Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество.
Крымский Ахматовский научный сборник. Вып. 7 –
Симферополь: Крымский архив, 2009. С. 3–30.
«Я незаслуженно получил бессмертие в ее поэзии»
(Из переписки Исайи Берлина)
Переписка сэра Исайи Берлина хранится в его оксфордском архиве (Oxford. Bodleian Library MS. Berlin). С любезного разрешения Генри Харди, младшего друга Берлина, издателя его трудов, распорядителя его литературного наследия, публикуются некоторые материалы этой переписки, имеющие отношение к Анне Ахматовой (из архивных разделов: MS Berlin 157; 172; 174; 191; 194; 195; 270).
Письма уточняют отдельные детали воспоминаний Берлина о его встрече с Ахматовой, дают дополнительный комментарий к появившейся в августе 1953 года статьи в американском еженедельнике "New Republic" о визите Берлина к Ахматовой, знакомят с реакцией Берлина на ахматовскую версию их телефонного разговора осенью 1956 года, освещают историю с копиями самаркандского письма Н. Н. Пунина, переданными по просьбе Ахматовой в Англию.
Письма публикуются с незначительными сокращениями.
Артур Лурье - Исайе Берлину1
12/IX/49
Rockland Lane
Николай Набоков2 рассказывал мне (уже давно) о том, что Вы видели Анну Ахматову и, кажется, чуть ли не были у нее в Петербурге. Он говорил мне об этом бессвязно, а между тем, мне хотелось бы знать подробно всё, что Вам известно, и какой Вы её видели. У меня уже очень давно нет о ней сведений. Поэтому я и обращаюсь к Вам с просьбой написать мне, надеюсь, что Вы не откажетесь это сделать. Я взял Ваш адрес у Генр. Леопольд.
Гиршман3, перед ее отъездом в Европу, она и посоветовала [мне] Вам написать. Извините, что пишу без обращения, но не знаю Ваши имя и отчество. Мой адрес: Arthur Louri? – 153 East 54th street, New York City – Шлю привет и заранее благодарю.
Артур Сергеевич Лурье.
_____________________
1. Исайя Берлин, вспоминая в 1980 году о своей беседе в 1945-м с Ахматовой, писал: "Ахматова стала расспрашивать меня о судьбе своих старых друзей, которые эмигрировали из России и которых я мог знать. <…>И действительно, с некоторыми из них я был знаком. Мы поговорили о композиторе Артуре Лурье, которого я встретил в Америке во время войны" (см. Исайя Берлин. Встречи с русскими писателями (1945 и 1956). \\ Исайя Берлин. История свободы. Россия. М., 2001, с. 423)
ошибочно. Или же, что вполне возможно, это была мимолетная встреча, и Лурье о ней забыл.)
2. Николай Дмитриевич Набоков (1903 - 1978) - композитор, музыкальный деятель, организатор крупных музыкальных форумов и фестивалей, теоретик музыки, генеральный секретарь музыкальной секции ЮНЕСКО, писатель, двоюродный брат В. Набокова, друг Исайи Берлина
3. Генриетта Леопольдовна Гиршман (1885 - 1970) - жена В. О. Гиршмана, московского фабриканта, коллекционера, мецената. В 1922 году К. С. Станиславский написал ей в альбом: "Ваша роль в русском искусстве - значительна. Для того, чтобы процветало искусство, нужны не только художники, но и меценаты. Вы с мужем взяли на себя эту трудную роль и несли ее много лет талантливо и умело. Спасибо вам обоим. История скажет о вас то, что не сумели сказать современники. Пусть сознание исполненного долга облегчает вам посланные всем испытания. Душевно преданный вам и любящий Вас К. Станиславский".
Николай Набоков - Исайе Берлину1
11. 11. 53
Друг мой,
Как "говаривала" наша английская гувернантка: "я пошла понемногу взад и там поблудила", так вот и Ваше письмо: - оно за мной ездило много и долго. Отсюда несколько растерзанном виде его послали в Париж, там моя belle-mère почему-то отвезла его в деревню, а оттуда уж, совсем недавно, оно явилось сюда и очнулось от всех этих передряг в моих усталых руках дней 10 тому назад. Тема Вашего письма тем временем несколько увяла или вернее приелась Вам, следов[ательно], "возрождать" ее не буду, скажу только, что во 1)-ых, Ваше письмо m. r. Straight'у мне не особенно понравилось и во 2)-ых, что рано или поздно этого-то именно и следовало ожидать от безбрежной Вашей готовности делиться (как и я) со всеми всякой всячиной. (Я бы мог грубее выразиться, но не буду). Должен сказать, что когда я совершенно случайно у немецко-американско-еврейского дантиста прочел пошлейшую гадость г-на Straight (до получения Вашего письма), я на Вас разозлился отчаянно. Меня в холодный пот бросило и из опасения за несчастную А. А., и из-за "сердитости" на Вас. "Какой он болтун!...", - сказал я себе ("Хуже меня", - добавило нечто во мне). <> Пишите мне и не обижайтесь. Серьезно: - мне было оч[ень] грустно и немножко больно… Тут все в чужом беспорядке, и вообще Рим теплее, и приятнее, и… провинциальней Бостона. <…> Ваш НН.
_____________________
1. После смерти Сталина Исайе Берлину показалось, что теперь можно нарушить молчание о встрече с Ахматовой, и он в частной беседе поделился воспоминаниями об этом со своим давним знакомым, редактором популярного американского еженедельника "New Republic" Майклом Стрейтом, не подозревая о том, что тот состоит в коммунистической партии, и, возможно, даже связан с советской разведкой. В результате 24 августа 1953 года в "New Republic" появилась провокационная статейка, где в связи с рассказом о преследовании интеллигенции в Советском Союзе в крайне вульгарном тоне описывалась встреча Берлина с Ахматовой. Исайя Берлин отправил редактору письмо с опровержением изложенной версии, тем самым он открыто признал, что встреча его с Ахматовой действительно была. Стрейт удовлетворил просьбу Берлина и поместил в журнале присланное им опровержение. Русскоязычным читателям об этой истории с "New Republic" в 1997 году рассказал Р. Д. Тименчик, приведя обширную цитату из письма Берлина Стрейту (См. Тименчик Р. Д. Еще один рижанин. // "Даугава", 1997, № 6).
Реакция Берлина на публикацию в "New Republic" нашла отражение в его переписке не только со Стрейтом, но и с другими адресатами, в частности, с Николаем Набоковым.
Приведем абзац из письма Николая Набокова Исайе Берлину от 20. 11. 1953: "Драгоценнейший! Насчет письма Стрейту поговорим при свидании. Я привезу с собой текст и объясню, что мне не понравилось; но это ведь неважно. Важно, что он сделал необходимое. Пришлите, если можете, номер N. Rep., в кот[ором] он напечатал повинную". Опровержение Берлина было напечатано в "New Republic", в номере от 14 сентября 1953 года.
Насколько даже после смерти Сталина связь с российскими гражданами была сложна, свидетельствует абзац из сохранившегося в архиве Берлина письма Николая Набокова от 20 июня 1954 года: "Теперь слушайте, дайте мне наибыстрейшим образом точный адрес Пастернака ("Переделки"? под Москвой). Туда едет совершенно (с их точки зрения) почтенный человек - итал[ьянский] ком[мунистический] журналист, кот[орый] согласен передать записку без подписи. Журналист совершенно порядочный господин, и на него можно положиться. <…> К сему Вы можете мне прислать для Пастернака записку (не на оксф[ордской] бумаге). Voila".
Воспользовался ли Берлин советом Набокова, передал ли записку Пастернаку - неизвестно.
Саломеея Гальперн (Андроникова) - Исайе Берлину1
22. IX. 65
Дорогой Шая2,
Узнала от вчера вернувшейся Нюты3, что Вы уже в Princeton'е. Пишу Вам, не откладывая, во-первых, поблагодарить за приветы от Вас и Alin4 <…> Во-вторых, напомнить Вам о Вашем обещании по приезде в Princeton снестись с Артуром Сергеевичем Лурье (26 Linden Lane, телефона не знаю). Он мне друг, ему нехорошо и очень одиноко, он близкий человек Анне Андреевне и по сему заслуживает внимания. Я была бы Вам признательна. Все в один голос говорят о нем как о человеке умном и очень изысканном. В том числе и Ваш друг Николай Набоков. Набоков же говорил мне о незаурядной музыкальной одаренности Лурье. Говорил даже, что есть люди <…> которые считают Лурье гениальным. Гениальный или нет, но его сейчас жалко: больной, одинокий и как будто заброшенный.
Нюта в свое время мне говорила, что Encounter5 заинтересовался сообщением, что у Лурье написаны воспоминания о русских футуристах. Он, конечно, стоял близко ко всем литературным течениям "нашей" эпохи и лично знал тоже всех. Свидетелей о жизни, людях и течениях между 10-м и 20-м годами - и к тому же компетентных - осталось в живых всего несколько человек. По сему мне думается, что воспоминания Лурье могут быть и интересны и ценны. Опять же Нюта говорила мне, что Encounter напишет, мол, Лурье прямо. Знаю, что он от них ничего не имел. Предоставляю это Вашему вниманию. Пишу, конечно, без ведома Лурье. Но если бы Вы с ним заговорили о его Воспоминаниях, то, конечно, можете сослаться на то, что слышали от меня. Заранее спасибо.
всей прозы Осипа Мандельштама в переводе Clarence'а Brown'а и с его предисловием. Говорят, отличным (Brown мне книгу присылает, но я ее еще не имею, т. ч. пишу со слов). Он - как Вы верно знаете - написал диссертацию об О. М<андельшта>ме, знает его превосходно (как и русский язык), очень его любит как поэта и совсем хорошо пишет. Судя по вступлению к первому тому О. М<андельшта>м, недавно выпущенному Струве, 1-й том - стихи, 2-й - будет проза. Brown профессорствует в Принстонском Университете. Вы его встретили в Оксфорде во время чествования Ахматовой. Я поминаю о нем и о его книге, думая, что Вам, может быть, было бы интересно с ним встретиться.
Вчера получила открытку из Судака, от 15-го сентября, от "внучки" Анны Андреевны, которая дает мне о ней новости. Анна чувствует себя не блестяще - хуже, чем когда была здесь - и ее предполагаемая поездка в Париж пока отложена. Аня пишет: "неясна". Обещает по возвращении в Ленинград написать настоящее письмо и прислать фотографии, что Анна отложила для меня.
Болен и Чуковский. - Снова в госпитале. Его январская поездка в Оксфорд <…> тоже как будто "не ясна". Если поправится, может быть, - говорят - приедет к лету.
Вот мои последние литературные сведения.
Шлю Вам и Алин мой искренний и сердечный привет.
Саломея
_____________________
1. C Саломеей Николаевной и с ее мужем Александром Яковлевичем Гальперном Берлин познакомился во время войны, в Нью-Йорке, где исполнял в это время функции официального представителя Британского Министерства информации. Он был там вхож в круг русских эмигрантов: княгиня Оболенская, критик и лингвист Роман Якобсон, бывший меньшевик Борис Николаевский, композитор Николай Набоков. Берлин нередко обедал у Гальпернов в их нью-йоркской квартире и получал искреннее удовольствие от общения с ними, хотя и не разделял их симпатий к советской России. У Гальпернов он мог говорить по-русски, на языке, который всегда жил на дне его памяти. Он сумел оценить исключительную привлекательность Саломеи Николаевны, тогда уже достаточно немолодой дамы. В этом доме он с наслаждением слушал рассказы о знаменитом литературно-художественном кружке "Бродячая собака", о людях и литературных событиях дореволюционной России.
Спустя годы Берлин напишет о Гальпернах подробные воспоминания: Берлин Исайя. Александр и Саломея Гальперны. // Евреи в культуре русского зарубежья: Сборник статей, публикаций, мемуаров и эссе. Вып. 1. 1919-1939 гг. Иерусалим, 1992, с. 229-241.
2. Шая - домашнее имя Исайи Берлина
3. Нюта - Анна Калли (1898 - 1984), радиожурналист. Анна Калин родилась в Москве, образование получила в Германии, с 1921 года жила в Англии. Работала на Би-би-си. В ее программе с 1952 года участвовал со своими лекциями Исайя Берлин. Анна Колин была другом О. Кокошки, И. Берлина, С. Гальперн, хотя никогда не разделяла ее просоветские симпатии. Берлин: "Анна (Нюта) Каллина создала разговорную секцию третьей программы Би-Би-Си в Лондоне, открыла созвездие британских интеллектуалов и убедила их участвовать в передачах бесед и лекций". Из письма И. Берлина Анне Калин в сентябре 1956 года после его второго пребывания в Советском Союзе: "Если ты остаешься в СССР более чем на 2 недели, твое сознание тотальным образом трансформируется <…> На самом деле здесь ничего не изменилось…"
4. Alin - Алина Берлин - жена Исайи Берлина, урожденная Гинцбург, из семьи выдающихся филантропов, баронов, известных как во Франции, так и в дореволюционной России.
5. "Encounter" - литературный журнал, основанный Стивеном Спендером и Ирвингом Кристолом. Издавался в Соединенном Королевстве с 1953 по 1990 гг.
Из переписки Исайи Берлина с Амандой Хейт
(Перевод с английского И. В. Колоскова, М. Г. Козыревой)
Исайя Берлин - Аманде Хейт
6 сентября 1966
Дорогая мисс Хейт.
Я отвечаю Вам отсюда - из Италии, хотя я не видел копии "Поэмы". Когда я вернусь в Оксфорд, я, конечно, сразу посмотрю ее и наброски тезисов Вашей статьи, которые я тоже не видел.
Что касается моей связи с Поэмой. Я, конечно, как Вы можете представить, одновременно потрясен, возбужден и напуган, но я думаю, Вы правы: всё, что делается великими и даже просто хорошими писателями, должно быть где-то записано. Вы должны обязательно записать всё это, и мне хотелось бы знать об Enu Ma Elish [] - может, мне спросить ассиролога в Оксфорде, не говоря ему, о чем все это? Если Вы всё это запишете и поместите в архивы Лондонского Университета, это будет разумно и даже достаточно. Однако, конечно, те, кто занимается научным исследованием по поводу нашего друга, могут захотеть свериться с этим, и я бы хотел поставить условие - если к этим тезисам будут обращаться, чтобы упоминание моего имени со мной согласовывали.
Я могу предвидеть все сложности в случае, если это сделано не будет, и американские или английские журналисты накинутся на эти материалы и станут писать всякие вульгарности и ужасы.
Вы спрашиваете меня о моем путешествии в Россию, когда мы только говорили по телефону. Это было в августе 1956 г. - я думаю, что я приехал в конце июня или в июле, хотя точно не помню, и 14 августа было, безусловно, после телефонного разговора1.
Я должен быть в Англии между 10 и 20 сентября, Оксфорд 61005, и позвоню Вам, если не забуду и у меня будет время. Надеюсь, что будет. Присылайте мне фотографии.
<…>
Звоните, когда будет время.
Ваш [подпись]
_____________________
1. За давностью лет Берлин не помнит точных дат своего пребывания в СССР в 1956 году. Он отправился тогда в Россию как частное лицо вместе с женой. Пять дней, с 31 июля по 4 августа, Берлины провели в Ленинграде, 5 августа приехали в Москву. Остановились в Британском посольстве. Летопись жизни Исайи Берлина, составленная Генри Харди, свидетельствует:
С Пастернаком Берлин встретился в Переделкине 18 августа; вернулся в посольство с рукописью "Доктора Живаго"; прочитал ее за ночь. Несколько дней спустя вновь встречался с Пастернаком, обсуждал с ним вопрос о передаче рукописи за границу. Пастернак и сообщил ему тогда о том, что Ахматова в Москве.
Содержание телефонного разговора Ахматовой с Берлиным Л. К. Чуковская пересказывает в записи от 23 августа. Значит, этот разговор состоялся 20 - 22 августа.
12 сентября 1966 г.
Дорогая мисс Хейт!
Я только что вернулся из Америки, так что простите, что не читал Ваш фрагмент об Ахматовой. Я его прочитаю в самолете, когда полечу.
Это будет противоядием, я ведь всегда испытываю ужас в самолете.
Однако я прочитал приложение. Есть одна или две вещи, которые нуждаются в коррекции. Страница 27 - мисс Трипп1 не едет в Москву [в Россию] для покупки книг, без сомнения, у нее там была своя работа. Я думаю, она тогда была кем-то вроде научного атташе в посольстве. Я не знаю точно, какова была ее должность. Она может сама вам это рассказать - кажется, она до сих пор связана с Британским советом. На этой же странице: Я сомневаюсь, что мисс Трипп была еще со мной, когда я встретился с Орловым; я, вроде бы, говорил Вам, что мисс Трип отказалась идти, но теперь подумал, и мне кажется, что я ей и не предлагал идти со мной. Я думаю, что она оставила меня одного в магазине, либо же мы вообще не ходили вместе в магазин. Мы просто вместе путешествовали в Ленинград и остановились в Астории. А может, я остался в магазине, когда она ушла, или что-нибудь в этом роде. Рэндольф Черчилль2 на самом деле был там, но не пьяный - просто, как всегда, экспрессивный. На странице 28 - я не уверен, что Рахлин3 "Лурье" надо с ударением на "е". Кроме того, о чем Вы говорите, мы беседовали о миссис и мистере Гальпернах, и А. А. говорила с большим чувством о Борисе Анрепе, Цветаевой, о которой она сказала: "Она лучший поэт, чем я", и говорила хорошие вещи об А. Толстом, но и сказала, что она отказывалась знать его после его возвращения, а также об их возобновленной дружбе в Ташкенте, и, действительно, он называл ее "Аннушка" и помог ей опубликовать ее книгу (я думаю - "Из пяти книг" [Так в тексте], они мечтали о новых временах, которые должны были бы наступить после возвращения из Ташкента в Ленинград и Москву. Это правда, что я говорил о ком-то, в кого был влюблен, и это, возможно, отразилось в тексте Ахматовой, но я бы не хотел, чтобы Вы об этом писали, поскольку это меня смущает. Если это необходимо упомянуть, может быть, Вы скажете "о ком-то, с кем был близок" или что-нибудь в этом роде; ко времени, когда я был в Москве, уже все закончилось, но поскольку есть об этом упоминание в Cingue, Вы, наверное, действительно что-нибудь должны об этом сказать. Одна из вещей, которые сказала мне Ахматова - это то, что кованные железные ворота, которые обычно закрыты и в которые я вошел вечером, были широко открыты утром, необычная вещь и зловещая, о которой я забыл упомянуть4. Простите, что так кратко пишу об этом. Собираюсь в Нью-Йорк, вернусь в середине января и мы встретимся снова.
Всегда Ваш [подпись]
_____________________
1. Бренда Мюриэль Говард Трипп (1906-2004), в 1945 году представительница Британского Совета в СССР. Британский Совет, созданный в 1934 году Министерством иностранных дел Великобритании, в 1940 году получил королевскую хартию на работу "с целью расширения знаний о Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии, а также распространения английского языка за рубежом и развития культурных связей". В Москве представительство Британского совета появилось в 1945 году, после победы Советской армии вместе с армиями союзников над фашизмом. Через два года, с началом холодной войны, оно было закрыто.
Бренда Трип была спутницей Берлина во время его путешествия в Ленинград 12 - 20 ноября 1945 года. В своем ленинградском аналитическом отчете Берлин, между прочим, пишет о том, чем была она занята там: анализируя проблему отопления в городе, он ссылается на наблюдения мисс Трип, обнаружившей, "что в одном научно-исследовательском институте, в библиотеке не было даже предусмотрено обогревание помещения".
Фрагменты дневника самой Бренды Трипп за ноябрь 1945 года рассказывают о некоторых деталях ее совместного с Берлиным пребывания в Ленинграде. (См.: Isaiah Berlin. Flourishing. Letters 1928-1946. Pimlico 2005, с. 599-601).
2. Рэндольф Черчилль - сын Уинстона Черчилля. Как и Берлин, Рэндольф Черчилль учился в Оксфорде, но Университета не закончил, вызвав этим раздражение своего отца. С 1935-го он без особых успехов пробовал себя на парламентском поприще. Во время войны служил в разведке. В 1943 году был в составе охраны британского премьера на Тагеранской конференции. В 1944-м играл заметную роль в британской военной миссии, оказывающей поддержку югославским партизанам в их противостоянии фашистам.
Имя Рандольфа Черчилля осталось для Сталина сопряжено с именем югославского лидера и тогда, когда Тито оказался в стане врагов социалистического лагеря. Отношение Сталина к самому Уинстону Черчиллю было сложным. Даже тогда, когда он был ему необходим как сильный союзник, за подчеркнутым уважением всегда жило недоверие. По окончанию войны лицемерная доброжелательность вскоре обернулась откровенной враждебностью. Сам же Рэндольф Черчилль после войны начал карьеру в качестве журналиста. В 1945 году он прибыл в Советский Союз как британский представитель North American Newspaper Alliance.
Берлин в своих воспоминаниях и его биограф М. Игнатьев в книге "A life Isaiah Berlin" изложили скандальную историю о том, как неожиданно беседа с Ахматовой была прервана доносящимися из сада криками - это сын британского экс-премьера Рэндольф Черчилль нетрезвым голосом громко кричал "Исайя!" Зачем-то Берлину понадобилось преподнести сына Уинстона Черчилля в фарсовом виде и рассказывать о нем с откровенной иронией: "Он объяснил мне, что приехал в Москву как журналист по поручению Североамериканского газетного объединения. Посещение Ленинграда было частью его программы. Первым серьезным делом, за которое он взялся сразу по приезде в гостиницу "Астория"", было устройство в холодильник приобретенной им икры. Поскольку он совсем не знал русского языка, а его переводчик куда-то запропастился, он стал громко звать о помощи. Эти крики в конце концов донеслись до мисс Бренды Трипп. Она спустилась вниз, позаботилась об икре и в ходе общей беседы рассказала ему, что я нахожусь в Ленинграде. Он сказал, что знает меня и что, по его мнению, я прекрасно смогу заменить ему исчезнувшего переводчика". Однако трудно поверить, что Рэндольф, пьяный, не владеющий русским языком, никогда не бывший ранее в Ленинграде, в поисках Берлина-переводчика пошел из "Астории", с Исаакиевской площади, по улице Герцена, затем почти через весь Невский - на Фонтанку, к Шереметевскому дворцу. Более достоверной представляется иная цель путешествия Рандольфа Черчилля к Фонтанному Дому: скорее всего, не Берлина он разыскивал, а пытался по его следам проникнуть непосредственно к Ахматовой. Его вел к ней острый журналистский интерес. Много позже сама Ахматова говорила своему молодому другу Вяч. Вс. Иванову о том, что Рандольф Черчилль хотел "нанести ей визит". (См. Dalos Gyorgy. The Guest From the Future. Anna Akhmatova and Isaian Berlin. London, 1999 с. 162).
Берлин отчетливо понимал, насколько крамольна с точки зрения советских органов встреча некогда опальной поэтессы с сыном британского экс-премьера, и попытался в своих воспоминаниях скрыть истинные намерения Черчилля. В письме же к Аманде Хейт он немного приоткрывает правду: "Рэндольф Черчилль на самом деле был там, но не пьяный - просто, как всегда, экспрессивный". Хейт же, прочитав воспоминания Берлина, в своем письме к нему оценила предложенную им версию прихода сына Черчилля в Фонтанный Дом: "Я думаю, что Вы очень ловко расправились с безумной глупостью Рэндольфа Черчилля".
3. Рахлин Геннадий (Гдалий) Моисеевич был директором Ленинградской книжной лавки писателей. 16 ноября 1945 года он принял у себя в гостях Исайю Берлина вместе с Рэндольфом Черчиллем, который хотел увидеть "советскую квартиру изнутри". Разговор зашел об увлечении Уинстона Черчилля наполеонианой, и Геннадий Моисеевич, радуясь возможности одарить высокого гостя, тут же снял трубку, позвонил в свою Лавку и распорядился срочно доставить ему домой имеющуюся сейчас в магазине редкую книгу издания 1912 года, выпущенную к столетию победы России над Наполеоном. Книгу тут же доставили. Рахлин попросил мистера Рандольфа вручить этот подарок его отцу. А самому Рэндольфу подарил иллюстрированный альбом о Ленинграде. Подписал: "На память о войне, в которой мы победили вместе под руководством Сталина и партии". 1 января 1946 года Исайя Берлин привез Рахлину благодарственные письма от отца и сына Черчиллей. Эти письма у Рахлина конфисковали при обыске в январе 1949 года, когда он был арестован как пособник английских шпионов. 19 ноября 1949 года Рахлин Геннадий Моисеевич постановлением Особого Совещания при МГБ (ОСО) был приговорен к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на 25 лет по статьям 58-1 "а" (измена родине) и 121 (разглашение сведений, не подлежащих оглашению).
4. Исайя Берлин не один раз вспоминал о странной детали своего прощания с Ахматовой после их первой встречи: когда он первый раз уходил от нее утром, кованные железные ворота, которые обычно запирались, на этот раз были широко распахнуты. Об этом он рассказал и своему биографу Майклу Игнатьеву: "Это показалось ей знамением (у нее был талант замечать знамения)". (Ignatieff Michael. A life Isaiah Berlin. London, 1990, p. 162).
Раскрытые настежь двери, распахнутые ворота - у Ахматовой почти всегда обещание трагедии. В 1940-м, разговаривая со смертью: "Я потушила свет и отворила дверь / Тебе, такой простой и чудной". В 1945-м: "Как идола, молю я дверь: / Не пропускай беду!". В 1964 году в ожидании смерти: "Беспамятна лишь жизнь - такой не назовем / Ее сестру - последняя дремота. / В назначенный вчера, сегодня входит дом, / И целый день стоят открытыми ворота"…
[без даты, вероятно, 1980 - 1981 гг.]
(Перевод с английского И. В. Колоскова, М. Н. Коростылевой)
Дорогая Аманда,
Большое спасибо за Ваше письмо. Я заметил, что у Вас новый адрес.
Я читаю французский перевод мемуаров Чуковской о разговорах с Анной Андреевной, уже прочел первую часть по-русски; я нашел эту книгу глубоко волнующей и я советовал ее напечатать в первом номере Литературного приложения к "Times", который должен выйти после годового перерыва из-за длительной забастовки. Я надеюсь, Лидия Чуковская получила мое короткое почтительное послание к ней - она, Вы ведь знаете, находится в очень плохом положении, практически слепа, и прикладываются все усилия, чтобы оградить ее от иностранцев и прочих. Я не смог разыскать вторую часть, которая, возможно, тоже напечатана "YMCA" в Париже. Вместо этого кто-то прислал мне французский перевод книги "Разговоры с Ахматовой". Там я нашел рассказ Ахматовой Чуковской о нашем телефонном разговора в 1956 году, неточный и ранивший меня. Я не знаю, что заставило ее передать разговор так, как она сделала, но это точно не то, что было на самом деле. Я бы не узнал, что она была в Москве, если бы Пастернак не сказал мне это и не рассказал ей о моем визите к нему с Алиной, моей женой, и, очевидно, он ее очень хвалил Ахматовой. Мы, конечно, не показали, как мы удивлены тем, что она не может встретиться со мной - Пастернак это понял; и я вовсе не вдруг сказал ей о моей женитьбе - она уже знала об этом, о моей женитьбе, от Пастернака. И конечно, мог ли я сказать, что женился "только в 1955 году" - на самом деле я женился в феврале 1956-го, и это ее "только" было дико и странно для меня. Очевидно, что по прошествии четверти века никто не может точно помнить слова другого, а она говорила тогда по свежим следам, и в подтексте ее рассказа ощущается моя вульгарность. Я не могу понять, почему она именно так прокомментировала наш разговор своему другу, разве только, чтобы спрятать свою обиду. Как Вы знаете, она была в некоторой степени подвержена неискоренимым фантазиям, в одной из которых я был одновременно и героем и мишенью. Во всяком случае, я хотел бы коротко прокомментировать этот телефонный разговор, описав его таким, каким он был на самом деле - это, возможно, не так интересно, но, я думаю, что это будет честным свидетельством для будущих поколений, и они смогут выбирать между ее и моим свидетельством. Я не хочу выразить недоверие Чуковской по поводу того, что ей сказала Ахматова: Лидия была абсолютно честна в документировании этого, и, тем не менее, факты оказались представлены в неверном свете, тривиальнее, чем они были на самом деле. В этом телефонном разговоре она была как всегда в меланхолии, но подчеркнуто учтива. Ее рассказ Чуковской был, безусловно, связан с ее pensee d'escalier [фр. размышлениями] о символическом образе гостя из будущего.
Скорее всего, нет; возможно, это выпало у нее из головы. Но нет сомнения, что она была очень-очень жесткой и почти не дружелюбной к моей жене. Она, очевидно, думала, что любая женитьба с моей стороны в некотором смысле слова - акт духовного предательства - разрушение созданных ею наших образов как персонажей мировой истории, ответственных за Холодную войну, персонажей космической значимости, и в реальности и на символистическом уровне. Я предполагаю, что великие поэты не подвержены суду. Такие фантазии могут быть необходимы их творческому воображению1.
Ваш [подпись]
_____________________
1. Рассказ Ахматовой о ее телефонном разговоре с Берлиным в записи Л. К. Чуковской: "Один господин - Вы, конечно, догадываетесь о ком речь, Вы и двое-трое друзей знают, в чем дело, - позвонил мне по телефону и был весьма удивлен, когда я отказалась с ним встретиться. Хотя, мне кажется, мог бы и сам догадаться, что после всего я не посмею снова рискнуть… Сообщил мне интересную новость: он женился только в прошлом году. Подумайте, какая учтивость относительно меня: только! Поздравление я нашла слишком пресной формулой для данного случая. Я сказала: "вот и хорошо!", на что он ответил… ну, не стану вам передавать, что он ответил…" (Л. К. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. М., 1997, т. 3, с. 22).
Берлин прочел французский перевод "Записок об Анне Ахматовой" Лидии Корнеевны Чуковской, и у него вызвала такое недоумение изложенная Ахматовой версия их телефонного разговора, что он многократно обращался к этой теме в письмах, беседах, интервью. Пытаясь понять, оспорить, самому себе объяснить. Из письма И. Берлина с Л. К. Чуковской от 18 июля1991 года:
"<> Я осмеливаюсь коснуться деликатного вопроса. Вы ведь знаете, т. к. я Вам об этом говорил, что то, что сказала Вам А. А. о нашем с ней телефонном разговоре в августе 1956 года не совсем соответствует истине. <…> И вот мой нескромный вопрос: Позволили бы Вы включить в перевод Ваших записок об АА" сноску, очень короткую, приблизительно такого содержания: "Исайя Берлин указывает, что в его памяти этот эпизод сохранился несколько иначе". (Копия письма - в архиве Генри Харди)
Из телевизионного интервью Берлина корреспонденту Первого канала В. Шишковскому: "- Я ей позвонил. Она сказала: "Вы?..." Я говорю: "Да". Она сказала: "Пастернак мне сказал, что Вы женаты". Я сказал: "Это так". "Когда Вы женились?" - "В этом году". Длинное молчание. Потом: "Ну что же я могу сказать? Поздравляю!" - очень холодным голосом. Я ничего не сказал. Потом она мне сказала: "Ну что ж. Встретиться с Вами я не могу, видите ли…" - и она мне кое-как объяснила. Я сказал: "Я Вас понимаю". - "Я перевожу с корейского. Вы представляете, насколько я знаю корейский". - "Я понимаю, да. Ну, - говорю я, - можно ли достать… Я бы хотел прочитать Ваши переводы…" "Они скоро выйдут, я Вам их пришлю. Ну да, ну да… Значит Вы женились… Да…" Конец разговора. Я понял, что совершил преступление, - это было ясно.<…>Ей Пастернак сказал, что я женился. И было совершенно ясно, что это ее оскорбило. Не потому, что у нас было что-то вроде романа этого, ничего подобного не было…<> Но… почему-то я вошел в ее мифологию <> попал нечаянно в этот самый миф, в котором она жила. А так как я попал в этот миф, то у меня с ней были какие-то очень специальные отношения. <> Но жениться - это такая вульгарная вещь. Я этого права не имел. <> И поэтому она мне сказала: "Пастернак мне сказал, что вы женаты", - довольно строгим голосом". (Видеозапись интервью хранится в фонде Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме)
Из интервью Берлина М. Игнатьеву: "Итак, вы видите, это был миф, она была трагической королевой и сожгла себя на погребальном костре. Я без сомнения обидел ее, я отрицал свои обязанности, но я в самом деле оставил ее. Как и Эней Дидону…" (Текст этого интервью находится в личном архиве генри Харди).
Действительно, его женитьба разрушала созданный ею надбытовой, надземной образ их отношений…
Из переписки Исайи Берлина с Глебом Струве
(Письма Струве написаны по-русски, письма Берлина, кроме одного фрагмента, - по-английски. Перевод с английского И. В. Колоскова)
Глеб Струве - Исайе Берлину
13 июля 1971 г.
Дорогой Исай Маркович1!
Я сейчас готовлю к печати дополнительный (третий) том собрания сочинений Ахматовой. В этом томе, помимо ставших известными посмертно произведений самой А. А., будут напечатаны некоторые материалы для ее биографии. В связи с частью этих материалов у меня есть и к Вам вопросы, поскольку косвенно эти материалы задевают в двух случаях и Вас.
1) Один из документов, которые я собираюсь напечатать, это письмо Н. Н. Пунина Анне Андреевне, имеющееся, по моим сведениям, и у Вас. Я его получил от моего друга, Б. В. Анрепа, которому, как и Вам, послала его по просьбе А. А. Аманда Haight. Получил с разрешением напечатать после его, Анрепа, смерти. Это письмо я собираюсь сопроводить небольшим фактическим примечанием, текст которого при сем прилагаю. Я хотел бы знать: есть ли у Вас какие-нибудь возражения против этого текста? Хотели бы Вы что-нибудь к нему прибавить? И, если да, то разрешили ли бы Вы (и в какой форме) сослаться при этом на Вас? Свое "Примечание" я прилагаю при сем2.
2) Другой документ - это рассказ Б. В. Анрепа о его знакомстве и близости с А. А. в 1916 - 1917 г. и встрече с нею в 1965 г. с моим комментарием к нему, основанном в значительной мере на моих разговорах с ним и его письмах ко мне. Этот рассказ он завещал мне напечатать после его смерти. Я не хотел печатать его отдельно и выжидал возможности сделать это в издании произведений самой Ахматовой (наши первые два тома вышли еще при жизни Анрепа, а потом у нас на третий том до сих пор не было денег).
Рассказ Анрепа - очень интересный - к Вам отношения не имеет. Но в своем комментарии к нему я пользуюсь его письмами, в которых он, так или иначе, касался Ахматовой. В январе 1965 г. Анреп благодарил меня за сообщенные ему сведения об А. А. и за передачу ей привета от него через одного англичанина, ездившего в Россию, а в феврале того же года по поводу воспоминаний А. А. о Модильяни писал: "Об ААА и Модильяни у меня есть "бестактная история", но если Вас еще увижу, то расскажу". В следующий раз я видел Анрепа только в 1967 году, спросить его о "бестактной истории" позабыл, а он мне ее не рассказал. Но в письме от 23 октября 1968 г. он сам вернулся к ней и написал:
Что касается моей "бестактной истории", это, по правде, совершенный пустяк. И теперь с моей стороны будет еще "бестактнее" после смерти А. А. Но повторяю: это пустяки; один англичанин, приятель моего приятеля, посетил ее и увидел у нее рисунок с нее, сделанный Модильяни в Париже. Посетитель воскликнул "А, Модильяни!", а А. А. ответила "Разве он известный художник? Я познакомилась с этим "boy" (мальчик, мальчишка) в Париже, он ко мне пристал, чтобы я позволила ему нарисовать себя, что я и разрешила. Но я ничего про него не знаю"3 Вот и все. Но посетитель был удивлен.
"история" представляет собой искаженный рассказ о Вашем визите к А. А., и написал Анрепу, что история кажется мне не столько "бестактной", сколько просто глупой. Печатая рассказ Анрепа, я собирался включить в мой комментарий вышеприведенную цитату о "бестактной истории" и сопроводить ее следующим комментарием:
Б. В. не указал, в каком году это было, а раньше никогда не упоминал ни о каком "приятеле" или "приятеле приятеля", который бывал у Ахматовой. О рисунке Модильяни, виденном им у Ахматовой, рассказывал в свое время посетивший А. А. во время войны И. М. Берлин (Berlin, известный оксфордский философ, состоявший тогда при британском посольстве в Москве). Может быть, Анреп слышал от кого-то искаженную передачу его рассказа? Во всяком случае, когда бы эта "бестактная история" ни имела место, если она рассказана верно и если речь шла о каком-то другом англичанине, а не о Берлине, то надо думать, что А. А. просто "разыграла" англичанина. По рассказу Берлина, А. А. прекрасно знала, кто такой Модильяни, что подтверждается и ее воспоминаниями.
По зрелом размышлении я решил, что лучше, пожалуй, вообще всю эту историю опустить. Во всяком случае я не хочу печатать ее без разрешения. А если Вы найдете возможным в этой связи рассказать что-нибудь о Вашем посещении Ахматовой, что я мог бы напечатать с ссылкой на Вас, либо в комментарии к письму Пунина, либо в комментарии к письму Анрепа, я буду Вам очень признателен.
Материал для нового тома Ахматовой мне надо будет сдавать в сентябре, так что я был бы очень благодарен Вам, если бы Вы ответили мне к концу августа или началу сентября.
Я последние два года очень неважно чувствую себя и до июня этого года никуда из Беркли не уезжал. В июне съездил ненадолго на восток США - сначала в Торонто, чтобы получить там почетную докторскую степень (мою первую), а потом в Гарвард и Иэйль, где прочел доклад об Ахматовой и Недоброво, и на два дня в Нью-Йорк, где давал для Радио Свобода интервью о своей работе и своих планах. В будущем году летом, может быть, поеду на один съезд в Англию.
Вы сейчас, вероятно, на Ривьере, но я надеюсь, что это письмо Вам перешлют - Вашего адреса на Ривьере я не знаю.
Глеб Струве
P. S. Между прочим, Вы встречали когда-нибудь Б. В. Анрепа? Что у Вас могло быть много общих знакомых, я представляю себе. Но я никогда не слыхал от него о знакомстве с Вами. Ахматова Вам что-нибудь рассказывала о нем, просила передать ему привет? Вы, вероятно, знаете, что он - лирический герой многих ее стихотворений 1915 - 17 гг.
_____________________
1. "Маркович" - производное от трансформированного имени "Мендель". Так звали отца Исайи Берлина.
Вышеприведенное письмо было адресовано А. А. в Ташкент. Оно печатается нами с пропуском одного небольшого пассажа, где речь идет о человеке, еще живущем - по копии, которую Г. П. Струве получил в декабре 1966 г. от Б. В. Анрепа. Посылая ему эту копию, Б. В. писал, что сам он получил ее от госпожи Аманды Хейт (Miss Amanda Haigt), проживавшей в Англии молодой американки, которая, будучи студенткой в Москве, познакомилась с А. А. Ахматовой и решила писать о ней диссертацию для Лондонского университета. А. А. называла ее своим биографом. Когда А. А. была в Англии летом 1965 г., Аманда Хэйт была большую часть времени около нее; она же сопровождала ее в Париж. Ею был напечатана впервые (в лондонском журнале The Slavonic and East European Review) более или менее полный, хотя и не совсем исправный, текст "Поэмы без героя". В том же журнале она рецензировала "Бег времени" и первый том нашего издания.
Б. В. Анреп, знавший, что Г. П. Струве не только известно об Аманде Хэйт, но и что он знаком с ней, писал ему в письме от 10-го декабря 1966 г., что Аманда (так Б. В. называл ее) передала ему письмо по просьбе А. А., а на его вопрос, почему А. А. этого желала, "ответила, что я написал короткое письмо А. А. перед ее отъездом из Парижа, которое А. А. дала прочесть Аманде, говоря: "Я нахожу, что оно очень похоже на письмо Пунина". Письмо это было дано Аманде в Москве недели за две до смерти А. А. (Так я понял). На вопрос мой "Просила ли А. А. дать копию письма кому-нибудь другому?" Аманда сказала "Да, Исайе Берлину". Анреп прибавлял, что он не входил в сношения с И. Берлиным (Sir Isaiah Berlin известный оксфордский философ), но что "идея" А. А. остается ему совершенно непонятна. Дальше он писал: "Ввиду моих психологически близких отношений с А. А. в нашей молодости, проблемы кольца и многих стихов, может быть, моя короткая прощальная записка взволновала в А. А. старые воспоминания, и она хотела своей фразой, что моя записка напомнила ей письмо Пунина - тоже прощальное -, и передачей мне копии письма Пунина выразить, что ее чувства по получении этих двух писем были того же порядка.* В таком случае, почему она хотела, чтобы Аманда дала другую копию Исайе Берлину?
В письме к Г. П. Струве от 7-го января 197 г. Б. В. снова возвращался к этой теме и, более или менее пересказывая снова всю историю, писал: "Если действительно А. А. приказала Аманде дать мне и Исайе Берлину копии письма Пунина, то тайна и мотивы этого остаются для меня темными".
Поскольку ни биография самой А. А., ни биография Н. Н. Пунина до сих пор во всей полноте не освещены, и подоплека всего того, о чем пишет Пунин, во всяком случае неизвестна**, мы от всякого биографического комментария воздерживаемся, печатая письмо лишь как интересный литературно-психологический документ. Мы считаем себя вправе это сделать, полагая, что, посылая письмо Б. В. Анрепу, А. А. имела все основания думать, что после ее смерти оно может быть опубликовано.
сколько-нибудь близко знакомы). <> Исай Маркович Берлин во время войны (или сразу по окончании ее) посетил А. А. в Ленинграде. Сам он в печати об этом визите, кажется, не рассказывал, но некоторые сведения о нем, на основании его дружеских и конфиденциальных рассказов. В печать проникли - и при этом в искаженном виде и тогда, когда об этом во всяком случае не следовало говорить.***
В свете того, что известно об этом визите, является мысль, не есть ли "Гость из Будущего" в "Поэме без героя" - Исайя Берлин? Напомним соответствующие строки "Поэмы":
По сияющему паркету,
И сигары синий дымок.
Человек, что не появился
И проникнуть в тот зал не мог.
Он не лучше других и не хуже,
Но не веет Летейской стужей,
Гость из Будущего! - Неужели
Он придет ко мне в самом деле,
Повернув налево с моста?
Здесь, может быть, следует особенно выделить строки о человеке, который "не появился" и проникнуть в зал "не мог", и связать их с намеками на "Гостя из Будущего" в "Третьем и последнем" посвящении к "Поэме" - о человеке, который "ко мне во дворец Фонтанный \ опоздает ночью туманной \ новогоднее пить вино" и который
…не первую ветвь сирени,
не кольцо, не сладость молений -
он погибель мне принесет.
Иными словами, как образ Анрепа, по его собственному домыслу, переплелся в первой главе "Поэмы" с образом Н. В. Недоброво, так не слился ли "Гость из Будущего" (и именно из Англии), Исайя Берлин, посетивший Ахматову в ее Фонтанном Доме в 1944 [?] году, с ожидавшимся ею многие годы человеком, которому она подарила свое черное кольцо? Ахматова наказала нам не искать в "Поэме" "никаких третьих, седьмых и двадцать девятых смыслов". И все же - полисемантичность этой поэмы, ее многопланность и многосмысленность несомненны".
de la Montagne Ste-Genevieve 75005 PARIS, с. 468 - 470.
_____________________
* Тут Б. В. ошибался: мы не знаем, писал ли Н. Н. Пунин А. А. после того, но это письмо во всяком случае не носило характер "прощального". - Г. С.
*** См., например, заметку, подписанную инициалами M. S. в журнале The New Republic от 24 августа 1953 г. Под этими инициалами скрывался сам тогдашний редактор журнала Michael Straight. Если не ошибаюсь, И. Берлин тогда же опроверг письмом в редакцию его измышления. Но факт посещения Ахматовой он не мог отрицать, и он остается.
интервью В. Шишковскому: "Я спросил ее: "Что это такое?" Она сказала: "Это Модильяни". Я говорю: "Это знаменитый итальянский художник" - "Да, да, да, а он знаменит?" Я сказал: "Да, да, он знаменит". - "А он жив?" - "Нет, - я сказал, - он умер в начале 20-х годов. Был очень беден, умер, вероятно, от бедности, почти от голода". Она сказала мне, что она ничего этого не знала. Это единственное, что мне не совсем поверилось. Потому что все-таки люди знали, что Модильяни нет в живых. Я думаю, и Эренбург мог бы ей это рассказать, кто-нибудь такой, кто жил на Западе. Но она сказала, что - нет. Во всяком случае, я вам повторяю то, что она мне говорила. Может быть, дерзкая неправильность с моей стороны сомневаться в правдивости того, что она рассказала".
Ср. с воспоминаниями В. Б. Кривулина: "Разговоры у нас довольно странные были. Ахматова надо мной все время как бы слегка издевалась. <> Например, ситуация с Модильяни. Я только что посмотрел замечательный фильм о нем - "Монпарнас, 19". И мы обсуждаем этот фильм. Я спрашиваю "Анна Андреевна. Герой похож на того Модильяни, которого вызнали?" Она говорит: "Я Модильяни по-настоящему не знала. Какой Модильяни? Скульптор из Италии. Этот? Так он поэт был. А они из него художника делают" <> Игра, которая содержится в "Поэме без героя", перемигивания, перемена значений, многоадресность каких-то реплик - все это пронизывало всю ее жизнь и делало эту жизнь необыкновенно насыщенной в метафизически-игровом смысле" (Анна Ахматова: последние годы. Рассказывают Виктор Кривулин, Владимир Муравьев, Томас Венцлова. СПб., 2001, с. 33).
Исайя Берлин - Глебу Струве
(Первый абзац письма написан по-русски, далее - по-английски)
19 июля 1971
Простите мне за то, что я вынужден пользоваться "вернакуляром"1: но во-первых, я боюсь ошибок - мой русский язык кишит ошибками - а во-вторых, мой почерк не "читабелен", ни что русский, ни что английский. Итак - перейдем на машинку и на английский!
Спасибо большое за Ваше письмо. Я рад, что третий том Ахматовой готовится именно Вами. Ваши заслуги перед "пост-Серебряным" веком уникальны и не будут забыты. Я рад быть свидетелем этого. Теперь о тех вопросах, которые Вы задавали.
1. Мне хотелось бы вспомнить, о каком именно письме Пунина А. А. Вы говорите. У меня нет сомнений, что Вы правы и что мисс Хайт посылала мне копию того, о чем Вы говорите, но я совсем этого не помню. Если у Вас есть копия его, и Вы могли бы послать ее мне ее в Италию (Salita Alle Gave, Parragi, Santa Margherita, Ligure, Italy), я был бы очень благодарен и смог бы отправить ее Вам обратно с соответствующим комментариями.
АА. (в отношении этого Вы снова правы, я никогда сам об этом не писал, но очень искаженная версия этого появилась в New Republic, в результате опрометчивости, допущенной мной в том рассказе о моем визите миссис Стрейт в присутствии его сына Майкла, тогда редактора New Republic, и, конечно, я протестовал против этого, хотя в то же время я не отрицаю того факта, что этот визит был). Я предполагаю, что я именно тот "англичанин", которому АА сказала, что она не знает, стал ли он [Модильяни] знаменитым, не знает, что он умер. В то время я по этому поводу был настроен немного скептически, но, конечно же, не высказал АА своих сомнений. Я не мог понять этого: ведь, например, Эренбург мог рассказать ей о судьбе нескольких парижских художников, которыми она интересовалась, особенно о Модильяни, с кем она явно была в близких отношениях еще до 1914 года. Ваш комментарий на странице 2 Вашего письма кажется мне как нельзя более к месту. В общем и целом, Вы правы, что необязательно рассказывать эту историю, так как она проливает мало света. Единственно важное - это то, что портрет работы Модильяни был у нее, и после 1914 года все контакты между ними прекратились, и она больше не интересовалась его судьбой.
Однако, о том случае, когда я ее посетил в 1945 году. АА показала мне кольцо - я хотел бы Вам описать его, но моя зрительная память очень слаба, но, оно точно было какое-то черное, возможно, в него был вставлен черный камень. Она назвала его подарком от Бориса Анрепа, и она сказала, что в известном смысле это была ее последняя связь с миром за пределами России, что он хронологически последний которого она видела в России из ее ближайших друзей, из тех, кто уехал за границу и остался там. Я сомневаюсь и в этом: ведь, конечно, Лурье должен был эмигрировать после Анрепа - или нет? - Вы знаете это лучше, чем я. В любом случае она говорила об Анрепе с сильным глубоким чувством, и, как Вы знаете, очень мучилась той проблемой - увидеться или не увидеться с ним в Париже во время ее последнего визита в Европу, так как ей говорили, что он сильно изменился с момента их последней встречи, и она ведь тоже изменилась, что сама с болью осознавала.
На странице 3 Вы утверждаете, что я заходил к А. А. в Ленинграде во время войны (или сразу же по ее окончании). На самом деле это случилось (я думаю) в ноябре 1945 года, то есть, определенно точно после конца войны. Что касается того, на меня или не на меня намекает "Поэма без Героя", я этого не знаю; мне не хочется считать, что только на меня; но "сигара", зеркала (это отражено также в одном стихотворении Cinque, которое определенно точно относится к моему визиту к ней), отсылка к "Pogibel" (я уверен, она связывала мой визит с ее унижением в 1946 году2) и т. д. - все это, кажется, действительно указывает на меня в той или иной степени. Но я почти уверен, что нет недвусмысленных отсылок, что здесь не может быть однозначности: здесь смешение личностей, символических образов, поэтических метаморфоз. Какие-либо случаи, инциденты могли стать всего лишь не более чем случайностью в процессе поэтического созидания, и, следовательно, даже если мой визит и самое главное - ее осмысление этого визита, понимание его - вылилось в эти строки, не стоит делать из этого непреложный факт, но только понимать это как возможный элемент в том опыте, который лежит в сердце этой поэмы. Я посетил ее в 1945 году, как я говорил выше, а не в 1944-м - дата, которую Вы даете в последнем параграфе на последней странице. Ваша сноска на этой странице должна быть, возможно, слегка смягчена. Я действительно отрекся от этой очень вульгарно изложенной истории в "New Republic", которая некрасиво представила то, что случилось - и меня самого, и мой неосторожный рассказ о том случае, о котором я говорил. Мне бы хотелось, чтобы Вы не писали: "Но факт посещения Ахматовой он не мог отрицать, и он остается", тем самым Вы как бы подчеркиваете, что я делал какую-то попытку или мне хотелось сделать попытку отрицать это, но я просто не мог этого делать. Лучше заменить эту фразу таким, к примеру, предложением: "Однако он был шокирован искаженным рассказом о своем визите, сам факт же этого посещения был известен в России и особенно в Ленинграде". Например, об этом знал В. Орлов, который сам привел меня к ней, и мисс Бренда Трипп из Британского Совета, которая случайно оказалась со мной в отеле "Астория" в Ленинграде, и Рэндольф Черчилль, который (мне кажется, я рассказывал Вам эту историю) пришел искать меня в Фонтанный Дом и чей визит был, возможно, самым пагубным фактором в этой истории, так или иначе, но это повлекло за собой ужасную травлю Ахматовой в 1946 году, хотя все могло быть и по-другому. Я не отрицаю, что меня можно считать один из референтов (если это именно то слово) в этой связи, но это скорее стало предметом для спекуляций, за которыми потерялась фактическая сторона. Я был против всех упоминаний об этом в печати, пока она была еще жива, так как думал, что это могло бы причинить ей боль и старался вообще не распространяться на эту тему потому, что думал, что это может привести к безосновательной спекуляции на наших отношениях, которые фактически были чем-то типа удаленной дружбы и глубокого уважения и обожания с моей стороны. Факт того, что я был, возможно, первым иностранцем, который посетил ею после более чем четверти века, сильно на нее повлиял и так я незаслуженно получил бессмертие в ее поэзии. Но это все.
И. Б.
P. S. Мне очень жаль, что Вы неважно себя чувствуете: если приедете в Англию, дайте мне знать, и мы сможем об этом всем поговорить в личной беседе. У меня есть ужасный, возможно, чересчур, но очень глубокий и острый на всю жизнь страх публикации личных "фактов", хоть и безобидных - и я молю Вас оградить меня от этого в той степени, в какой Вы можете. Аманда Хейт написала, я думаю, все, что Ахматова рассказала ей об этом, но я молил ее не публиковать это ни в каком виде без моего разрешения. Если Вы можете послать мне копию письма Пунина, которую АА просила послать Анрепу и мне, я был бы очень благодарен.
_____________________
1. Вернакуляр - язык, на котором принято говорить в стране.
2. Ахматова была уверена в том, что ее встреча с Берлиным повлекла за собой августовское постановление 1946 года. Однако она ошибалась - в идеологической кампания 1946 года она оказалась, прежде всего, жертвой партийных аппаратных игр. Во властных структурах сложилась тогда диспозиция противостоящих сил: Берия - Маленков - Александров, с одной стороны, а с другой - Жданов и его "ленинградские выдвиженцы" - А. А. Кузнецов, Н. А. Вознесенский. Партийной группой, противостоящей Жданову, и было инспирировано постановление о ленинградских журналах с целью обвинения ленинградского партийного руководства в грубых политических ошибках. (См.: "Сталин и космополитизм. 1945 - 1953. Документы Агитпропа ЦК КПСС" М., 2005) Жданову удалось отвести удар от себя и своих ставленников, перенеся акцент на обвинение ленинградских писателей, в первую очередь Зощенко и Ахматовой, в чьей адрес он и обрушил площадную ругань.
из этого дела легли в основу Справки начальника МГБ по Ленинградской области генерала Радионова, которая 15 августа 1946 года была передана Жданову. (Справка опубликована впервые по-английски в книге: Dalos Gyorgy. The Guest From the Future. Anna Akhmatova and Isaian Berlin. London, 1999). Но Жданов, чтобы не провоцировать обвинение ленинградского руководства в отсутствии бдительности, не торопился пускать в оборот содержавшуюся в Справке информацию о визите к Ахматовой английского дипломата. Агентурные материалы в докладе он использовал минимально, введя из справки в текст своего выступления лишь упоминание о религиозных настроениях Ахматовой, о ее успехе в Колонном зале и о чуждости "Поэме без Героя" советскому читателю. Но и само постановление, и доклад Жданова, где писателям было брошено обвинение в "низкопоклонстве перед западом", ознаменовали собой начало борьбы с космополитизмом.
"выдвиженцев" Кузнецова и Вознесенского, реальных претендентов на место преемников Сталина, а также в адрес ленинградских руководителей зазвучали с новой силой. Диктатору были предъявлены материалы, свидетельствующие о претензиях Ленинграда на большую самостоятельность. Обвинения не беспочвенные. В своем ленинградском отчете Берлин на основании разговоров с жителями города сделал выводы о том, что Ленинград считает себя обиталищем интеллектуальной и художественной жизни, ориентированной на Запад, ленинградцы мечтают, чтобы их город стал портом, открытым миру, чтобы в городе было организовано Британское консульство (Ленинградский отчет Исайи Берлина опубликован в книге: Isaiah Berlin. Flourishing. Letters 1928 - 1946. Pimlico 2005). Продолжалась борьба с космополитизмом, началось, так называемое, "Ленинградское дело", вновь приведена была в действие машина террора.
В 1949 году Москва заинтересовалась Ахматовой. Ей грозило уголовное преследование за шпионаж в пользу Англии. Арестованных Г. М. Рахлина, Н. Н. Пунина и Л. Н. Гумилева допрашивали о ее встречах с Берлиным. Из следственных дел Н. Н. Пунина и Л. Н. Гумилева материалы, имеющие к ней отношение, были выделены в отдельное производство. 14 июля 1950 года министр госбезопасности Абакумов обратился к Сталину с докладной запиской "о необходимости ареста поэтессы Ахматовой". Сталин предложение Абакумова об аресте не поддержал, и Абакумов распорядился: "Разработку продолжать". (См.: В. Шенталинский. Антитеррористическая операция против Ахматовой. Докладная записка Абакумова (Публикация В. Шенталинского) \\ Новая газета №11 (582) 20 - 26 марта 2000 г.)
Глеб Струве - Исайе Берлину
6-го сентября 1971 г.
Дорогой Исай Маркович!
но надеюсь, что Вам его перешлют, а на всякий случай одновременно пишу несколько слов по оксфордскому адресу, чтобы сообщить об этом письме.
Я прилагаю при сем текст письма Пунина и слегка видоизмененный мною текст полного комментария к нему. Не думаю, чтобы письмо Пунина и само по себе помогло - оно не имеет никакого отношения ни к Вам, ни к Анрепу, ни к "Поэме без героя". Мне только хотелось бы знать, припоминаете ли Вы, что Аманда дала и Вам копию этого письма, как просила ее Анна Андреевна.
Мне кажется, что мой комментарий в том, что касается "Гостя из Будущего", не должен быть Вам нисколько неприятен. Я не сомневаюсь, что "Гость из Будущего" - это Вы, но допускаю - и даже думаю - что это не только Вы, что тут имеется и контаминация, и нарочитая неясность. Я нарочно не вдаюсь в более детальную интерпретацию и не касаюсь смысла слов о человеке, который принесет "погибель", хотя слыхал, что А. А. долго связывала обрушившиеся на нее неприятности с Вашим визитом. О Вашем посещении, о портрете Модильяни Вы мне сами вкратце рассказывали в 1949 году в Гарварде. С Амандой на эту тему я никогда не говорил.
В том, что Вы рассказали теперь в Вашем письме, меня смутило одно: то, что Вы пишете об анреповском кольце. С Анрепом действительно связано "черное кольцо", но это то бабушкино кольцо (оно же "черный перстень"), о котором у А. А. есть стихи (триптих). Это кольцо она подарила Анрепу в 1916 г. Он ей никакого кольца не дарил, а подарил старинное распятье, найденное им в Галиции на фронте. Всю историю "черного кольца" - и вообще своих отношений с Ахматовой - он рассказал в "Повести о Черном кольце", которую завещал мне опубликовать после его смерти, если я найду нужным. Она будет напечатана в готовящемся сейчас третьем томе сочинений А. А. А. среди других неизданных материалов для биографии Ахматовой, куда войдет и письмо Пунина, а также публикация (моя) "Ахматова и Н. В. Недоброво", основанная на неизданных письмах и других материалах. - Не изменила ли Вам как-нибудь память в том, что Вы написали о кольце?
Пожалуйста, пишите мне на "верникуляре", как Вы говорите.
<…>
Ваш Глеб Струве
Исайя Берлин - Глебу Струве
Дорогой Глеб Петрович!
Спасибо большое за Ваше письмо от 6 сентября, которое только что до меня дошло. Письмо, посланное на мой итальянский адрес не дошло, и я сомневаюсь - увижу ли его в первоначальном виде, так как крестьяне, которые присматривали за домом, когда мы уезжали, были не очень готовы к таким случаям.
Письмо Пунина меня, конечно, восхитило. Моя память угасает: я не помню, видел ли я его до этого. Я не хочу делать из этого предположение, что Аманда никогда не давала мне его, но я прочитал его с упоением, как будто его вижу впервые - я не могу даже поверить, что даже слабый звоночек не прозвучал бы в моей голове, если бы я его видел раньше. Но давайте не будем об этом. Я рад был увидеть его. Я удивляюсь также - почему Анна Андреевна хотела, чтобы я его увидел, я удивляюсь, но не очень сильно, так как думаю, что тоже понимаю это - и я понимаю, почему Борис Анреп был поражен, что мое имя должно быть добавлено к его имени в этой связи: я предполагаю, что А. А. воспринимала жизнь через отдельные события величайшей важности, имеющие символический смысл, воплощенный во встречах с особенными личностями, которые сыграли для нее какую-то роль и были, возможно, трансформированы в ее художественном опыте. Пунин написал ей прощальное письмо, которое явно глубоко тронуло ее, так же как она могла в известном смысле прощаться с нами обоими - с Анрепом и со мной, однако я не сомневаюсь, что наши отношения с ней были совсем иными. Что касается черного кольца, полагаю, что возможно, я перепутал - она говорила мне об этом и, возможно, сказала мне, что это она подарила его Анрепу, а не наоборот.
Что касается Вашего комментария (я сильно заинтригован по поводу того пассажа, который Вы не включили, потому что он касается еще живого человека), как Вы знаете, она никогда не виделась с Анрепом в Париже, во всяком случае я так думаю - потому что она была очень больна и думала, что и он физически изменился и, возможно, психологически до такой степени, что он не хотел показываться своему старому другу; и она также была смущена своим видом - она действительно была отекшая, как Вы помните, - не хотела видеть его ни больше, ни меньше по тем же самым причинам, по которым и он не желал встречаться с ней. Я никогда не знал Анрепа, как Вы знаете, но я представлял его как человека не без некоторой гордости и самолюбия; она к тому очень романтизировала себя, о чем свидетельствует даже ее поэзия. В этом ключе, можно сказать, каждая встреча для нее была значительной, внешность каждого играла огромную роль, все отношения, не важно, насколько близкие и насколько глубокие они были, также художественно преобразовывались и отражались в ее поэтическом мире. Все это, как мне кажется, вполне достаточно объясняет эту ситуацию, если я не ошибаюсь. Я вполне понимаю, почему Анреп не мог понять, почему мне тоже полагалось показать письмо Пунина, я хорошо понимаю это, поверьте мне, хотя мои отношения с А. А., я уверен, весьма отличались от ее отношений с Анрепом (по крайней мере, с учетом того, что мне рассказывала А. А. об этом), и были совсем не такими, какие предполагал Борис Пастернак с несвойственным ему отсутствием деликатности, по крайней мере, если рассказам его сестер об этом можно доверять1"тайну и мотивы", которые, как говорит Пунин [вероятно, имеется в виду Анреп], "остались темными" ему. Что касается Вашего комментария, я молю Вас не называть меня "Сэр", когда Вы упоминаете мое имя, "Исайя Берлин" - этого достаточно, и то, что Вы говорите об искаженной версии, которая появилась в "New Republic", конечно, абсолютно верно. Я не думаю, что о моем визите было известно "многим", возможно, "кое-кому" - так в Вашей сноске, на Вашей странице 5, будет достаточно. Ахматова никогда не была моей "гостьей" в Оксфорде. Ей не разрешено было останавливаться ни в одном частном доме, по крайней мере, так она мне дала понять, и остановилась, как Вы знаете, в отеле "Randolph", однако она заходила в наш дом и обедала с нами и Оболенскими, но это был очень небольшой эпизод. Что касается ее "бед", Вы правы: я, конечно, полагал, что мой визит ничего хорошего ей не принес, однако Жирмунский, во время его пребывания в Оксфорде, когда я спрашивал его об этом, отрицал, что именно наша встреча имела какие-то неприятные последствия для нее. Но она сама, конечно, верила в это и хотела верить в это, и это стало частью ее видения самой себя.
Есть, как Вы знаете, упоминание моего визита в одном из стихотворений "Cinque"2, и если Вы хотите сослаться на это, у меня нет никаких возражений, это упоминание было коротким и не имело никакого скрытого смысла, так как эти стихи говорят о двух голосах. Тишина тогда прерывалась только звуком сталкивающихся льдин в Фонтанке за стеной дома. <…>
_____________________
1. О каком рассказе сестер Пастернака идет речь - осталось неизвестно.
2. Уехав из России, в феврале 1946 года из Вашингтона Исайя Берлин писал в Москву своему приятелю Франку Робертсу, тогда советнику британского посольства: "Путешествие мое прошло без особых происшествий, не считая того, что в Ленинграде я опять встречался с поэтессой. Она отдала мне свой новый поэтический фрагмент, посвященный нашим ночным разговорам. Ничего более потрясающего в моей жизни не было". ( Isaiah Berlin. Flourishing. Letters 1928-1946. Pimlico, 2005, с. 619). Имеется в виду стихотворение, которое Ахматова собственной рукой написала на странице подаренного ею Берлину сборника "Из шести книг" в день их последней январской встречи, а позже поставила вторым в цикле "Cinque" - "Истлевают звуки в эфире…"
Глеб Струве - Исайе Берлину
Дорогой Исай Маркович!
Спасибо за Ваше письмо.
Если Вы не помните письма Пунина, это, вероятно, значит, что Аманда Вам его не посылала (хотя она сама сказала Анрепу, что А. А. просила ее сделать это) - едва ли Вы бы забыли это письмо. Я рад, что смысл того, почему Анна Андреевна хотела, чтобы Вы видели (или даже имели) это письмо, Вам понятен; допытываться у Вас, в чем этот смысл, я не буду. Анрепу как будто это было не совсем ясно - может быть, потому, что он ничего не знал об отношениях А. А. с Пуниным (или, вернее, о ее отношении к нему).
В каком смысле это письмо было "прощальным", я не знаю. Вы, конечно, знаете, что Пунин был потом снова арестован (на каком положении он был в Самарканде, мне не совсем ясно) и сидел в знаменитом мордовском лагере1 Из лагеря Пунин писал Ахматовой (были ли между ними встречи после самаркандского письма, мне неизвестно), а от нее получал посылки2, которые всегда включали чай, и тогда он для своих сосидельцев устраивал "ахматовские чаи". Немца освободили из лагеря, когда Пунин еще оставался сидеть там. Он умер в 1953 г. Я об этом немце рассказывал Ане Каменской в Оксфорде в 1965 г., и она обещала рассказать Анне Андреевне. Вы могли не возвращать письма Пунина: поскольку Анна Андреевна просила Аманду передать Вам копию, а та не сделала этого, Вы имеете на него право. Или Вы пересняли для себя xerox?
Насчет Анрепа и Ахматовой в Париже Вы ошибаетесь. Анреп должен был уехать в Париж для ликвидации своей студии на другой день после приезда А. А. в Англию. Он просил меня передать ей привет, и она узнала от меня, что он в Париже. К. Маковского?)3 позвонил по ее просьбе и пригласил его приехать к ней в гостиницу "Наполеон". О своем свидании с ней и разговоре Анреп через некоторое время написал мне в письме, а позже записал еще более подробный рассказ - в форме "Повести о черном кольце" - и завещал мне напечатать его после его смерти, если я захочу. Этот рассказ будет piece de resistance в новом томе нашего издания Ахматовой (с моим комментарием). Не знаю, боялась ли А. А. изменений внешних, которых она увидит в Анрепе. Он, конечно, не мог их в ней не предвидеть. В своей "повести" он пишет: "…Аня открыла дверь в комнату А. А. и тотчас же исчезла. В кресле сидела величественная, полная дама. Если бы я встретил ее случайно, я никогда бы не узнал ее, так она изменилась. "Екатерина Великая" - подумал я". Анреп, конечно, тоже изменился (года за два до того у него был удар, поэтому он и должен был ликвидировать свою мозаичную студию в Париже), но вид у него не был больной, он оставался представительным и импозантным (он всегда был высоким и очень крупным человеком; он в молодости был прекрасным теннисистом), и изменение в наружности его не было, я думаю, таким разительным.
Рассказ Анрепа и моя статья об отношениях между Ахматовой и Н. В. Недоброво, основанная на ряде неизданных писем и воспоминаний, составляет очень ценную часть нашего нового тома. Я надеюсь, что он выйдет еще до конца года.
Спасибо за указание на "Cingue". Все Ваши замечания и просьбы приму во внимание.
<…>
Надеюсь, что письмо, посланное Вам в Италию, до Вас дойдет. Но если Вы получили копию письма Пунина и мой комментарий, то это самое главное: из письма Вашей секретарши я почему-то вывел, что ничего этого Вы не получили, а только извещение о письме, посланном в Италию.
Передайте, пожалуйста, привет Вашей жене.
Искренне Ваш
Глеб Струве.
"С - е", которое Вы имеете в виду, это - второе ("Истлевают звуки в эфире…"). В нем, действительно, "два голоса" и "ночной разговор". Но "таянье" - это Вы от себя? (В стихотворении только - "ветер с незримых Ладог". Оно датировано 20 декабря 1945 г. А когда Вы были в Фонтанном Доме?)
_____________________
1. Н. Н. Пунин послал письмо в 1943 году из самаркандской эвакуации в Ташкент Ахматовой. Копия этого письма, полученная Берлином от Г. П. Струве, в настоящее время хранится в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Поступила после смерти Исайи Берлина от леди Берлин.
Н. Н. Пунин был арестован 26 августа 1949 года, умер в лагере, в заполярном поселке Абезь (Коми АССР)
2. Посылки Н. Н. Пунину в лагерь отправляли Ирина Николаевна Пунина и Марта Андреевна Голубева. Иногда в эти посылки вкладывала что-то и Ахматова, иногда она давала Ирине Николаевне деньги на продукты для Пунина.
остановилась в Париже, принадлежал его сыну. Поэтому она не могла просить С. К. Маковского позвонить по телефону Б. В. Анрепу. Анрепу по просьбе Ахматовой звонила А. Г. Каминская.
13 октября 1971
Дорогой Глеб Петрович!
Спасибо большое за Ваше письмо от 1 октября. Теперь мне ясно, что Аманда никогда не давала мне письма, о котором идет речь. Я рад слышать, что А. А. виделась с Анрепом в Париже. Все, что я знал, - это было до того, как она уехала из Оксфорда и Лондона, - после этого я потерял ее из виду - может быть, она получила какое-то сообщение от него, свидетельствующее о том, что он предпочел бы с ней не видеться: вероятно, никто из них не был в физической форме, необходимой для той встречи, какой она должна была бы быть, - действительно, каждый из них мог испытать шок - и возможно, их воспоминания друг о друге должны были восторжествовать над их горьким отторжением друг друга. Однако, очевидно, что он передумал, так же, как и она. Как я Вам говорил, я никогда не встречался с ним и не имею понятия, как он выглядел, и тем более совсем не знаю, как он относился к А. А. Я с нетерпением жду возможности прочитать Ваши дополнения.
Вы абсолютно правы по поводу "Cinque": это второе стихотворение. Утверждение, что это относится к нашему разговору в октябре, было сделано ею самой. Она просто прямо мне это сказала. Я зашел к ней один раз в октябре и один раз 4 или 5 января1"травля" началась. Это также я знаю от нее. Стихотворение явно относится к тому ночному разговору в октябре, к первому из двух случаев, когда я видел ее в Ленинграде. Когда-нибудь я мог бы объяснить связь стихотворения с этой встречей, но только не сейчас.
Я очень благодарен Вам за статью о романе Солженицына - я еще ее не прочитал, но обязательно прочту.
_____________________
1. Исайя Берлин приехал в Ленинград не в октябре, а в ноябре 1945 года.
отчет Берлина, можем утверждать, что в ноябре 1945 года было три встречи Берлина с Ахматовой (15, 17 и 18 или 19 ноября). Материалы следственного дела Г. М. Рахлина, дата, стоящая на обороте подаренной Ахматовой Берлину ее фотографии, а также даты под дарственными надписями на ее поэтических сборниках - все это дает основание считать, что в январе 1946 года было еще две встречи - 2 и 4 числа. (Подробнее об этом - в новом музейном издании: Копылов Л., Позднякова Т., Попова Н. "Я тогда отделалась костром…" Анна Ахматова и Исайя Берлин. СПб., 2009)