека, отдавшего жизнь воспитанию собственных детей и литературной молодежи, я прошу вас избавить молодые умы от "дела Бродского". <…> Беззаконный приговор должен быть снят. Наши дети, молодые литераторы, а также все, кто был потрясен этим омерзительным "делом" - должны успокоиться и знать, что 38 год больше никогда не повторится" (Чуковская, т. 3, с. 482. Приложение 1).
После "дела Бродского" Грудинину "освободили" от работы с молодыми во Дворце пионеров и на "Светлане" и много лет не печатали.
"…Рыцарь справедливости, известная поэтесса Наталья Грудинина, за десять лет до того вместе со мною участвовавшая в защите Иосифа Бродского, бросилась очертя голову в бой" (там же, с. 251).
"Мама в молодости молилась на Ахматову", - сообщила комментатору дочь Н. И. Грудининой Мария Георгиевна Грудинина. По ее словам, Грудинина и Ахматова познакомились в ходе борьбы за Бродского. В семье известны уважительные слова Ахматовой о Грудиной: "О, это морская пехота". Кому были сказаны эти слова, Мария Георгиевна не помнит.
41. Алигер Маргарита Иосифовна (1915-1992) - поэтесса, переводчица, мемуаристка. В 1933-1937 гг. училась в Литературном институте им. М. Горького. Герой ее первой книги стихов "Год рождения" (1938) - молодой строитель времен первых пятилеток. В 1941- 1942 гг. Алигер была корреспондентом в блокадном Ленинграде. Незадолго до войны у нее погиб ребенок, в начале войны - муж. Алигер - член партии с 1942 г. Ее поэма "Зоя", посвященная подвигу партизанки Зои Космодемьянской, была отмечена Сталинской премией (1942), переведена на многие языки, вошла в школьную программу. В 1954 г., на Втором съезде Союза писателей, Алигер выступила за более великодушное отношение к тем, кто отклонялся от партийной линии. В 1956 г. она была членом редколлегии либерального альманаха "Литературная Москва". Когда альманах был подвергнут критике со стороны партии, пыталась его отстоять, но после того как на нее накричал Н. Хрущев, выступила с публичным покаянием (ЛГ, 1957, 8 октября; см. также: Чуковская, т. 2, примеч. № 163, с. 692-694). Участвовала во всех последующих съездах СП СССР и РСФСР, долгие годы являлась членом правления СП СССР. В 1980 г. вышла книга мемуаров Алигер "Тропинка во ржи: О поэзии и поэтах".
Ахматова и Алигер познакомились в предвоенное время, в конце 1930-х или начале 1940-х гг. В поздние годы, приезжая в Москву, Ахматова иногда останавливалась у Алигер. "При всей простоте и даже обыденности наших отношений она все-таки была для меня воплощением поэзии, современницей Блока, непосредственно участвовала в истории русской поэзии…", - писала Алигер в воспоминаниях об Ахматовой (Алигер М. В последний раз // Воспоминания, с. 357).
"В конце 1955 года, став членом редколлегии одного московского альманаха, я попросила стихи и у Анны Андреевны. Она долго отбирала, заменяла, раздумывала и передумывала, но в конце концов мы все-таки опубликовали несколько стихотворений и отрывок из "Поэмы без героя"" (там же, с. 361). Речь идет о первом томе альманаха "Литературная Москва". Планировалось опубликовать стихи Ахматовой также в третьем томе альманаха, но он был запрещен.
"Литературной Москвы" стихов Алигер Ахматовой понравилось стихотворение "Осень" (Чуковская, т. 2, с. 187. 29 февраля 1956).
В качестве видного представителя советской писательской организации, Алигер совершила множество зарубежных поездок. В связи с этим Ахматова (которая до поездки в Италию в 1964 г. оставалась "невыездной"), по словам И. Пуниной, "любила повторять фразу, сказанную кем-то из итальянцев: "Мы пригласили сестру Алигьери, а приехала его однофамилица (Алигер)"" (Пунина И. Ахматова в Италии // La Pietroburgo di Anna Achmatova / Петербург Анны Ахматовой. Болонья, 1996. C. 54. О том же см.: Найман, с. 121). Ср. стихотворение Ахматовой "Все, кого и не звали, - в Италии…" (1963).
В 1987 г. Алигер посвятила памяти Ахматовой стихотворение "Конец" (См.: И в скольких жила зеркалах).
42. Тихонов Николай Семенович (1896-1979) - поэт, прозаик, переводчик. Добровольцем участвовал в Первой мировой войне, с 1918 по 1921 г. служил в Красной армии. Стихи его впервые были напечатаны в 1918 г. В 1922 г. Тихонов стал участником группы "Серапионовы братья". В том же году он выпустил первые книги - "Орда" и "Брага", отразившие романтику войн и революций и принесшие автору широкую известность. В "Брагу" вошли ставшие знаменитыми "Баллада о пакете", "Баллада о гвоздях", баллада "Перекоп" и др. В 1920-е - 1930-е гг. Тихонов много путешествовал по стране, осваивая жизнь и литературу советских республик. Переводил современных грузинских и др. советских поэтов. Все больше занимался организаторской деятельностью. На Первом съезде Союза писателей в 1934 г. был выбран в президиум правления СП и с тех пор постоянно занимал там руководящие должности. В годы Великой Отечественной войны был военным журналистом на Ленинградском фронте. За написанную в 1941 г. поэму "Киров с нами" получил Сталинскую премию. В 1948 и 1951 гг. получил еще две Сталинские премии. Со времен войны работал в советских организациях по борьбе за мир, с 1946 г. был депутатом Верховного Совета СССР. За сборник прозы "Шесть колонн" получил в 1970 г. Ленинскую премию. К 1976 г. 162 книги Тихонова были изданы около 400 раз на пятидесяти языках. См.: Тихонов Н. С. Собр. соч.: В 7 тт. М., 1985.
Тихонов был хорошо знаком с Гумилевым (в 1920-е гг. Лукницкий записал его воспоминания о Гумилеве), считался продолжателем акмеистической традиции. В 1961 г. Ахматова записала в дневнике: "Два поэта породили целые полчища учеников - Гумилев и Мандельштам. Первый сразу после своей см<ерти>, в двадцатых годах (Тихонов, Шенгели, Багрицкий), им бредила вся литературная южная Россия, второй сейчас…" (Записные книжки, с. 139). Близкого знакомства между Ахматовой и Тихоновым не было. "АА говорит, что Н. Тихонова и Пастернака видела обоих сразу и обоих первый раз в жизни у Наппельбаумов. Пастернак тогда читал стихи, а Тихонов "ел его глазами"" (Лукницкий, ч. 2, с. 251). Речь идет, вероятно, о 1922 г., когда Пастернак приезжал в Ленинград и познакомился с Ахматовой. В том же 1922 г. в газете "Жизнь искусства" № 20 (843) была напечатана рецензия Тихонова "Граненые стеклышки" (о третьем альманахе Цеха Поэтов)": "Я не поверю, что "Ахматова сильна только "парижскими интонациями"", придуманными Адамовичем. Да и сам Адамович не верит в то, что говорит" (цит. по Летописи, ч. 2, с. 44). Лукницкий, увлеченный творчеством и личностью Тихонова и не раз говоривший о нем с Ахматовой, записывал в 1925 г.: "АА, признавая, что Н. Тихонов способный, все-таки считает его эпигоном"; "АА: "Николай Степанович не исходил из темы (в своем творчестве), как Тихонов, например: это - о гражданской войне, это - о том-то и т. д. У Николая Степановича не темы, а линии творчества, которые нужно разыскивать"" (Лукницкий, ч. 1, с. 48, 163). В 1927 г.: "Прочел ей отрывки из поэм Н. Тихонова. Говорит, что как раз в тех местах, где, казалось бы, поэт должен был бы высказать все свои мысли, Тихонов пускается в совсем неубедительные и не вытекающие из хода вещей заверения в своей лояльности. Этому причины, по-видимому, цензурные, и это очень вредит художественности поэм"; "Сегодня ночью читала "Звезду" № 5. "Бирюзовый полковник" Тихонова понравился, считает, что очень много прекрасных мест. Но считает, что полковник совсем неверен и нисколько на полковника не похож. ("Проверьте меня предметно", - так скажет рабочий-металлист, а не бывший полковник)" (указ. изд., ч. 2, с. 248, 262).
"То, что он услышал, повергло его в такое состояние, что он сказал не то, что от него ждали, и тем самым прогневил Сталина" (Хренков Д. Т. Анна Ахматова в Петербурге - Петрограде - Ленинграде. Л., 1989. С. 149). Позднее Тихонов говорил со Сталиным об Ахматовой и Зощенко: "Н. С. Тихонов, в свое время крепко ставший на ноги как поэт, беря уроки у Н. Гумилева, вспоминал, каких душевных мук стоил ему разговор со Сталиным по поводу несправедливых обвинений в адрес Ахматовой и Зощенко. Муки эти были тем горше, что ему никак не удавалось вызвать хоть какой-нибудь интерес к тому, о чем он говорил, и в конце концов его грубо оборвали, тотчас навесив обидный ярлык" (там же, с. 203).
В дневниковой записи о постановлении 1946 г. Ахматова записала: "Для разъяснения акции населению были посланы эмиссары:
1. Павленко - Крым
2. Шагинян - Ср<едняя> Азия
3. Тихонов - Закавказье
5. Фадеев - Прага" (Записные книжки, с. 265. 1962 г.).
В дневнике П. Лукницкого есть запись о выступлении Тихонова 1949 г.:
"22. 03. 1949. [Н. С.] Тихонов о жизненной позиции Пастернака, о […] пути Маяковского[:]
- Среди фаш. книг - мы находим книги космополитов.
…
- Культ Ахматовой - притягал к себе все ржавые опилки, весь сор.
- Зелинский был отцом восстановления ахматовщины в Ташкентскую эпоху" (Летописец (к столетию Павла Николаевича Лукницкого) // Русская литература, 2000, № 4, с. 186).
43. Чуковская Лидия Корнеевна (1907-1996) - прозаик, литературовед, мемуарист, публицист, поэт. Детские годы Чуковской отражены в документальной повести "Памяти детства", посвященной ее отцу. В 1924-1928 гг. училась в Институте истории искусств. В 1926 г. за кратковременное соприкосновение с деятельностью подпольного анархического кружка Чуковская была арестована. Показания против участников кружка давать отказалась. Была отправлена на три года в ссылку в Саратов. В 1927 г. благодаря хлопотам отца вернулась в Ленинград (см. статьи: Чуковская Л. В поисках мировоззрения; Разумов А. Памяти юности Лидии Чуковской // Звезда. 1999. N 9). Закончила филологический факультет Ленинградского университета. В 1929-1937 гг. работала редактором в Ленинградском отделении Детиздата, главой которого был С. Я. Маршак. В 1937 г. редакция подверглась разгрому. Был арестован и в 1938 г. расстрелян муж Чуковской - астрофизик Матвей Бронштейн, один из авторов этой редакции. Сама Лидия Корнеевна была уволена с работы и, не дожидаясь неминуемого ареста, на год уехала из Ленинграда. В 1946-1949 гг. работала в журнале "Новый мир", в 1949-1952 - в газете "Пионерская правда". В 1939-1940 гг. она написала повесть "Софья Петровна" - об эпохе сталинского террора. В 1965 и 1966 гг. повесть вышла на Западе, после чего была переведена на многие языки. В России "Софья Петровна" была опубликована только в 1988 г. Повесть Чуковской "Спуск под воду", создававшаяся в 1949-1957 гг., посвящена кампании "борьбы с космополитизмом" в конце 1940-х гг., обстановке в стране перед смертью Сталина. Чуковская выступала в защиту И. Бродского, А. Синявского и Ю. Даниэля, А. Солженицына, А. Гинзбурга и Ю. Галанскова, А. Сахарова. В 1974 г. была исключена из Союза писателей, что отражено в ее книге 1979 г. "Процесс исключения" (восстановлена в 1989 г.). Лауреат премии А. Д. Сахарова (1990).
Л. К. Чуковская - друг Анны Ахматовой с 1938 г. Тогда их соединили хлопоты о репрессированных родных. В конце 1930-х-начале 1940-х гг. Чуковская сопровождала Ахматову в Кресты, помогала редактировать новую книгу, запоминала со слуха стихи из "Реквиема", которые Ахматова не решалась хранить в рукописях. С 1943 по 1952 гг. они не общались. В середине 1952 г. отношения восстановились и продолжались уже до смерти Ахматовой. В 1960-е гг. М. Будыко записал со слов Ахматовой: "Л. К. Чуковская лучше всех знает жизнь А. А." (Воспоминания, с. 500). Чуковская - автор трех томов дневниковых записей, в печати имеющих название "Записки об Анне Ахматовой". Ахматова высоко ценила литературный дар Чуковской. О повести "Софья Петровна", прочитанной ей в 1940 г., Ахматова сказала: "Это очень хорошо. Каждое слово - правда" (Чуковская, т. 1, с. 75. 4 февраля 1940). А после прочтения рассказа Солженицына "Щ-854 (Один день одного зэка)", позже опубликованного под названием "Один день Ивана Денисовича", Ахматова так определила место повести Чуковской "Софья Петровна": "Скажу: для меня три вещи - мой "Реквием", ваша повесть и вот теперь этот "з/к"…" (Чуковская, т. 2, с. 513. 19 сентября 1962). О стихах Чуковской она говорила в 1941-1942 гг.: "Вы делаете самое трудное дело: <…> почти не прибегая к помощи внешнего мира, пишете на одном только внутреннем - и это Вам удается"; "Время Вам пишет книгу" (Чуковская, т. 1, с. 343 и 423. 24 ноября 1941 и 1 апреля 1942). Ценила Ахматова и читательский талант Чуковской, а также ее помощь при подготовке книг и журнальных публикаций. Даря Чуковской "Бег времени", Ахматова написала: "Лидии / Чуковской - мои стихи, / ставшие нашей общей книгой / дружески - / Ахматова / 7 октября / 1965 / Москва" (Чуковская, т. 3, с. 301). В МА, в ахматовской библиотеке хранятся книги Чуковской. Чуковская Л. Декабристы - исследователи Сибири. М., 1951 (А-3684). На титульном листе: "Дорогой Анне Андреевне / автор. 31/VIII 52". Правка Чуковской (чернила), карандашная помета Ахматовой (с. 6). Чуковская Лидия. С. Георгиевская. М., 1955 (А-3934). На титульном листе: "Дорогой Анне Андреевне / смиренно / автор. / 15/XIII 55 [Так. - О. Р.] / Москва, у Наташи "хорошей"".
44. "Любовь к трем апельсинам" - пьеса итальянского драматурга Карло Гоцци (1720- 1806), а также опера на музыку С. Прокофьева. Ср. запись Ахматовой в дневнике:
"29 июня 1965. Будка.
Слушаю "Любовь к трем апельсинам" Гоцци - Прокофьева" (Записные книжки, с. 650).
"трех апельсинах" содержатся и другие аллюзии.
В 1914 г. в Петербурге появилось издание "Любовь к трем апельсинам. Журнал доктора Дапертутто", выпускавшийся В. Мейерхольдом. Дапертутто - псевдоним Мейерхольда, заимствованный из повести Э. Т. А. Гофмана "Приключения накануне Нового года". Впоследствии Дапертутто стал одним из персонажей ахматовской "Поэмы без героя". (Ахматова 1996, т. 1, с. 345).
18 января 1914 г. Блок писал Ахматовой:
"Глубокоуважаемая
"Любовь к трем апельсинам". <…> Позвольте просить вас (по поручению Мейерхольда) позволить поместить в первом номере этого журнала - ваше стихотворение, посвященное мне, и мое, посвященное вам…" (Переписка Блока с А. А. Ахматовой / Предисловие и публикация В. А. Черных // Литературное наследство. Т. 92: В 5-ти кн. Кн. 4. М., 1987. С. 577). Мадригал Блока 1913 г. ""Красота страшна", вам скажут…" ("Анне Ахматовой") и стихотворение Ахматовой 1914 г. "Я пришла к поэту в гости…" ("Александру Блоку") были опубликованы в изд.: Любовь к трем апельсинам. Журнал доктора Дапертутто. 1914, № 1. С. 5- 6. В том же номере был напечатан дивертисмент "по сценарию Карло Гоцци" "Любовь к трем апельсинам", сочиненный К. А. Вогаком, В. Э. Мейерхольдом и В. Н. Соловьевым.
45. Аnna Achmatova. Poesie. A cura di Raissa Naldi. Prezentazione di Ettore Lo Gatto. Nuova Accademia, Milano, 1962.
46. Из воспоминаний В. Я. Виленкина об Ахматовой последних лет: "Почти не бывало случая, чтобы, придя ко мне, Анна Андреевна не попросила музыки (так и слышу ее: "А музыка будет?"). Ей достаточно было нашего убогого проигрывателя и заигранных пластинок. На вопрос, что она хотела бы послушать, чаще всего отвечала: "Выберите сами" (что это будет классическая музыка, а если современная, то либо Прокофьев, либо Стравинский, - разумелось само собой). Но иной раз она "заказывала" совершенно определенно: Бетховена, Моцарта, Баха, Шумана, Шопена. <…> А любимым ее произведением Стравинского, творчество которого она хорошо знала, начиная с "Петрушки" и "Весны священной", была "Симфония псалмов"" (Виленкин В. Я. В сто первом зеркале. М., 1990. С. 72, 74).
"Мы знаем теперь, что судьба Стравинского тоже не осталась прикованной к десятым годам, что творчество его стало высшим музыкальным выражением духа ХХ века, - писала Ахматова в очерке "Амедео Модильяни". - Тогда мы этого еще не знали. 20 июня 1910 года была поставлена "Жар-птица". 13 июня 1911 года Фокин поставил у Дягилева "Петрушку"" (Ахматова 1996, т. 2, с. 147). "Петрушка" Стравинского звучит в "Поэме без героя". Имя Игоря Федоровича Стравинского (1882-1971) несколько раз упомянуто в "Прозе о поэме" и в набросках балетного либретто по ней. Так, в либретто Ахматова назвала Стравинского в числе участников маскарада 1913 г.: "…И заставивший звучать по-своему весь ХХ век великий Стравинский…" (Ахматова 1987, т. 1, с. 235). В дневнике Ахматовой сохранился набросок не вошедшей в "Поэму" строфы:
…театр Мариинский
Расковавший недра души,
С девой Музыкой. Обреченный
Небывалое совершить.
""Иеремия" Стравинского" (Ахматова 1996, т. 2, примеч., с. 344).
47. К 1910-м гг. относится ахматовский стихотворный набросок "Я не люблю цветы - они напоминают…", в котором есть строки: "Но лишь предвечных роз простая красота, / <…>, / Как звуки Моцарта…" (Записные книжки, с. 6).
Первая часть "Поэмы без героя" "Девятьсот тринадцатый год" открывается эпиграфом: "Di rider finirai / Pria dell'aurora" ("Смеяться перестанешь / Раньше чем наступит заря" - с итал. ) с подписью: "Don Giovanni" (Ахматова 1996, с. 322). Речь идет о "Дон Жуане" Моцарта, переклички с которым в тексте "Поэмы" несомненны (об этом подробно: Кац Б. "Скрытые музыки" в "Поэме без героя" // Кац Б., Тименчик Р. Анна Ахматова и музыка. Л., 1989. С. 193-194).
В прозаической вступительной ремарке ко второй части "Поэмы" - "Решка" упоминаются "очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема" (Ахматова 1996, т. 1, с. 335). Вероятно, это отсылка не только к ахматовской поэме "Реквием", но и к музыке Моцарта. В балетном либретто впрямую сказано: "Requiem Моцарта" (Ахматова 1987, т. 2, с. 233).
музыку Моцарта и Баха по радиоприемнику.
48. "Если говорить о музыкальных пристрастиях Ахматовой, надо в первую очередь отметить ее особую склонность к полифонистам XVII и XVIII веков. Она любила Вивальди, но больше всех Баха. Вообще на всю сферу чувств и эмоций Баха Ахматова откликалась живо и глубоко", - писала об Ахматовой жена композитора А. Ф. Козловского Г. Л. Козловская. Общение Козловских с Ахматовой началось в 1942 г. в Ташкенте, где Ахматова была в эвакуации в 1942- 1944 гг., и на это время приходится всплеск интереса Ахматовой к музыке. (Козловская Г. Л. "Мангалочий дворик…" // Воспоминания, с. 392.)
В целом ряде произведений Ахматовой присутствует баховская "Чакона" (об этом см. в данном издании на с. 169, примеч. 59). Л. Озеров писал о скрытом присутствии "Страстей по Матфею" Баха в стихотворении Ахматовой о Блоке ("И в памяти черной пошарив, найдешь…", 1960), в котором есть строка "Трагический тенор эпохи": "Анна Андреевна <…> сказала мне: "…это не обывательское "душка-тенор"… - И после значительной паузы: - У Баха тенор поет Евангелиста…"" (Озеров Л. Разрозненные записи // Воспоминания, с. 603).
49. Ср. запись Лукницкого от 10 апреля 1927 г.: "Была в Филармонии на концерте О. Клемперера (Стравинский, Дебюсси, Равель) вместе с Н. Данько и Л. Рыбаковой" (Лукницкий П. Из дневника и писем // Воспоминания, с. 166). Дебюсси Клод (1862-1918) и Равель Морис (1875-1937) - французские композиторы. В поздние годы Ахматова слушала их музыку по радиоприемнику, что отмечено несколькими ее дневниковыми записями (см. Записные книжки).
"Когда разговор зашел о Дебюсси, Анна Андреевна сказала: "А я была с ним знакома". Только много лет спустя, в Москве, при встрече с Анной Андреевной мы узнали, как однажды во время банкета, который давал в честь Дебюсси Кусевицкий, рядом с ней весь вечер сидел Дебюсси. В конце он подарил Ахматовой музыку своего балета "Мученичество Святого Себастьяна" с дарственной надписью" (Воспоминания, с. 392). Композитор в декабре 1913 г. выступал в Москве и в Петербурге по приглашению дирижера С. А. Кусевицкого (Воспоминания, коммент., с. 701).
"Поэме без героя": "Фонтанный Грот из Шереметевского Сада (уничтожен в … году), очевидно, не первый раз возникает в бреду, и оттуда фавн приносит (L'après midi и т. д.) козлоногую" (Проза о Поэме // Ахматова 1996, т. 1, с. 356). "L'après-midi d'un Faune" (фр.) - "Послеполуденный отдых фавна", музыка К. Дебюсси на слова С. Малларме (см.: Тименчик Р. Музыка и музыканты на жизненном пути Ахматовой (заметки к теме) // Кац Б., Тименчик Р. Анна Ахматова и музыка. Л., 1989. С. 61). Упомянут Дебюсси и в либретто к "Поэме": "Ольга танцевала la danse russe rêvée par Debussy [русский танец, пригрезившийся Дебюсси - О. Р.] <…> и [плясала] исполняла пляску козлоногой…" (Записные книжки, с. 19; там же см. с. 94). Речь идет об актрисе и подруге Ахматовой О. А. Глебовой-Судейкиной.
50. Ср.: "Какой Бах, какой Моцарт варьирует тему листа настурции?.." (Мандельштам О. Э. Путешествие в Армению // Мандельштам О. Э. Собр. соч.: В 3-х тт. Т. 2. Нью-Йорк, 1971. С. 154); "Громадные концертные спуски шопеновских мазурок, широкие лестницы с колокольчиками листовских этюдов, висячие парки с куртинами Моцарта, дрожащие на пяти проволоках <…> Но до чего воинственны страницы Баха - эти потрясающие связки сушеных грибов". (Мандельштам О. Э. Египетская марка // там же, с. 23- 24). "Символизм томился, скучал законом тождества, акмеизм делает его своим лозунгом <…> Мы полюбили музыку доказательства. <…> Как убедительна музыка Баха! Какая мощь доказательства!" (Мандельштам О. Э. Утро акмеизма // там же, с. 324). См. стихи Мандельштама: "Бах", "И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме…" и др.
Э. Герштейн о Мандельштаме - поэте и музыканте: "У него вообще был свой мотив. Однажды у меня дома будто какой-то ветер поднял неожиданно его с места и занес к роялю, он заиграл знакомую мне с детства сонатину Моцарта с точно такой же нервной, летящей интонацией… Как он этого достигал в музыке, я не понимаю, потому что ритм не нарушался ни в одном такте" (Герштейн Э. Слушая Мандельштама // НМ, 1987, № 10, с. 195-196).
"Листки из дневника": "В музыке О. был дома, и это крайне редкое свойство" (Ахматова 1996, т. 2., с. 151).
См.: Кац Б. А. Защитник и подзащитный музыки // Мандельштам О. "Полон музыки, музы и муки…". Стихи и проза. Л., 1991.
"Осип Мандельштам: открытие и преодоление" в его книге "Охота на Мамонта" (СПб., 1998. С. 191-192): "Мандельштам в транскрипции Ахматовой представал самым европейским из русских поэтов, последним носителем средиземноморской цивилизации. Благодаря комментарию Ахматовой, поэтический мир Мандельштама открывался перед поэтами нового поколения как архитектурное целое, как некое грандиозное рукотворное сооружение, где симметрия частей и совершенство композиции заставляют вспомнить о "Божественной комедии". В то же время Ахматова обращала особое внимание посещавших ее молодых поэтов <…> на глубинный историзм стихов и биографической прозы Мандельштама. <…> Но самое, пожалуй, важное, что содержалось в "уроках Ахматовой по Мандельштаму", - это идея эмансипации поэтического слова от каких бы то ни было интеллектуальных клише, а тем более от идеологизированной актуальности и порожденного ею языка. Мандельштам оставался для Ахматовой классическим образцом поэта, обреченного на трагедию языковой свободы и сознательно избравшего позицию жертвы, жертвы не столько режима, сколько языка, переживавшего в 30-е годы мучительную ломку".
52. Об ахматовской (во многом полемической) картине акмеизма и - шире - российской поэзии начала ХХ века см.: Лекманов О. Концепция "серебряного века" и акмеизма в записных книжках Анны Ахматовой // НЛО, № 46 (2000). То же в изд.: Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, 2000.
"Марина Цветаева много обо мне думала. Наверно, я ей очень мешала" (Бабаев Э. "На улице Жуковской…" // Воспоминания, с. 411). Однако сохранились и ее высказывания иного характера. И. Берлин вспоминал о своей беседе с Ахматовой в 1945 г.: "Ахматова восхищалась Цветаевой. "Марина - поэт лучше меня", - сказала она мне. Но теперь, когда не стало Мандельштама и Цветаевой, она и Пастернак живут одни, в пустыне" (Берлин И. Из воспоминаний "Встречи с русскими писателями" // там же, с. 446). "О Цветаевой Ахматова сказала: "Мощный поэт"" (Роскина Н. // Воспоминания, с. 537).
Ахматова и Цветаева (1891-1941) виделись всего дважды - в июне 1941 г. Однако еще в 1916 г. Цветаева создала цикл стихов "Ахматовой". В 1921 г. между Цветаевой и Ахматовой (по инициативе первой) завязалась переписка. Сохранившиеся письма обоих поэтов см. в изд.: Цветаева М. Собр. соч.: В 7 тт. Т. 6. М., 1995. (См. также неотправленное письмо Цветаевой в изд.: Цветаева М. Сводные тетради. М., 1997.) 26 апреля 1921 г. Цветаева писала: "Вы мой самый любимый поэт <…> Я понимаю каждое ваше слово: весь полет, всю тяжесть" (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 тт. Т. 6. М., 1995. С. 201). В архиве Цветаевой есть несколько книг Ахматовой с дарственными надписями. В их числе - "Подорожник" (Пг., 1921) с инскриптом: "Марине Цветаевой в надежде на встречу с любовью. Ахматова. 1921" (РГАЛИ; цит. по указ. изд., с. 204). В августе 1921 г., после расстрела Гумилева, по Москве распространился слух о самоубийстве Ахматовой. На эту весть Цветаева откликнулась стихотворением "Соревнования короста / В нас не осилила родства…" (30 августа 1921; см.: Неизвестное стихотворение Цветаевой / Публик. А. Сумеркина // Ахматовский сборник. № 1. Париж, 1989). Сохранилось письмо Цветаевой, посланное ею Ахматовой из Парижа в 1926 г. (указ. изд.). В 1936 г. Цветаева написала мемуарный очерк "Нездешний вечер" - о своем приезде в Петербург в 1916 г. В очерке были строки о несостоявшейся встрече с Ахматовой, которая в это время находилась в Крыму: "Читаю, - как если бы в комнате была Ахматова, одна Ахматова. Читаю для отсутствующей Ахматовой. Мне мой успех нужен, как прямой провод к Ахматовой. И если я в данную минуту хочу явить собой Москву - лучше нельзя, то не для того, чтобы Петербург - победить, а для того, чтобы эту Москву - Петербургу - подарить, Ахматовой эту Москву в себе, в своей любви, подарить, перед Ахматовой - преклонить" (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 тт. Т. 4. М., 1994. С. 287).
В 1939 г. Цветаева вернулась в Россию. К тому времени уже находилась в заключении ее сестра, а вскоре оказались арестованы дочь и муж (расстрелян в 1941). В 1940 г. Ахматова написала адресованное Цветаевой стихотворение "Невидимка, двойник, пересмешник…" ("Поздний ответ"), которое она не решилась показать ей при встрече из-за слов "Поглотила любимых пучина". 3 октября 1940 г., читая сборник Ахматовой "Из шести книг" (Л., 1940), в котором не была (и не могла быть) опубликована большая часть стихов последних лет, Цветаева записала: "… Прочла - перечла - почти всю книгу Ахматовой и - старо, слабо. <…> Ну, ладно…
<…>
…Непоправимо-белая страница… Но что она делала: с 1914 г. по 1940 г.? Внутри себя. Эта книга и есть "непоправимо-белая страница"…" (Белкина М. И. Скрещение судеб. Попытка Цветаевой… М., 1988. С. 227). Все же Цветаева выразила желание встретиться с Ахматовой, когда та была в Москве. Их встречи состоялись 7 и 8 июня 1941 г. В 1963 г. Ахматова сделала в дневнике запись:
"Здешний вечер, или Два дня (о Марине Цветаевой).
<ий>). Страшно подумать, как бы описала эти встречи сама Марина, если бы она осталась жива, а я бы умерла 31 авг<уста> 41 г.
Это была бы "благоуханная легенда", как говорили наши деды. Может быть, это было бы причитание по 25-лет<ней> любви, кот<орая> оказалась напрасной, но во всяком случае это было бы великолепно.
Сейчас, когда она вернулась в свою Москву такой королевой и уже навсегда <…> мне хочется просто, "без легенды", вспомнить эти Два дня" (Записные книжки, с. 278).
В прозе о "Поэме без героя" Ахматова писала: "Когда в июне 41 г. я прочла (в Москве) первый (без начала и без конца) кусок Марине Цветаевой, она не без язвительности сказала: "Надо обладать большой смелостью, чтобы в 1941 г. писать о Коломбине, Пьеро и Арлекине". Вероятно, этот кусок показался ей непростительно старомодным подражанием, стилизацией под раннего Кузмина или чем-то в этом роде, а она в это время уже была автором "Поэмы Воздуха" (1936)" (указ. изд., с. 192; о том же на с. 540; записи Ахматовой о Цветаевой см. также в изд.: Хейт; Ахматова 1987, т. 2).
1960; Белкина М. И. Указ. изд., с. 228-229; Лосская В. Песни женщин. Анна Ахматова и Марина Цветаева в зеркале русской поэзии ХХ века. Париж-Москва, 1999. См. также воспоминания об этих встречах Н. Ольшевской (Герштейн Э. Г. Беседы с Н. А. Ольшевской-Ардовой // Воспоминания, с. 266), В. Ардова (журнал "Грани", 1970, № 76), Н. Харджиева (Бабаев Э. Г. А. А. Ахматова в письмах к Н. И. Харджиеву // Ахматовские чтения-2, с. 205-206), Герштейн, с. 499-500).
"Нас четверо". Среди черновиков Ахматовой есть посвящанный Цветаевой набросок "Ты любила меня и жалела, / Ты меня, как никто, поняла, / Так зачем же твой голос и тело / Смерть до срока у нас отняла". Строфа датируется, видимо, 1959 г. (см.: Страницы черновиков Анны Ахматовой. Публикация Р. Д. Тименчика // Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М., 1989. С. 378). Имя Цветаевой упоминается в стихотворении 1942 г. "Какая есть. Желаю вам другую…" и в набросках либретто по "Поэме без героя" (Записные книжки, с. 174, 207 и др.).
54. Шварц Елена Андреевна - поэт, прозаик, переводчик. С конца 1960-х гг. ее стихи распространялись в самиздате. Только два раза отдельные ее стихи появлялись в советской печати. Книги стихов Шварц: "Танцующий Давид" (Нью-Йорк, 1985), "Стихи" (Париж, 1987), "Труды и дни монахини Лавинии" (Нью-Йорк, 1988), "Стороны света" (Л., 1988), "Песня птицы на дне морском" (СПб., 1995) и др.
55. Ср. воспоминания самой Е. Шварц: "Мне было лет пятнадцать, когда я предстала пред огромные светлые очи Ахматовой. Они, впрочем, видели не очень ясно, и она, сидя спиной к окну знаменитой "Будки", откинув руку, большая и величественная, похожая на оплывший со всех сторон огарок огромной свечи, произнесла: "Подайте мне очки". Я была самолюбивым и обидчивым подростком, мне это показалось оскорбительным в первую минуту знакомства, и вместо того чтобы подойти и взять протянутые кем-то из окна очки, я пробурчала себе под нос что-то вроде - "Сами берите". Очки принесли. <…> Стихи я писала, да и читала, чуть больше года, в моей взбаламученной душе царила фанатичная любовь к Цветаевой, Блоку, Белому и Хлебникову (последние двое еще не были даже напечатаны в это время). Ахматова тоже нравилась мне и тоже была предметом поклонения и последним священным обломком великой эпохи. Я была уверена, что она разделяет мою страсть к Цветаевой, ведь она написала "Письмо к Марине". [Такого стихотворения у Ахматовой нет. Возможно, произошла контаминация: ср. стихи "Поздний ответ" и "Нас четверо", где есть строка "Это -письмо от Марины" - О. Р.] Ахматова спросила (до этого я просто подошла к калитке и попросила разрешения показать ей стихи, хотя могла бы познакомиться через общих знакомых), кого я люблю. Я сказала - Цветаеву, и протянула небольшую статью о Цветаевой, апофеоз. Цветаева только что всплыла из небытия, и я была уверена, что это счастье для всех. Анна Андреевна взглянула и презрительно сказала: "Ей не хватало вкуса". Это меня как громом поразило, и я пробормотала упавшим голосом: "Вкус в поэзии не самое главное. Да и что такое - вкус?" <…>
"Ну, а стихи?" - спросила она. Я протянула ей несколько перепечатанных на машинке листков, она сразу (естественно) остановила свой взор на стихотворении, посвященном ей, восторженном и нелепом. Там говорилось о том, что за нее и молиться не надо, ангелы и Бог и так знают.
"Вы что, призываете не молиться за меня?" - воскликнула она гневно.
"Да нет… наоборот".
"За меня вся Россия молится! А вы призываете не молиться".
и настороженный.
Я плакала всю дорогу домой, а дома сожгла стихи, посвященные ей" (Шварц Е. Видимая сторона жизни. Гл. "Разговор в "Будке"" // Звезда. 2000, № 7. С. 113.).
56. Ср. запись Л. Чуковской: "Потом показала мне "Поэму Горы". Я читала ей вслух. Меня поразила неуловимость этой вещи, ее без?бразность, бескрасочность <…>
"Да, да, вот так все поэмы. "Поэма воздуха" мне больше нравится, но та совсем заумная. И потом: какая злая вещь. Ей кто-то изменил, так она весь мир ненавидит…"" (Чуковская, т. 1, с. 365. 3 января 1942).
57. Сморгон Лев Наумович (р. 1929) - скульптор, график, автор декоративно-прикладных работ.
58. В Каталоге значится 66 имен художников и скульпторов, создавших при жизни Ахматовой около 190 графических, живописных и скульптурных ее портретов (есть и один мозаичный). Однако работу по собиранию прижизненной ахматовской иконографии нельзя считать завершенной.
59. В МА хранится магнитофонная запись рассказа Л. Сморгона о его общении с Ахматовой. Познакомились они в 1963 г. По словам Сморгона, Ахматова "в старости была божественна". Она согласилась ему позировать, и Л. Сморгон сделал с натуры серию рисунков и акварель, которая Ахматовой понравилась. В ее дневнике появилась запись: "Сегодня, 28 сентября 1963, в Комарове сделал мой портрет Лев Наумович Шморгон" (так! - О. Р.) (Записные книжки, с. 514). Сморгон обещал подарить акварель Анне Андреевне после того, как изготовит литографию. Однако он потерял папку с этой работой, тиражом литографии и большей частью рисунков. Сделав тираж нового варианта литографии, он привез Ахматовой один лист в подарок. Этот подарок и вызвал столь негативную реакцию Ахматовой. Составляя в 1965 г. список "Иконография", включивший в себя семнадцать имен рисовавших Ахматову художников, Ахматова внесла в него фамилию "Сморгон", но потом вычеркнула ее (там же, с. 603).
1965). Там же находятся изготовленные им - бронзовая плакетка (1993) и две бронзовых статуэтки Ахматовой (1993), портрет Ахматовой в стекле 1982 г. В вестибюле Музея установлена бронзовая фигура Ахматовой его работы (1998).
В муниципальном петербургском Музее "Анна Ахматова. Серебряный век" находится карандашный портрет Ахматовой (1963). Еще один рисунок - в Финляндии (владелец неизвестен).
60. Кривулина Евгения Львовна (урожд. Беляцкая, 1904- 1976) - медицинский работник. В. К. Кривулин о родителях: Кулаков Владислав - Кривулин Виктор. Поэзия - это разговор самого языка. [Интервью В. Кривулина] // НЛО, № 14 (1995), с. 223).
61. 19 сентября 1962 г. Л. Чуковская спросила Ахматову, читала ли она рассказ "Один день Ивана Денисовича", который в это время еще не был опубликован, и что она о нем думает. "Эту повесть о-бя-зан прочи-тать и выучить наизусть - каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза", - ответила Ахматова (Чуковская, т. 2, с. 512).
"Вчера (28-ого) у меня (у Маруси [Петровых - О. Р] в Москве) был Рязанский (Солженицын). Впечатление ясности, простоты, большого человеческого достоинства. С ним легко с первой минуты. Сказал: "Я только боялся сойти с ума в тюрьме".
Славы не боится. Наверно, не знает, какая она страшная и что влечет за собой" (Записные книжки, с. 253. 1962 г.).
Из воспоминаний Н. Роскиной: "О свидании с ним она рассказывала в необычных для нее тонах. Ведь она привыкла к тому, что к ней приходят на поклон, а тут пришел человек, которому она сама готова была и хотела поклониться. Он читал ей свои стихи. На мой вопрос - хороши ли они? - она уклончиво ответила: "Из стихов видно, что он очень любит природу". Не удовлетворило ее и то, что Солженицын сказал о ее стихах. Она ему читала "Реквием", он сказал: "Это была трагедия народа, а у вас - только трагедия матери и сына". Она повторила мне эти слова со знакомым пожатием плеч и легкой гримасой" (Воспоминания, с. 538).
"Это описано у меня. Это когда-нибудь будет").
По свидетельству Л. Копелева, Солженицын из современных русских поэтов больше всех ценил Ахматову ("Она одна - великая") и еще до знакомства с ней переписал всю "Поэму без героя" от руки (Орлова Р. Д., Копелев Л. З. Мы жили в Москве. М., 1990. С. 273, 272).
"Она спросила, читала ли я главы из романа - те, где говорится о свидании заключенных с женами. Я ответила: да, читала. В Москве, у его друзей.
- Почему же он мне не дал их, ни словечком о них не обмолвился? Он был у меня в Ленинграде. <…> За что же он меня обидел?" (Чуковская, т. 3, с. 81). "Впоследствии А. Солженицын горько сожалел о своем промахе. "Я круто ошибся", - писал он в первом издании своих очерков литературной жизни "Бодался теленок с дубом" (Paris: YMCA-Press, 1975, с. 261). Дело было в том, что Александр Исаевич заподозрил Ахматову в обычной "человеческой слабости" - "неспособности держать тайны…" и потому не дал "читать своих скрытых вещей, даже "Круга" - такому поэту! современнице! уж ей бы не дать?! - не смел. Так и умерла, ничего не прочтя"" (там же, с. 364, примеч.).
О личных и творческих взаимоотношениях Ахматовой и Солженицына см.: Кормилов С. "Мы забыли, что такие люди бывают" Ахматова и Солженицын // ЛО, 1999, № 1 (273). Рассказы Ахматовой и Солженицына об их встречах в пересказе Л. Копелева: Орлова Р. Д., Копелев Л. З. Указ. изд., с. 272- 274. См. также: Найман, с. 185, и др.
62. "…Искусствовед Владимир Иванов - сейчас эксперт московской патриархии" (Кулаков Владислав - Кривулин Виктор. Поэзия - это разговор самого языка. [Интервью В. Кривулина] // НЛО, № 14 (1995). С. 223).
"Я однажды призналась Бродскому в белой зависти. Читала его и думала: вот это ты должна была бы написать и вот это. Завидовала каждому слову, каждой рифме" (Орлова Р. Д., Копелев Л. З. Указ. изд., с. 287- 288).
"Стихотворения" (М., 1961) (инв. № 3024) с дарственной надписью: "Иосифу Бродскому / чьи стихи кажутся / мне волшебными / Анна Ахматова / 28 декабря / 1963 / Москва". (Большая часть тиража книги была выпущена в зеленой обложке, за что Ахматова называла ее "лягушкой". Бродскому был подарен один из немногих экземпляров книги в белой обложке.)
Среди множества дневниковых записей Ахматовой, относящихся к Бродскому, есть такая (1965): "Освобожден Иосиф по решению Верховного Суда. Это большая и светлая радость. Я видела его за несколько часов до этой вести. Он был страшен - казался на краю самоубийства. Его (по-моему) спас Адмони, встретив в электричке, когда этот безумец возвращался от меня. Мне он прочел "Гимн Народу". Или я ничего не понимаю, или это гениально как стихи, а в смысле пути нравственного это то, о чем говорит Достоевский в "Мертвом доме": ни тени озлобления и высокомерия, которых велит бояться Ф<едор> М<ихайлович>" (Записные книжки, с. 667. Осень 1965).
Ахматова и Бродский (1940- 1996) познакомились в 1961 г. В 1963 г. Бродский был арестован, в 1964 г. осужден за "тунеядство" и отправлен в ссылку на 5 лет. Благодаря усилиям многих людей был досрочно освобожден в 1965 г. Ахматова была в числе тех, кто боролся за его освобождение. См., например, набросок ее ходатайства секретарю Союза советских писателей А. А. Суркову в "Записных книжках", с. 421, и запись: "Я рада, что осталась ему верна до конца (теле<фон> Микояну), хотя гордиться этим решительно не стоит" (там же, с. 667). См. также третий том Чуковской, по которому можно проследить весь ход "дела" Бродского и хлопот о его освобождении.
В "Записных книжках" отражен неосуществленный замысел Ахматовой: "Взять эпиграф к "Листкам из дневника" из письма И. Б<родского>: <…Из чего же он (Человек) состоит: из Времени, Пространства, Духа? Писатель, надо думать, и должен, стремясь воссоздать Человека, писать Время, Пространство, Дух…>
<…> (Извлечено из частной переписки.)" (с. 724. 1965).
Три письма Ахматовой к Бродскому впервые были опубликованы Я. А. Гординым в газете "Ленинградский рабочий", 1989, 23 июня. См. также: Ахматова 1996, т. 2. Черновики телеграмм Бродскому: Записные книжки, с. 424, 601.
Воспоминания Бродского об Ахматовой см. в книге С. Волкова: "…Всякая встреча с Ахматовой была для меня довольно-таки замечательным переживанием, - говорил Бродский С. Волкову. - <…> Ахматова уже одним только тоном голоса или поворотом головы превращала нас в хомо сапиенс. <…> В разговорах с ней, просто в питье с ней чая или, скажем, водки, ты быстрее становился христианином - человеком в христианском смысле этого слова, - нежели читая соответствующие тексты или ходя в церковь. Роль поэта в обществе в немалой степени сводится именно к этому" (Волков, с. 223). Как при жизни Ахматовой, так и после ее смерти Бродский посвящал ей стихи. В их числе - стихотворение "Закричат и захлопочут петухи…", написанное Бродским в 1962 г. ко дню рождения Ахматовой (там же, с. 249-250); строку из него - "Вы напишете о нас наискосок" - Ахматова взяла эпиграфом к стихотворению "Последняя роза" (1962), посвященному Бродскому. Тогда же было написано посвященное Ахматовой стихотворение "За церквами, садами, театрами…" (см.: Об Анне Ахматовой, с. 393-397. Стихи опубликованы по машинописи, хранящейся в МА, ф. 1, оп. 2, д. 25). Об Ахматовой - эссе Бродского "Муза плача", созданное по-английски и переведенное на русский язык (Сочинения Иосифа Бродского. СПб., 1999. Т. V).