Мазо Б.: "Кто знает, что такое слава!"

Вечерний Ленинград. - 1989 г. - 21 июн.

"Кто знает, что такое слава!"

Встреча с Ефимом Григорьевичем Эткиндом, литературоведом и переводчиком, некогда профессором Института имени Герцена, приехавшим на Парижа на ахматовскиe торжества, состоялась благодаря ленинградскому поэту Михаилу Яснову. И долгий наш разговор за чаем не был, признаюсь, монологом, но...

- Мне бы не хотелось говорить только об Ахматовой, не хочется банализировать. Предстоит множество выступлений на эту тему. Мне вообще неприятно, что Ахматова оказалась центром таких бесчисленных, разнообразнейших и однообразных разговоров, реклам, шумихи. Прохожу мимо газетных киосков и вижу картину Натана Альтмана на календаре, воспроизведенную не в тех тонах, а если бы и в тех - все равно... Больно смотреть, как настоящее дружно пытаются превратить в подделку. Мы на пороге того, чтобы в ее родной деревне около Одессы устраивались народные празднества и ходили бы толпы и громко кричали: "Настоящую нежность не спутаешь ни с чем, и она тиха".

В каждом, киоске продаются якобинские колпаки, на каждом шагу можно купить маленькую гильотину. Корзиночка такая изящная, а там крохотная голова и по трубочке льется "кровь". Это есть пошлость. Как её избежишь? Поэзия дело интимное. И когда вы спрашиваете, как протоптать народную тропу, - мне вспоминается песня, которую пели в свое время в капустнике "Давайте не будем": "Уж мы прозу сеяли, сеяли, уж му прозу вытопчем, вытопчем.."

В восемьдесят седьмом во Франции с помпой отметили юбилей Гюго. Но Гюго выдерживает. Он громогласный, он обращается к толпам. Он ведь не трагический, а триумфальный. А с триумфальной поэзией можно делать, что угодно. Во Франции нет ни одного города, даже, кажется, населенного пункта, где нет имени Гюго. И ничего. А в Ленинграде нет даже переулка имени Ахматовой. И не надо...

Я понимаю, она могла написать: "И если зажмут мои измученный рот, которым кричит стомильонный народ...". Но если стомиллионный народ действительно начнёт кричать, то это будет ужасно. Вся сила строки в том, что сказана тихим голосом женщины.

Во Франции я видел постановку по "Запискам" Чуковской. Актриса играла Чуковскую, другая - Ахматову. Славный спектакль, и то, что он шел по-французски, спасало. Там нет тонкой организации звуков, как в оригинале. Да и вообще, французский способствует изящному спектаклю о расправе с Ахматовой. Не помню, был ли Жданов, но голос был точно. Свирепый, металлический. Потом пантомимы: у нее отнимают хлебную карточку, лишают членского билета Союза писателей. Зощенко там появляется почему-то с бородой...

Нет, смешно мне не было. И когда видел театральную постановку по делу Бродского, по стенограмме Вигдоровой. Актеры изображали Бродского, Савельеву, Тяглого, даже меня... Кстати, в Стокгольме во время вручения Бродскому Нобелевской премии Шведский любительский театр показал этот спектакль. Но мне кажется, потом не переспрашивал, что сам он не пошел. Страшновато...

специалистов. С моей точки зрения, это самое главное. Как можно больше разных изданий с хорошими рисунками. Напечатать книжку, которую она сама хотела видеть, - "В ста зеркалах": стихи, посвященные ей, хранилась у нее такая папка. Думаю, очень хороший подарок Ахматовой сделал Центральный Комитет, отменив постановление сорок шестого и сняв имя Жданова не только в Ленинграде, но и всюду... Объявив, что такое Жданов...

Лет десять назад, может, больше, вышли "Прогулки с Пушкиным" Синявского. Книжка, конечно, кощунственная, необычно талантливая, но наглая. И я очень хорошо понимаю, почему Синявский, сидя в лагере, в письмах к жене, писал эту книгу. Она - реакция на пошлость, на то, что делается и продолжает делаться с Пушкиным, которого - я-то знаю - Синявский необычайно любит. Повествование ведется от имени почти зощенского героя, который может сказать, что Пушкин вбежал в литературу на тонких эротических ножках...

Про Пушкина никто не написал лучше, чем Ахматова в крохотной статье: мы достаточно говорили, что сделала эпоха с Пушкиным, теперь поговорим о том, что сделал Пушкин с эпохой... Думаю, Жданов останется только как гонитель Ахматовой и Зощенко.

Ахматова дала эпохе необыкновенно глубокое поэтическое истолкование. Она мыслила не годами - столетиями. Масштаб ее... не скажу - мысли, здесь мысль неважна - поэтических ощущений был огромный. Когда она писала цикл "Сороковой год", где говорится о судьбах Лондона, Парижа, Европы. - она жила общечеловеческими страданиями.

И в "Реквиеме" она высказалась за поколение. Вся эпоха пропущена через одну женщину, трагически гармонизирована в звуках. Не думаю, что можно сделать что-либо важнее.

"Иностранная литература" за этот год я уже говорил о западном восприятии судьбы Ахматовой. Для массового читателя ее жизнь недостаточно занимательна, а стихи недостаточно авангардны...

Мы только что организовали в Бостоне большой симпозиум Ахматовой. Выступал Семен Липкин с очень сдержанным текстом, без эмоций. Потом были прямо противоположные воспоминания и стихи Евгения Рейна. Там много хорошего, и я не осуждаю его тон, ведь про неё, а не про себя. Но самое интересное - мемуарные записки инженера-кораблестроителя Натана Готхарта. Он написал несколько страничек о встречах с Ахматовой.

И что поразительно - его там вообще нету. Её голос записан на редкость достоверно. Обрывочки такие. Вдруг она ему говорит: слышала я радио французское, там все время Андрэ Жданоф... Больше ничего. Ей было странно и смешно, что про палача можно так распевно...

Вот почему, наверно, производят такое удивительное впечатление "Записки" Лидии Корнеевны Чуковской. Она всячески устраняется, хотя она чрезвычайно сильная индивидуальность. Во Франции мне говорили: ну что за позиция, неприятная, вроде как она сама себя унижает, как бы прислуживает. Неправда! Она не способна себя унизить, она сама королева. Но когда королева умеет отойти в тень и предоставить слово той, ради кого она записывает, это, по-моему, прекрасно... Бродский об Ахматовой говорит редко (как вообще не торопится высказываться о том, что его волнует). Но задумываешься - что связывает этих двух поэтов? - и понимаешь: удивительное эпическое начало, лирика третьего лица. В стихах Бродского чаще есть "он", чем "я". Точка зрения - "со стороны". И у Ахматовой тоже очень отстраненная лирика. Как бы переживание в прошлом. Спокойная, незыблемая н даже неподвижная форма. Нет синхронности переживания и текста - как у Маяковского и Цветаевой. У них переживание может сломать текст - у Ахматовой никогда. Это проникновение эпического начала в лирику. Потому так легок переход от лирического признания к эпической эллегии.

У меня почти нет личных воспоминаний об Ахматовой. Однажды был трудный разговор. Я готовил один из первых выпусков Верлена и Бодлера в серии "Сокровища лирической поэзии". И очень просил Анну Андреевну помочь. Нет. Стихотворения Верлена существовали уже для неё в единственно возможной форме. Вообще, предпочитала переводить с языков, которые она знала не так хорошо, как французский.

"Анна Андреевна, у меня есть очень большая просьба...". Она поглядела на меня царственно и обронила: "Вы хотите, чтобы я подписала вам книгу?" И мне стало страшно обидно, ведь именно этого я и не хотел. "Нет, Анна Андреевна, я хочу совсем другого - надписать свою книгу вам".

"Семинарий по французской стилистике". Понимал, что ей это не очень нужно, но надписал. Ахматова посмотрела и строго произнесла низким, чуть хрипловатым голосом: "Никогда больше так не подписывайте". - "Почему?" - "Вы совершили несколько ошибок. Во-первых, нельзя надписывать на форзаце, надо на титульном листе. Во-вторых, вы подписали косо. Надо прямо. В-третьих, вы надписали без фамилии - Анне Андреевне, надо - Анне Андреевне Ахматовой". С тех пор никогда иначе не подписываю…

Слушая и все время ловил себя на попытке отыскать внешние изменения. Кажется, их нет. Та же подтянутость и корректность, то же обаяние и боль во взгляде мудреца, та же мягкая, чуть извиняющаяся за свою иронию улыбка, глубокий голос, та же феноменальная память - было прочитано множество известных и неизвестных стихов. И, разумеется, огромная эрудиция, объемлющая всю мировую культуру. Единственное изменение: Ефим Григорьевич признан выдающимся деятелем культуры международного уровня. На встречу профессор Сорбонны приехал на троллейбусе № 8. И ждали мы его на остановке недолго, каких-нибудь десять минут. И пятнадцать лет.

Раздел сайта: