Звезда. - 1999. - № 3.
Русские встречи Питера Нормана
Анна Ахматова
"Первая моя встреча с Анной Андреевной Ахматовой относится к позднему лету 1964 года. Я приехал тогда в Комарово под Ленинградом к своим русским друзьям. Очаровательная умница Антонина Николаевна Изергина - сотрудница Эрмитажа, вдова академика Орбели - предложила мне помочь встретиться с Анной Андреевной, которая тогда жила в Комарове на летней даче Литфонда. Я мечтал об этой встрече давно. И особенно с момента, когда в Мюнхене вышел впервые отдельным изданием замечательный ее "Реквием" - это было осенью 1963 года. Вместе с моей студенткой Амандой Хейт, незадолго до того окончившей славянское отделение Лондонского университета и задумавшей докторскую работу о творчестве Ахматовой, я начал переводить стихи "Реквиема" на английский язык (теперь они опубликованы в книге А. Xейт об Анне Aхматовой). В самом конце 1963 года Аманда сумела устроиться на работу в однy aнглийскую семью, которая получила командировку в Москву, и поехала с этой семьей в СССР - ради русского языка и возможности собирать нужные для докторской работы материалы. Ей страшно повезло: она сумела не только познакомиться с самой Ахматовой, но даже завоевать ее расположение.
Антонина Николаевна отправилась в "Будку", как сама Анна Андреевна называла свой домик в Комарове на улице Осипенко, и договорилась о моем визите на следующий день.
Когда я вошел, Ахматова сидела - как в известной строке Мандельштама - вполоборота ко входу ("Вполоборота, о печаль..."), так что я сразу увидел ее знаменитый горбоносый профиль. Плечи Анны Андреевны, как и следовало ожидать, покрывала шаль. На столе стояла ваза с цветами, в маленькой комнате было полно книг и бумаг. Поздоровавшись, Ахматова плотно замолчала, а я начал говорить. Я говорил безостановочно довольно долго, представляя самого себя, рассказывая об Аманде, а также о впечатлении, произведенном на меня "Реквиемом". Меня предупредили об этой ахматовской особенности - долго молчать при первой встрече - особенности, которая многих, говорят, повергала в шок. И я говорил и говорил. А потом, остановившись, сказал:
- Боюсь, я вас утомил, Анна Андреевна. Наверное, сейчас мне лучше уйти?
Тут она оживилась и быстро ответила:
- Ну нет, так легко вы от меня не отделаетесь!
И я остался и пробыл в "Будке" часа два. Ахматова захотела послушать мои переводы из "Реквиема", она уже знала о них от Аманды. Eе английский oставлял желать лучшего, но все же она могла оценить сделанное и одобрила нашу с Амандой работу, o чем и написала прямо на тексте переводов: "Я согласна здесь с каждым словом". Однако она считала, что необходимо еще показать эти переводы Лидии Корнеевне Чуковской.
Красота, которой некогда Анна Андреевна пленяла современников, конечно, уже сильно поблекла, но все в ней дышало царственностью. Голова львицы, серые глаза полуприкрыты тяжелыми веками, черты лица показались мне несколько восточными (я знал, что в ее жилах течет татарская кровь). Ho когда она двигалась - как королева - и говорила своим глубоким, удивительно приятным голосом, очарование было несомненным. Впрочем, и молчала она как-то по-королевски. Но если сказать, что же было главным в том первом впечатлении, которое она на меня произвела, то это - ощущение большой личности. И с тех пор это впечатление не изменилось - с одной, может быть, поправкой: кажущаяся поначалу суровость ее характера и величественная манера держаться исчезли при более близком знакомстве, стерлись. А знакомство наше, смею думать, скоро перешло в дружбу.
Мы виделись в то лето не однажды. Легко было заметить, что Анна Андреевна была откровенно счастлива, когда читала свои стихи. Слушать ее было для меня истинным наслаждением.
Еще в первое мое посещение в "Будке" пoявилась Нина Антоновна Ольшевская - подруга Анны Андреевны, приехавшая в Комаровo некоторое время назад из Москвы погостить у Ахматовой. Мне показалось, что и ей интересно познакомиться со мной, - думаю, это Аманда мне помогла своими рассказами. Нина Антоновна пригласила меня навещать ее дом на Ордынке в те месяцы, когда я бываю в Москве.
(Добавим к этому рассказу важный штрих. Теперь уже изданы записные книжки Ахматовой. И всякий может прочесть лаконичную запись, занесенную поэтессой в свою тетрадку в один из дней этого лета: "Самый красивый англичанин о R.". "Самый красивый" - это и был Питер Норман. И говорил он, конечно, о "Реквиеме"! - И. К.)
Прошло меньше гoдa после нашей первой встречи с Анной Андреевной, когда весной 1965 года стало известно, что Оксфордский университет решил присудить Ахматовой почетное звание доктора литературы "honoris саusа".
Торжества были назначены на июнь. И вскоре мне стало известно, что по просьбе самой Ахматовой Британский совет поручает мне быть ее личным переводчиком и "опекуном".
Анна Андреевна ехала из России поездом. Аманда выехала ей навстречу, чтобы встретить в Дувре. А я встречал их уже в Лондоне на вокзале Виктории. Ахматова приехала в сопровождении юной Ани Каминской, своей внучки (так она ее называла, - хотя, строго говоря, это внучка Н. Н. Пунина). Позже Аня рассказывала мне, что, когда поезд приближался к платформе, Анна Андреевна, увидев меня в окно вагона на платформе среди встречающих, обрадованно сказала ей: "А вот и наш Питер!"
Я уже был "наш"! Это было 2 июня 1965 года".
Поселили их в гостинице "Президент" на Рассел-сквер, в Блумсбери. Гостиница эта американского стиля, не из шикарных, потому что выбирать пришлось из тех гостиниц, которые были неподалеку от Лондонского университета: ведь Питер тогда преподавал, и его занятий со студентами никто не отменял. Впрочем, Анна Андреевна осталась вполне довольна своим пристанищем, и когда позже ей предложили переехать в более комфортабельный отель, она отказалась.
Вскоре выяснилось, что в Лондон, а потом и в Оксфорд, понаехало множество русских. То были эмигранты, надеявшиеся поздравить Анну Aндpеевну, повидать ее, обменяться с ней хотя бы несколькими словами или просто поздороваться. Понять это легко: ведь она была кумиром их молодости и присуждение ей почетного звания воспринималось как празднество для всех русских, оказавшихся в зарубежье. Но англичане явно не ожидали такого размаха популярности почетного гостя!
этого потока, установление очередности ("Это напоминало прием у врача: следующий!" - шутит Питер). Все желавшие личной встречи толпились в нижнем этаже отеля, и повcюду была слышна русская речь.
Похоже, что не только для англичан, но и для самой Анны Андреевны такой наплыв ее поклонников был все-таки неожиданностью. Она, конечно, уставала от вереницы людей, проходивших перед ней в эти дни, но одновременно была растрогана и счастлива. Потом она шутила, что, если бы знать обо всем заранее, надо было бы изготовить собственную куклу-чучело, нарядить ее в красно-серую почетную мантию и посадить в холле отеля - чтобы всех "принять", никого не обижая.
Уже после смерти Ахматовой Питеру прислали из Москвы ахматовский текст, который она, по вceй видимости, предназначала для надписи на книге "Бег времени", вышедшeй незадолго до кончины Анны Андреевны. Текст надписи знаменателен: "Моему милому Питеру, который вынес в июне 1965 даже лондонскую ахматовку - Благодарная Анна, 23 февраля 1966, Москва". "Ахматовкой", как известно, в кругу друзей Анны Андреевны называли толчею гостей, обычно ее посещавших, когда она приезжала погостить из Ленинграда в Москву.
Одним из первых прибыл в Лондон из Оксфорда для встречи с Ахматовой известный английский историк и философ Исайя Берлин. Это был, конечно, один из наиболее желанных гостей для Анны Андреевны. Еще одним посетителем Ахматовой в лондонской гостинице оказался известный английский поэт Стивен Спендер. Они виделись несколько раз; Питер запомнил любопытный эпизод их первой встречи. Анна Андреевна попросила Спендера почитать ей его стихи. И тут выяснилось, что Спендер ни одного не знал наизусть!
- Не могу, не помню, - сказал он, - это русская привычка - читать собственные стихи, не английская!
Ахматова была изумлена. Спендер же, со своей стороны, был приятно поражен тем, что его поэзию знали в России и, в частности, ее знал и ценил молодой друг Ахматовой поэт Иосиф Бродский. (В это время Бродский уже отбывал ссылку.)
В Оксфорд Питер смог приехать только к началу церемонии, cоcтoяв-шейся в субботу 5 июня. К этому времени здание Шелдониена было уже отреставрировано, и внутреннее его убранство сверкало всем своим великолепием.
Ахматова вошла в зал, опираясь на руку своей молодой спутницы, уже одетая, как это полагалось по традиции, в серо-красную мантию. Она держалась с присущим ей величественным достоинством, которое в эти минуты было более чем кстати. Вице-канцлер спустился навстречу русской поэтессе и провел ее к месту, где она могла сесть. Это было, вообще говоря, отступлением от принятых правил: обычно во время церемонии главные ее участники стоят.
В торжественной речи вице-канцлер назвал русскую поэтессу второй Сафо и интеллектуально утонченной женщиной, которая являет собой прошлое, утешает в настоящем и дарует надежду потомкам. Круглый зал Шелдониенского театра, где ряды амфитеатра поднимаются ввысь и вместе с ярусами вмещают несколько сот человек, сотрясался от аплодисментов. В этот же день почетные звания доктора литературы были присуждены еще трем другим лицам - итальянскому литературоведу Джанфранко Контини и англичанам Джеффри Кейнсу и Зигфриду Сассуну.
В отеле "Рэндольф" - в том самом отеле, где три года назад останавливался и Корней Иванович Чуковский, - комнаты Ахматовой были буквально завалены цветами. И снова были толпы жаждущих поговорить или хотя бы издали взглянуть на виновницу торжества. Наташа Норман с матерью и братом Виктором тоже приехали в Оксфорд и присутствовали на церемонии. Теперь они всей семьей получили приглашение Ахматовой на "аудиенцию" в ее гостиничном номере и смогли поздравить ее лично. Эту встречу хорошо описал потом в своих воспоминаниях Виктор Франк.
Тогда же пришли к Ахматовой с поздравлениями, среди прочих, и известный в русской эмиграции литератор Глеб Струве, и художник Юрий Анненков, некогда создавший прекрасный портрет Ахматовой... Пришел, пересиливая страх перед встречей, и тот, кого Анна Андреевна так хотела увидеть, - Борис Анреп, покинувший Россию в первые дни революции, адресат многих лирических ее стихотворений. Он пришел, но, увидев толпы жаждущих приема, не захотел становиться в очередь. Попросил Глеба Струве передать Анне Андреевне его привет и поздравления - и ушел. Известно, впрочем, что они все же увиделись - через несколько дней, в Париже.
А. Г. Каминская сообщает дpаматические подробности торжеств в Оксфорде. Оказывается, у Ахматовой случилось нечто вроде сердечного приступа в тот самый момент, когда, уже облаченная в мантию, она гордо пересекала двор на подходе к зданию Шелдониена, опираясь на руку молодой своей спутницы. Обе постарались скрыть от окружающих передачу таблетки валидола, которую Анна Андреевна незаметно положила себе в рот. "Иду, иду!" - тихо говорила она Ане в ответ на ее обеспокоенные взгляды.
Вспомним, что меньше года прошло с того момента до кончины Ахматовой!
В Лондон Ахматова вернулась сильно уставшей. И Аня сказала Питеру, что хорошо было бы показать ее врачу, проверить сердце. "У нас был знакомый врач, очаровательный старый поляк, очень интеллигентный, и он неплохо говорил по-русски, - рассказывает Наташа. - Он был рад случаю познакомиться со знаменитой русской поэтессой. В эти дни все лондонские газеты публиковали материалы об Ахматовой, интервью с ней и ее фотографии в почетной мантии. И мы привезли Анну Андреевну на прием. Осмотрев ее, врач выписал необходимые лекарства. Его диагноз был - водянка, и он считал, что Ахматовой нужно соответствующее лечение".
Между тем буквально на следующий день, 10 июня состоялся большой торжественный прием в Апсли-хаус - то есть в доме-музее герцога Веллингтона. Этот великолепный дом, расположенный в самом центре города у Гайд-парка, называют в Лондоне "дом номер один". Сначала Ахматова сопротивлялась - она не желала никакого приема. Но потом переменила решение. И в конце концов осталась очень довольна. Приглашенных оказалось очень много, вечер получился памятным.
В какой-то момент, когда Анна Андреевна вeличественно проплывала мимо Наташи Норман, та спросила:
- Как вы себя чувствуете, Анна Андреевна?
- Благодарю вас, прекрасно, - ответила Ахматова, не поворачивая головы. Так, как если бы этот вопрос был абсолютно нелеп, хoтя только накануне они посещали врача!
Питер вел Ахматову под руку. Он сказал ей:
Ахматова приостановилась, взглянула на него и произнесла в свoей авторитетно-замедленной манере:
Спустя некоторое время Ахматова выразила желание пoбывать в доме Норманов, и в один из дней Питер привез ее вместе с Аней Каминской к себе. Ужин прошел в узком семейном кругу - супруги Норманы и Татьяна Сергеевна, теща Питера. Наташа Норман, женщина энергичная и совсем неробкая, признается, что при Анне Андреевне она чувствовала себя не слишком комфортно.
- Я ее просто побаивалась, - говорит она, - больше слушала и только задавала вопросы.
Впрочем, поначалу Питер и Анна Андреевна провели время наедине за беседой в кабинете Нормана - просторной комнате с многочисленными книжными полками вдоль стен и красивым камином.
Сидя в удобном кресле возле письмeнного стола, Ахматова призналась Питеру, что происходящее ей все еще представляется сном. "Мне все время кажется: сейчас я проснусь и пойму, что ни Лондона, ни Биг Бена я не видела, все это мне только приснилось..." Питер показал ей свои книги, среди которых были первые издания поэтических сборников Николая Гумилева, Михаила Кузмина, Марины Цветаевой и, конечно, ее, ахматовские: "Четки", "Белая стая", "Подорожник". Анна Андреевна с удовольствием их надписывала. Благодаря этим надписям можно назвать точно день визита Анны Андреевны в дом Норманов - 17 июня 1965 года. Однако мюнхенское издание "Реквиема" она вежливо, но твердо подписать отказалась: тогда это все еще было небезопасно. Она вынуждена была делать вид, что не одобряет зарубежных изданий. Вслух она обычно критиковала эти как бы нелегальные публикации ее стихов на Западе, и все же невооруженным глазом было видно, что в глубине души она была ими очень довольна.
Тут, в кабинете Питера Анна Андреевна снова читала свои стихи. Еще раньше она начитала весь "Реквием" на магнитофон и теперь подарила пленку хозяину дома. Слава Богу, эта запись сохранилась. Внук Питера Фома (так по-русски зовут здесь молодого Томаса, который отлично понимает по-русски и только говорит неуверенно) cкопировал ее по моей просьбе. Теперь эта запись будет храниться в петербургском Музее Ахматовой в Фонтанном доме.
В маленькой уютной гостиной дома в Голдерс-Грин во время ужина в какой-то момент речь зашла о войне и блокаде Ленинграда. Татьяна Сергеевна спросила: "Почему, Анна Андреевна, вы говорите "Ленинград", а не "Петербург"?" Ответ прозвучал с почти жесткой интонацией: "Осада Ленинграда останется в истории осадой Ленинграда, а не Петербурга!" И Татьяна Сергеевна совсем присмирела.
"золотым поколением" и имея в виду прежде всего плеяду тех молодых поэтов, которые постоянно бывали у нее в Комарове. Она очень тяжело переживала ссылку особенно ценимого ею поэта Иосифа Бродского - суд, обвинивший его в "тунеядстве", состоялся в начале того же, 1965 года. Самым значительным поэтом современности после смерти Пастернака она считала Арсения Тарковского. Но с наибольшей нежностью говорила о Мандельштаме. По ее мнению, именно его справедливее всего называть лучшим русским поэтом двадцатого века. Впрочем, иные ее характеристики были резки.
Рассказывала она и об Алексее Суркове - своем злом гении и добром ангеле одновременно. В самом деле, поэт Сурков, занимавший в эти годы пост секретаря Всесоюзной организации советских писателей, был редактором нескольких ее книг, вышедших в последние годы, и в определенном смысле покровительствовал ей в "верхах". Ахматова не сомневалась, что он имел непосредственные связи с НКВД, но именно поэтому, говорила она, его покровительство многому помогало, в том числе ее поездкам за рубеж (в конце 1964 года она побывала, как известно, в Италии, где получила литературную премию Таормина). Она утверждала, что Сурков с восторгом относился к ее поэзии и знал наизусть ее стихи. В подтверждение этого она вспоминала, как однажды он напомнил ей ее же собственные строфы, которые она сама в тот момент забыла.
Она рассказала еще, как за несколько дней до отъезда в Великобританию пришел к ней домой тогдашний секретарь Союза писателей в Ленинграде. "Я знаю, я уверен, Анна Андреевна, - сказал он, - что вы не сделаете там ничего антисоветского, - и все-таки будьте осторожны". У него с собой был журнал "Грани", опубликовавший в конце 1964 года на своих страницах ахматовский "Реквием". И он сказал, что ходят слухи, будто публикация - результат того, что в Италии Ахматова встречалась с редакторами журнала. На что Анна Андреевна возразила с яростью: "И откуда же, интересно, идут эти слухи?" Ее посетитель сказал - между прочим и как бы не всерьез: "Вы ведь не собираетесь оставаться в Англии, правда?" Ахматова сочла эти слова своего рода предупреждением...
В какой-то момент Аня Каминская попросила у Наташи сердечные капли для Анны Андреевны. Когда рюмка с лекарством была принесена, Ахматова произнесла очень серьезно, взяв ее в руки:
- Это - водка?
- Жаль! - последовал ответ.
Рассказывая, Питер превосходно передает ахматовские веские интонации, ее густой низкий голос, в котором так часто звучала не слишком завуалированная шутка.
Из Лондона они еще совершили поездку в Стрэтфорд, к шекспировским местам. По дороге смотрели английские деревни. Останавливались в знаменитом старинном замке Уорвик, где для почетной гостьи специально открыли сады замка. Потом заехали в Ковентри - промышленный город на севере от Стрэтфорда; во время бомбежек этот город был разрушен до основания, включая прекрасный средневековый собор. Его развалины до сих пор сохранены жителями города как память об ужасах войны.
Ахматова редко выходила из машины - ей это было тяжело...
контактов с официальными советскими властями в Лондоне. И те почти ничего не знали о том, как она проводит время в Англии. Всякий раз перед поездкой в посольство Аня советовалась с Питером: они вместе намечали, что и как там надо говорить.
Сегодня Анна Генриховна вносит существенную поправку в рассказ о лондонско-оксфордских торжествах Ахматовой. На самом деле они были гораздо менее радостными, потому что, - говорит Каминская, - истины ради необходимо присоединить к рассказу об этих неделях одно малоприятное обстоятельство. А именно: постоянную слежку за Ахматовой со стороны сотрудников советских служб в Великобритании! Слежку эту нельзя было не заметить, и понятно, что она сильно отравляла все радости пребывания русского поэта на земле Байрона и Шекспира.
Рано или поздно - Питер не может припомнить точно дату - на пороге дома Норманов в Голдерс-Грин появилась Аманда Хейт - с самоваром на плече. Это был подарок Ахматовой. За переводы ее "Реквиема"? За помощь в поездке? Просто - как знак сердечной симпатии?
Когда в марте 1966 года Анна Андреевна скончалась, Аня Каминская сразу же позвонила Питеру по телефону. И он совсем было собрался поехать на похороны. Но советское консульство в последнюю минуту вдруг отказало ему в визе.