Звезда. - 1996. - № 3.
Анна Ахматова и Фонтанный дом
Ветер рябит поверхность Фонтанки, заставляя змеиться, расплываться на ней отражение одного из самых старинных и красивых зданий Петербурга - Шереметевского дворца, или Фонтанного Дома, прозванного так его владельцами по имени реки. Он стоит несколько в стороне от набережной, отделенный от нее тяжелым, изящным кружевом чугунной решетки и обширным cour d'honneur - парадным двором. "Клинопись фонарей в Фонтанке", - записала когда-то Ахматова в одной из черновых тетрадей, вспомнив, по-видимому, в этот миг о предмете занятий своего второго мужа, ассириолога Владимира Шилейко. Она проходила по плитам этой набережной не так уж давно, всего сорок с лишним лет назад. Она прожила в Шереметевском дворце, точнее, в его южном садовом флигеле, в общей сложности около двадцати пяти лет.
Общеизвестно, что Ахматова была по сути своей человеком бездомным, существующим как бы вне быта, привыкшим скитаться по чужим квартирам, особенно в конце 1910-х - начале 20-х гг. Дом в житейском смысле слова, уютный, обжитой дом и она - понятия трудно совместимые. Впрочем, эта бездомность была свойственна эпохе в целом и поэтам эпохи - в особенности (стоит вспомнить Мандельштама, Цветаеву, Есенина, Хлебникова).
В поэзии Ахматовой существуют два понятия дома. Один из них - Дом Поэта, оба слова с большой буквы, как написаны они в стихотворении 1961 г. "Александр у Фив": "Ты только посмотри, чтоб цел был Дом Поэта". Это, скорее всего, нечто метафизическое, отвлеченное, духовная сфера поэта, обиталище его гения, нечто, находящееся уже словно в вечности, не обязательно связанное с крышей над головой. Именно в таком, и даже в еще более сложном, синтетическом смысле употреблено слово "дом" в одной из статей Ахматовой о Пушкине: "Мне надо привести в порядок мой дом", - сказал умирающий Пушкин. Через два дня его дом стал святыней для его Родины..."
Иногда Дом Поэта превращается у Ахматовой в сад или старый парк - тоже нечто сокровенное, потаенное, спрятанное от чужих взоров, поэтический заповедник, куда вход чужим закрыт. Например, в стихах 1921 г.:
А я иду владеть чудесным садом,
Где шелест трав и восклицанья муз.
В "Поэме без героя" адрес Дома - царскосельский парк:
А теперь бы домой скорее
Камероновой галереей
В ледяной таинственный сад,
Где безмолвствуют водопады,
Где все девять мне будут рады.
Как бывал ты когда-то рад...
Дом, пристанище души находится не где-нибудь, а в холодном, зимнем царскосельском парке - почти что на леденящих просторах вечности.
Это не означает, однако, что Ахматову не манил и другой дом, дом в ином, житейском понимании, дом уюта и покоя. Но почти всегда возникала невозможность такого дома, невозможность идеального совмещения обоих понятий. Вечное противоречие многих поэтов - тяга к устойчивому, уютному дому и отталкивание от него ("Нет, лучше сгинуть и стуже лютой. / Уюта - нет, покоя - нет..." - у Блока, "Ты уюта захотела, / Знаешь, где он, твой уют!" - у Ахматовой).
Слово "дом" в житейском смысле чаще всего употребляется Ахматовой, чтобы констатировать отсутствие дома ("А веселое слово "дома" / Никому теперь незнакомо..." "Но где мой дом и где рассудок мой?") или - чтобы выразить сомнение в его существовании ("Что дома? есть ли дом?" - в письме к Н. Н. Пунину из Москвы 28 февраля 1934 г.). Здесь речь идет уже о Фонтанном Доме.
Ахматова говорила, что с уходом от Николая Гумилева, из Царского Села, она навсегда потеряла дом. И тем не менее за двадцать пять лет она привыкла считать Фонтанный Дом своим, о чем сообщила со свойственной ей иронией:
Особенных претензий не имею
Я к этому сиятельному дому,
Но так случилось, что почти всю жизнь
Фонтанного дворца... Я нищей
Фонтанный Дом постепенно втягивал ее в свою сферу. В 1919г. она прожила совсем недолго в его северном флигеле с Владимиром Казимировичем Шилейко, который был одно время домашним учителем детей графа Шереметева. Шилейко знал и рассказывал Ахматовой различные исторические предания, связанные с Фонтанным Домом.
Более или менее окончательно Ахматова поселилась здесь в 1925 г., в служебной квартире сотрудника Русского музея, искусствоведа Николая Николаевича Пунина. Жизнь ее в этом доме была по-своему призрачной, странной, лишенной привычных бытовых измерений. Она приходила и уходила, возвращалась и снова уезжала... Здесь же, в соседних комнатах, жила первая жена Пунина - Анна Евгеньевна, урожденная Аренс, с дочерью Ириной, позже - муж Ирины и их маленькая дочь Аня. Обедали все вместе, за общим столом... Все это накладывало на жизнь Ахматовой в Фонтанном Доме особый отпечаток непрочности, временности, тем более что и брак ее с Пуниным так и не был зарегистрирован. Уютного, надежного дома не получалось. И все же Анна Андреевна осталась здесь и после разрыва с Луниным, просто перейдя в другую комнату, и вернулась сюда в конце войны, хотя, по-видимому, могла получить квартиру в другом месте. Выселена отсюда она была Институтом Арктики и Антарктики вместе с И. Н. Пуниной в 1952 г.
Чем же был столь притягателен Фонтанный Дом для Ахматовой? Видимо, особая аура старинного дворца была необычайно близка ее духовному бытию, необходима ее творчеству. Чем же именно?
В неопубликованном письме от 5 апреля 1923г., любезно предоставленном мне И. Н. Пуниной, Николай Пунин писал Ахматовой: "... я почувствовал, как, действительно, тебе важно жить в районе Фонтанки, на Фонтанке, где много Петербурга; неважен свет и еда, а Петербург..." Человек тонкой интуиции, Николай Николаевич понял, как важны для Ахматовой особенности именно этого места Петербурга, этой реки, этого дома. Те самые "петербургские обстоятельства", о которых Ахматова писала в прозе к "Поэме без героя", словно тучи, сгустились здесь, в этой точке города, на берегах Фонтанки. Сюда, в этот сад и в этот дворец, сходились, образуя поле особой напряженности, силовые линии различных эпох Петербурга, роковых бед и несчастий, приключившихся в разные времена с реальными жителями и литературными героями призрачного и трагического города, проклятого некогда Евдокией Лопухиной, несчастной женой Петра I. Города, о котором сама Ахматова писала:
Достоевский и бесноватый,
Город в свой уходил туман...
Огромный пласт петербургской истории, связанный с самим Фонтанным Домом и родом Шереметевых, с их крепостным театром и певческой капеллой, с расположенным неподалеку Михайловским замком, "за окнами которого, - писала Ахматова, - казалось, еще убивают Павла", с Семеновскими казармами и Семеновским плацем, становился здесь средой, в которой она жила. Здесь, на Фонтанке, особенно ощущались беды этого зловещего города. Анна Андреевна сказала Лидии Корнеевне Чуковской, идя с ней по набережной реки в 1939 г., в самые тяжелые времена, после ареста сына, что Петербург ей "приелся": "Даль, дома - образы застывшего страдания". А позже, в прозе к "Поэме без героя" было написано: "Петербургские ужасы: могила царевича Алексея, смерть Петра, Павла, Параша Жемчугова, дуэль Пушкина, наводнение, тюремные очереди 1937 г., блокада".
М. М. Бахтин ввел в свое время в литературоведение понятие "хронотоп", буквально "времяпространство". Он писал по этому поводу: "Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается временем". Речь идет о концентрации нескольких насыщенных временных слоев в одной пространственной единице. Вот таким хронотопом, где временные слои нескольких, столетий сгустились в пространстве до одновременности, и представляется мне Фонтанный Дом.
"Все, что в мире разделено временем, в вечности сходится в чистой одновременности существования <...> Эти разделения, эти "раньше" и "позже", вносимые временем, несущественны, их нужно убрать; чтобы понять мир, нужно сопоставить все в одном времени, т. е.. в разряде одного момента, нужно видеть весь мир как одновременный", - писал Бахтин.
Фонтанный Дом насыщенностью происшедших за два столетия здесь и поблизости событий создавал эту возможность - "видеть весь мир как одновременный". И, мучаясь по ночам бессонницей, прислушиваясь к шелесту листьев в саду за окном и к шорохам в доме, Ахматова могла ощущать одновременность происходящего, произошедшего сто, двести лет назад и совсем недавно. Последние, хриплые вздохи умирающей в своей дворцовой спальне в 1803 г. крепостной актрисы, жены графа Н. П. Шереметева Прасковьи Жемчуговой, убийство императора Павла, имитация казни Достоевского, подлинный расстрел Николая Гумилева (никогда уже ничего не узнать о последних его минутах), недавний арест их сына Льва и многое другое... Все происходило одновременно, вне времени. И ничто в мире столетиями не менялось, кроме карнавальных масок.
"Поэма без героя" в том виде, как она есть, с ее осмыслением давно прожитого, настоящего и даже грядущего, с ее временными и пространственными перебросками ("ИЗ ГОДА СОРОКОВОГО, / КАК С БАШНИ, НА ВСЕ ГЛЯЖУ" или "Это где-то там - у Тобрука, / Это где-то здесь - за углом"), могла зародиться, возникнуть только в Фонтанном Доме.
Кстати, из всех былых обитателей Фонтанного Дома (а многие из них: и графы Шереметевы, и их крепостные - были весьма яркими личностями) Ахматову больше всего интересовала Параша Жемчугова, ее история. Видимо, Ахматова находила в судьбе Параши что-то тревожаще близкое своей собственной.
Граф Николай Петрович Шереметев, человек, как почти все в его роду, незаурядный, без ума влюбился в молодую певицу собственного крепостного театра, обладавшую прекрасным, чистым сопрано и необычайным артистизмом, но жениться на ней долгое время не решался, боясь негодования света и двора. Пятнадцать лет она была его возлюбленной, и лишь в 1801 г. он тайно обвенчался с ней. Брак этот был оглашен только после ее смерти; она умерла от скоротечной чахотки, обостренной родами. Ахматова тоже болела в молодости туберкулезом, от этой болезни умерли все ее сестры.
"Поверенности сыну": "Долго боролся я с гласом закона Божия и с бренными предрассудками света сего о неравенстве состояния, с другой же стороны скромное чувство и строгие правила веры наполняли душу твоей матери, действовали сильно на ее внутреннее спокойствие, здоровье ее ощутительно стало увядать..." Ахматова тоже жила в Фонтанном Доме "невенчанной", и это ее тоже, по-видимому, тяготило.
Параше уже с 1795г. врачи из-за ее болезни запретили петь. В Фонтанном Доме она пела всего только один раз - в честь императора Павла после его восшествия на престол. Анна Ахматова тоже перестала "петь" именно в Фонтанном Доме: с 1923г. она какое-то время почти не писала стихов, и это, конечно, тревожило и ее. и Пунина. Он записал в своем дневнике 21 сентября 1923 г.: "Ан. перестала писать стихи; почему это, что это значит, вот уже год почти ни одного стихотворения? Она говорит, что это от меня..."
Эти параллели, возможно, не совсем убедительны, но особую привязанность к Параше и ее беде Ахматова, безусловно, чувствовала:
Что бормочешь ты, полночь наша?
Все равно умерла Параша.
Срезан самый любимый локон,
И темнеет овал лица.
Не достроена галерея -
Где опять под подсказку Борея
Это все я для вас пишу...
По странному стечению обстоятельств тело умершей в санатории под Москвой Анны Ахматовой несколько дней лежало в морге московской больницы имени Склифосовского - в бывшем Странноприимном доме, построенном Н. П. Шереметевым по завещанию Параши...
Не обошлось, конечно, и без создания легенд, что так любила Ахматова. В прозе к "Поэме без героя" она пишет, что Параша умерла родами, хотя, надо полагать, прекрасно знала о чахотке Параши, но, может быть, такая смерть казалась ей более драматичной. Белый зал дворца (ему посвящены знаменитые строчки "Поэмы" - "Только зеркало зеркалу снится, / Тишина тишину сторожит"), построенный Иеронимом Корсини в 1837г., Ахматова упорно называет залом Кваренги. По проекту Кваренги действительно строился галерейный флигель ("Эта свадебная затея"), деревянный, с куполом и колоннами, но он совершенно обветшал и разрушился и был заменен строением Корсини. Кстати, строчка из "Поэмы" - "И как купол, вспух потолок" - соответствует скорее тому, первому, уже не существовавшему залу Кваренги. В 1928 г. в "Записках историко-бытового отдела Русского музея" была напечатана статья Н. Лансере о перестройках Фонтанного Дома, в которой сообщались все эти данные, и Ахматова, скорее всего, должна была бы ее прочесть. Фонтанный Дом был передан в 20-е гг. Русскому музею. Сотрудниками музея осваивался, изучался богатый архив рода Шереметевых, и Ахматова тоже, видимо, имела возможность знакомиться с этими материалами хотя бы в публикациях. Вообще она застала Шереметевский дворец еще в первозданном виде, во всем его блеске и богатстве, не разрушенном, не разграбленном еще большевистской властью. Она видела роскошные анфилады его зал и гостиных с их антикварным убранством.
Где вечерняя бродит истома
С фонарем и связкой ключей, -
Я аукалась с дальним эхом,
Неуместным смущая смехом
Была в атмосфере опустевшего, оставленного владельцами Фонтанного Дома, как в любом старом дворце, еще и жутковатая таинственность, особенно близкая поэзии Ахматовой: когда идешь по сверкающей анфиладе комнат и вдруг, за последней дверью, попадаешь на узкую винтовую лесенку, ведущую на пыльный чердак, и неизвестно, что ждет тебя там... Ахматова считала себя причастной к мистике Зазеркалья - способной заглядывать в будущее, общаться с умершими хотя бы в стихах ("Новогодняя баллада"), "ведать начала и концы". И вся многоликая гофманиана "Поэмы без героя", ее карнавальные призраки, ее зеркала и явление героев из Зазеркалья, ее двойники впрямую связаны с Фонтанным Домом (это особенно ощутимо в либретто балета "1913 год", как бы параллельного "Поэме"). "В дело вмешался сам Фонтанный Дом", - писала Ахматова. Недаром и действие первых глав поэмы происходит именно в нем, там же, где они и пишутся. И карнавальная перекличка эпох: от чинных, неспешных шереметевских маскарадов, от безумных карнавалов времен "Бродячей собаки" и послереволюционных, затеваемых еще словно по инерции, как, например, маскарад 1921 г. в Институте истории искусств, Зубовском особняке - до "кроваво-черного карнавала" реальной советской жизни 20-х - 30-х гг. - тоже вполне уместна именно здесь, в Фонтанном Доме.
Было еще одно обстоятельство, которое особенно роднило Анну Ахматову, ее поэзию с Фонтанным Домом и которое, может быть, отчасти привносила она сама: постоянное предчувствие, постоянное ожидание беды. Эти старые стены, повидавшие столько трагедий, словно притягивали и предвещали все новые несчастья. Беда словно навсегда поселилась в этом доме со смертью Параши.
Что там - в сумраках чужих?
Шереметевские липы...
Осторожно подступает,
Как журчание воды,
К уху жарко приникает
степени свойственный нашему народу, по-своему разделила и Ахматова. "Со мной всегда так. Со мной только так и бывает", - в этих ее известных фразах звучит странное удовлетворение. Сладость одинокого страдания - в сумерках, возле умирающих в вазе хризантем, столь характерная для поэзии Иннокентия Анненского, которого 'Ахматова считала своим учителем, у нее приобретает совсем иной оттенок - возникает не от слабости, а от силы, претворяется в готовность выстоять, в горькое удовлетворение собственной стойкостью под ударами судьбы. Есть в этом и фатализм, связанный с верой, - знание того, что все не зря, не напрасно.
Личная любовная трагедия Ахматовой накладывалась здесь, в Фонтанном Доме, на трагедии предшествующих судеб и поэтому обретала как бы закономерный исход. Ее отношения с Пуниным завершились в 1938 г. окончательным разрывом. Но их любовь почти с самого начала была, по-видимому, самоубийственной борьбой двух талантливых, сложных, независимых натур. Уже в 1922 г., в начале их любви, Пунин писал Ахматовой: "Наш вчерашний разговор сильно изменил характер или окраску, что ли, моей любви к тебе. Она стала тревожной и мрачной, какой раньше не была; я чувствую теперь ее в сердце почти постоянно, в форме какой-то глубокой тоски <...> Что произошло? Почему все стало таким трагичным, как будто ты еще куда-то ушла..."
Четвертая из "Северных элегий" дает мрачную картину краха любви и вместе с тем точное описание места действия. Это прощание не только с некогда любимым человеком, но и с домом, и с садом, тоже любимым, но воплотившим в себе злые силы судьбы, ставшим символом боли. Это - пейзаж конца.
Так вот он - тот осенний пейзаж,
Которого я так всю жизнь боялась:
И звуки города - как с того света
Услышанные, чуждые навеки.
Как будто все, с чем я внутри себя
Всю жизнь боролась, получило жизнь
Слепые стены, в этот черный сад...
Предельная беспощадность к самой себе - злые, темные силы как будто поднялись со дна собственной души. И все то же горькое удовлетворение, упоение бедой и фатальностью беды:
Но надо было мне себя уверить,
Что это все случалось много раз,
И даже хуже. Нет, не хуже - лучше.
Но самым глубоким горем, с которым Анна Ахматова жила в Фонтанном Доме, были аресты ее сына Льва Гумилева. И, наверно, лишь в "Реквиеме" упоение страданием исчезает, боль становится непереносимой:
Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла...
"В те годы Анна Андреевна жила, завороженная застенком, требующая от себя и от других неотступной памяти о нем, презирающая тех, кто вел себя так, будто его нету", - описала тогдашнее состояние Ахматовой Л. К. Чуковская.
Анна Ахматова вернулась в Фонтанный Дом после эвакуации, в конце войны, и ей еще многое предстояло пережить в нем: встречу с Исайей Берлиным, разгромное постановление 1946 г., еще один арест сына, прощание с арестованным в 1949 г. и ушедшим навсегда - к смерти - Николаем Пуниным. И над всем пережитым за эти годы - утешением, успокоением, надеждой - возвышался шереметевский герб с его девизом: "Deus conservat omnia" ("Бог сохраняет все"), который Ахматова взяла эпиграфом к "Поэме без героя".
Ахматова и нашла в Фонтанном Доме. Дача в Комарове так и осталась только Будкой. Фонтанный Дом был Домом, и в своих рукописях Ахматова с явным удовлетворением отмечает место написания стихотворения, иногда лишь двумя буквами - Ф. Д. Сама она стала еще одной легендой Шереметевского дворца, существенно переиначив на свой лад его ауру. Ее имя теперь навсегда соединено с этими словами - Фонтанный Дом. В конечном счете она так и осталась в нем вопреки выселению.
Ирина Аркадьевна Муравьева