Рубинчик Ольга: "В ста зеркалах"

Русская мысль - № 4312 - 6-12 апреля 2000 - С. 12.
Русская мысль - № 4313 - 13-19 апреля 2000 - С. 16.

"В ста зеркалах"

"Ахматовские чтения-2000" и современное состояние ахматоведения

"Ахматовские чтения-2000". Так сложились обстоятельства, что конференция состоялась вне дат и юбилеев, не в день рождения поэта 23 июня, как это происходило в музее обычно. Но, как сказала в своем вступительном слове директор музея Н. И. Попова, в июне 1998 г., когда проходила предыдущая конференция, казалось, что это рубежная конференция: вышли "Записные книжки" Ахматовой, началось издание шеститомного собрания ее сочинений: "... меня не оставляет ощущение, что после тех ахматовских изданий идет какая-то внутренняя, подспудная исследовательская работа. И, может быть, мы все собрались сюда, чтобы услышать, как "прорастает трава"".

Пожалуй, начать следует с прозвучавшего на конференции утверждения, что во 2-м томе шеститомного собрания сочинений Анны Ахматовой, которое выходит в московском издательстве "Эллис Лак", в разделе "Dubia" издатели напечатали фальшивки, впервые опубликованные владельцами "автографов" А. М. Луценко и С. А. Савченко в журналах "Автограф" и "Горница". Очень жаль, что публикаторы поспешили, не дождавшись момента, когда ситуация с недавно "обнаружившимися" рукописями "неизвестных стихов Ахматовой" окончательно прояснилась. Думается, это связано с разъединенностью исследователей творчества Анны Ахматовой, живущих не просто в разных городах и странах, но и как бы в разных измерениях.

Нет никакой возможности рассказать о 30 докладах, из которых почти все, исключая два-три явно "провальных", заслуживают внимания. Попробуем выделить из разнородного материала некий общий сюжет, который в какой-то степени позволит прикоснуться к сути жизни и творчества поэта.

"Память Ахматовой" и "В ста зеркалах", которыми открылась и закрылась конференция (цитаты из всех докладов приводятся в сокращении). С темой памяти связаны оба. "Личная память Ахматовой строится во многом на диалоге и конфликте с общей памятью об Ахматовой, которая имеет некоторые свои закономерности, резонирующие на какие-то черты ее поэзии и личности, не сводимые к чисто социальным и психологическим особенностям помнящих об Ахматовой. Например, когда Исайя Берлин начинает свой мемуарный очерк об Ахматовой рассказом о том, что, увидев в книжном магазине Владимира Николаевича Орлова, он спросил у него, жива ли Ахматова, и очень удивился, узнав, что жива, - конечно, это относится к области легкой мемуарной стилизации, потому что кому как не ему, за два месяца до того опубликовавшему в журнале 'Британский союзник" отклик на недавнюю публикацию новых стихов Ахматовой, было не знать, что Ахматова жива и пишет стихи. И подобно этому мы встречаем обязательные искажения коллективной памяти об Ахматовой, связанные не просто с биологической забывчивостью мемуаристов, а в какой-то степени с ее биографией и с ее положением в российской действительности XX века. Воспоминания целого ряда мемуаристов, описывающих разные десятилетия советской истории, строятся все по одной схеме: они имели какие-то деловые, издательские отношения с Анной Андреевной, шла речь о публикации ее сочинений, они очень хорошо помнят трудности, которые возникали при этих попытках публикации, но все в конце концов кончалось хорошо, и все было опубликовано. Так вот, ни в одном из этих случаев ничего опубликовано не было. Мемуаристы запомнили трудности, с которыми была связана публикация, но почему-то фатальным образом забывают то фиаско, которое потерпели их попытки. Речь идет не об индивидуальной забывчивости, речь идет о тех процессах, которые изучает неука, занимающаяся коллективной памятью, и речь идет, по-видимому, о некотором общем комплексе вины перед Ахматовой, который и порождает все эти возмущения мемуарной фактуры".

"В ста зеркалах" - так называлась "полосатая тетрадь", в которую Ахматова складывала посвященные ей стихи. Ей было важно, как видят ее читатели, современники. Однако "зеркал" на самом деле было намного больше, а если говорить не только о поэтических зеркалах, но и о прозаических, то их было множество. И не обо всех Ахматова знала: "Как бы удивилась (или не удивилась) она, увидев, что почти буквально совпадает мнение работника Агитпропа ЦК товарища Крупина в его докладной записке Жданову по поводу сборника "Из шести книг" и мнение философа Ивана Ильина о стихотворении "Когда б вы знали, из какого сора...". То есть, говоря о зеркалах, о разных отражениях Ахматовой, я имею в виду и кривые зеркала, и интерпретационные зеркала, которых очень много. Их типов значительно больше, чем нам кажется. В свое время была напечатана в русской эмигрантской печати в начале 60-х годов статья критика такого - Забежинского. Она называлась "Ахматову рвут пополам". Имелись в виду некоторые ножницы, зазор между эмигрантской критикой и советской критикой. Но дело в том, что не пополам, а на значительно большее количество частей. И внутри эмиграции много своих Ахматовых. Одна - у группы западников, другая - у национально ориентированных. Или, скажем, у группы младороссов была своя Ахматова, которая стихами периода Отечественной войны в своем лице продемонстрировала наконец-то состоявшийся "союз старой интеллигенции со сталинским поколением", как формулировали сами младороссы в 1945 году. Роман Гуль приводит свидетельство, что украинские эмигранты по появлении ждановского постановления сразу же восприняли это как сталинскую атаку на украинцев, потому что атаке подверглись Зощенко и Горенко. Тем не менее весь этот разнообразный материал несомненно должен нами приниматься в соображение. Потому что, хотя Ахматова этого не знала, ведь Ахматова - это, наверное, особый случай: неведомыми, непонятными путями, минуя всякие информационные препоны, какие-то вещи до нее доходили. Я уж не говорю о ее поразительной интуиции".

"критики источников", необходимости "остерегаться подделок". Одна из таких подделок - очерк музыканта и историка музыки Михаила Гольштейна "Четыре встречи с Анной Ахматовой", напечатанный в газете "Новое русское слово" и уже введенный в ахматовскую литературу. Первая из встреч Гольштейна с Ахматовой произошла якобы в 1938 году. По словам Р. Д. Тименчика, в очерке много увлекательных оценок Ахматовой классической и современной музыки. Но он не рекомендует "пользоваться этим источником хотя бы потому, что из письма Гольштейна к Ахматовой от февраля 1964 г. явствует, что до этого времени он с Ахматовой не был знаком. ... в мемуарном жанре существует такая же тематическая конъюнктура, как в повествовательной прозе. Так, для эмигрантов второй волны всякое упоминание имени Ахматовой помогало найти общий язык с первой волной. Возможно, что то же самое происходило и с третьей волной, надо посмотреть".

Известно, с каким гневом Ахматова устно и письменно опровергала те воспоминания о себе, которые считала лживыми. Как быть, однако, с тем, что неточной бывала порой и память самой Ахматовой? Вот один из примеров, приводимых Р. Д. Тименчиком: "Для Ахматовой очень важна мысль о том, что она и ее ближайшие друзья принадлежат к искусству XX века и, более того, начинают, зачинают его, в то время как большая часть ее современников по 1910-м годам принадлежит этому веку только календарно. Эта титульная для Ахматовой мысль извлекается или, можно сказать, наоборот, вкладывается в такой кадр воспоминаний. В очерке о Модильяни Ахматова вспоминала: "Модильяни очень жалел, что не может понимать мои стихи, и подозревал, что в них таятся какие-то чудеса, а это были только первые робкие попытки (например, в "Аполлоне" 1911 г.). Над "аполлоновской" живописью ("Мир искусства") Модильяни откровенно смеялся". Кажется, мы можем реконструировать этот кадр, этот смех во время перелистывания четвертого номера журнала "Аполлон" за 1911 год. Там, наряду со стихами Ахматовой, из-за чего, собственно, этот номер и был привезен в Париж, была напечатана статья Александра Николаевича Бенуа о Дмитрии Семеновиче Стеллецком с репродукциями работ Стеллецкого. Конечно, пресловутый неовизантинизм Стеллецкого мог быть чужд Модильяни. Но источник смешливого настроения Модильяни, видимо, лежал в более знакомой ему сфере. Единственный доступный ему текст в этом журнале - это французские подписи под репродукциями. И в серии автотипий Гюстава Моро, которые тоже были помещены в этом номере, эти французские подписи были перепутаны. Подпись "Далила" была под царицей Савской, "Орфей" - под Гесиодом. Но смешнее всего для итальянца подпись "Святая Цецилия" под девушкой с головой Орфея на блюде (как известно, святая Цецилия трижды подвергалась обезглавливанию)". Обобщая различные типы ошибок памяти у Ахматовой, исследователь заключает: "Эти секундные провалы "золотой", как говорила о себе Ахматова, памяти, видимо, всегда диагностируют важность и сокровенность воспоминания".

"ошибки", творя из сырого автобиографического материала свою судьбу, свой миф. В. А. Черных, чей доклад был посвящен опыту работы над "Летописью жизни и творчества Анны Ахматовой" (две ее первые части уже вышли в Москве в 1996 и 1998 гг.), говорит о сложностях составления такой летописи - в частности, в связи с тем, что Ахматова иногда указывала под своими стихотворениями неверные даты. "В поздние годы это вызывалось чаще всего соображениями автоцензурного характера. Порою же дата под стихотворением означала дату события, с которым это стихотворение связано, а не дату его написания. Иногда настойчивыми указаниями на то, что стихотворение было написано там-то и тогда-то, Ахматова по не всегда понятным нам причинам стремилась отвлечь читателя, или слушателя от догадок, что в действительности оно было написано не там и не тогда. Вместе с тем волнующей загадкой является довольно часто встречающееся, начиная с самых ранних сборников Ахматовой, удивительное несоответствие между содержанием стихотворений и их авторской датировкой. Так, явно "летнее" по содержанию стихотворение "Жарко веет ветер душный..." датировано январем 1910 года. Трудно с уверенностью сказать, с чем мы здесь имеем дело - со странной особенностью психологии творчества или со странной "зашифрованностью" датировок. Строго говоря, приводя в Летописи авторскую датировку стихотворения (если она не подтверждена какими-либо дополнительными свидетельствами), можно с уверенностью утверждать лишь, что Ахматова по каким-то, чаще всего неизвестным нам, соображениям именно так его датировала. Работа над стихотворением могла растянуться на длительное время, и авторская дата может означать время начала или, наоборот, конца работы над ним, а может фиксировать какое-то памятное событие, с которым это стихотворение связано. Или быть ложной датой, предназначенной для того, чтобы никто не догадался, когда и кому это стихотворение адресовано".

Одним из главных слов, применимых к творчеству, Ахматова считала слово "тайна": есть тайна или ее нет. Тайну можно почувствовать, к ней можно прикоснуться - и не более. Но, как мы видим, в ряде случаев к творчеству и биографии Ахматовой применимо слово "загадка". Загадка - это игра с читателем, с исследователем, загадка рассчитана на разгадывание. Система скрытых цитат, прототипы персонажей "Поэмы без героя", ложные даты... Берясь разгадывать, не только читатели, но и исследователи нередко оказываются на неверном пути.

Известно, что Ахматова, посвящая стихи одному близкому ей человеку, впоследствии иногда переадресовывала их другому. Нередко адресат и изначально был не один. Все это создало почву для самых субъективных суждений. Такие суждения возникают тем легче, что лирика Ахматовой имеет особенность, о которой в своем сообщении "Творчество Анны Ахматовой как классический роман" говорил на конференции А. Г. Найман: "Одно из качеств ее поэзии - распространимость поэтического заявления об одном адресате на другого адресата. Объясняется это тем, что у "романа", который называется "Стихотворения Анны Ахматовой", сквозная героиня. Как пишет Мандельштам, это форма переноса психологической пыльцы с одного цветка на другой: героиня переносит психологическую пыльцу с одного адресата на другого. Здесь я четко обозначаю разницу между адресатом и лирическим героем. Адресат мог меняться, в то время как лирический герой оставаться тем же. Это и приводит, как правило, к обратным действиям: к забиранию перенесенной пыльцы уже своими кустарными методами и перенесению ев на того адресата, который нужен в данном случав исследователю". В качестве примеров работ, где совершается такой неправомерный перенос, А. Г. Найман назвал книги Б. Носика "Анна и Амедео" и М. Кралина, "Артур и Анна" (добавлю к этому списку книгу А. Н. Петрова "Анна Ахматова и Николай Гумилев"). Говоря о поздних стихах Анны Ахматовой, А. Г. Найман указал, что в цикле "Полночные стихи" герой тот же самый, что в циклах "Cinque" и "Шиповник цветет", а адресат может быть другим.

Образцом литературоведческой работы, вскрывающей одну из ахматовских загадок (и в то же время оставляющей в неприкосновенности тайну), можно назвать доклад Б. А. Каца "Об общем подтексте двух ресторанных вечеров, описанных Блоком и Ахматовой". Доклад посвящен сопоставлению стихотворения Александра Блока "В ресторане" и стихотворения Анны Ахматовой "Вечером". В отличие от В. М. Жирмунского, который продемонстрировал на примере этих стихотворений разницу между символистским и акмеистским подходом к теме, Б. А. Кац показал, что Ахматова не только вступает в полемику с Блоком, но и ориентирована на него. И что оба стихотворения восходят к одному источнику, также соединившему в себе темы любви, ресторана и музыки: к двум строфам из "Отрывков из путешествия Онегина". Имеется в виду строфа, посвященная музыке Россини: "Он звуки льет - они кипят...", - и предшествующая ей. Почти все доклады, прочитанные на конференции, оставляли ощущение, что чернила в рукописи исследователя еще не просохли, что идет работа и мы включаемся в ее процесс. А вот сообщение И. Н. Пуниной "Дневники Н. Н. Пунина: их история и публикация" носило итоговый характер. Замечательная книга "Н. Пунин. Дневники. Письма" (см. фрагменты в "РМ" №№ 4277-4279), подготовленная семьей Пуниных, прежде всего Л. А. Зыковым, в феврале 2000 г. наконец-то вышла в московском издательстве "Артист. Режиссер. Театр". Этот документ, показывающий масштаб незаурядного писательского дарования известного искусствоведа, открывает нам многое не только в самом Пунине, но в личности и судьбе Ахматовой: ведь она около пятнадцати лет была женой Пунина и около тридцати лет прожила в его квартире в южном флигеле Фонтанного Дома (Шереметевского дворца).

Новые материалы в ахматоведение вводит и еще одна недавно вышедшая книга: В. Шилейко. Пометки на полях. СПб, Изд. Ивана Лимбаха, 1999. Книга содержит материалы из архива М. Л. Лозинского, опубликованные И. В. Платоновой-Лозинской. Это прежде всего стихи В. К. Шилейко, из которых 31 стихотворение печатается впервые, а также его письма и другие документы, освещающие биографии М. Л. Лозинского, Н. С. Гумилева, А. А. Ахматовой, О. Э. Мандельштама. Предисловие к книге написано А. Г. Мецем и И. Г. Кравцовой, подготовка текста и примечаний осуществлена А. Г. Мецем. Сегодня это самое основательное издание стихотворений прекрасного поэта и великого ученого-ассириолога. Имя Шилейко также связано с Фонтанным Домом: в 1916 г. Шилейко поселился здесь в качестве домашнего учителя внуков графа С. Д. Шереметева; в 1918-1920 гг., будучи его женой, в северном флигеле Шереметевского дворца жила и Ахматова.

"Анна Ахматова и Фонтанный Дом" (СПб, "Невский диалект"). Книга рассказывает о жизни Ахматовой в Фонтанном Доме, о тех его обитателях, чья судьба пересеклась с ее судьбой, о страницах истории Шереметевского дворца, отразившихся в стихах Ахматовой, в ее "Записных книжках", в "Поэме без героя". Книгу "Анна Ахматова и Фонтанный Дом" можно считать одним из итогов почти 11 лет существования Музея Ахматовой и одновременно началом большой исследовательской работы на эту тему. На презентации был показан компьютерный фильм "Тень моя на стенах твоих..." ("Анна Ахматова и Фонтанный Дом"), созданный музеем в 1998 г. совместно со студией "Март-мультимедиа".

тяготы сегодняшнего дня, начался какой-то новый этап издательского дела? И что изменилось отношение к национальному достоянию, каковым является творчество Ахматовой?

К сожалению, так сказать нельзя. В докладе Н. И. Крайневой о состоянии рукописей Ахматовой в Российской национальной библиотеке были приведены самые неутешительные факты. Из пяти тысяч листов рукописей Ахматовой (сюда входят черновые и беловые автографы 150 стихов, наброски автобиографической мемуарной прозы, рабочие экземпляры "Поэмы без героя" и многое другое) большая часть нуждается в срочной и очень осторожной реставрации. В 1988 г. при исследовании 1031 листа рукописей было обнаружено, что повреждены 909, а несколько листов обладают степенью сохранности 5%. Причина плачевного состояния рукописей - прежде всего в том, что Ахматова обычно писала на плохой бумаге: хозяйственной, оберточной, газетной. Писала почти всегда карандашом, многократно стирая написанное. В 1988 г. примерно пятая часть исследованных материалов была подвержена реставрации бумаги и закреплению текста. Однако это дало незначительный результат, да и коснулось лишь малой части собрания. Сегодня на реставрацию рукописей денег нет. Нет их и на издание книги, содержащей семь редакций "Поэмы без героя".

текста на электронные носители. Сотрудники Рукописного отдела РНБ предполагали начать работу создания СД-дисков в этом году, однако у государства нет денег и на это. Попытки получить грант на реставрацию или на приобретение необходимой аппаратуры пока также не увенчались успехом. Доклад Н. И. Крайневой был в сущности просьбой о помощи.

""Поэма без героя" Анны Ахматовой в собрании рукописного фонда Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме". Однако для полномасштабной работы такого рода музею также недостает средств.

В докладе американской исследовательницы Д Р. Тишлер "Личная и общественная память: "Черепки" и "Requiem" Анны Ахматовой" прозвучала следующая мысль: безличные глагольные формы в "Реквиеме" могут указывать на то, что ""измученный рот" лирической героини зажмут те же люди, которые впоследствии задумают поставить ей памятник". В связи с этим Д. Р. Тишлер вспоминает слова Джеймса Юнга: "Памятники освобождают зрителей от тягости памяти". Поневоле задумаешься, не относится ли это и к Ахматовой, которой власти Петербурга собираются поставить аж два памятника: один - на набережной Робеспьера, на противоположной Крестам стороне Невы (то есть там, где Ахматова никогда не стояла), другой - в Шереметевском саду.

- Была реальность - и Ахматова занимала в этой реальности очень и очень небольшое место. Господа, товарищи - не знаю, как сказать, обратите внимание, что сталинские стройки, о которых говорится с таким пренебрежением, - это были народные стройки. Оставьте в покое НКВД: это была всенародная организация. Зачем: "Иванов, Петров, Сидоров донесли на Льва Гумилева"? Я не нашел ни одной работы, в которой говорилось бы следующее: эти три человека, Николай Гумилев, Лев Гумилев и Анна Ахматова, - имели очень специфичное восприятие реальности, своего рода дефект: у них не было времени. Они писали про время, но времени у них, строго говоря, нет. Это же блестящая тема! Вы создаете фетиш, погружаетесь в бесконечные детали, пропускаете очень интересные темы. И вы обсуждаете проблемы, которые не имеют к науке никакого отношения! Думается, что в речи этого слушателя, этого читателя Ахматовой смешались ум и безумие, резонные соображения и ненависть. Замечательно сказала об этом выступлении З. Б. Томашевская, общавшаяся с Ахматовой в течение многих лет: "Анна Андреевна заметила бы по этому поводу: "Со мной - только так". Этот человек был необходим. Было бы нарушено равновесие, если бы он не выступил. Вышло бы одно славословие. А ведь Ахматову всю жизнь хулили".