Сахаров В. И.: А. Ахматова и М. Булгаков

"Царственное слово". Ахматовские чтения.
Выпуск 1. - М.: Наследие, 1992 г. - С. 203-206.

Столетние юбилеи Анны Андреевны Ахматовой и Михаила Афанасьевича Булгакова разделяют всего два года. Сейчас в литературе настало время бурных радостных сближений, весьма щедрого и не всегда оправданного использования союза "и", и потому, наверное, ленинградский литературовед А. И. Павловский уверенно пишет в журнале "Русская литература", что у Ахматовой и Булгакова "так много родственного"¹. Да, поэтесса и прозаик были знакомы - кстати, разрешая некоторые недоумения А. Павловского и ссылаясь на разыскания ленинградского же публикатора А. Бурмистрова и на воспоминания писателя В. Ардова, хочу напомнить, что знакомство это произошло летом 1933 г. в Ленинграде, в доме художника Николая Радлова².

Конечно же, Булгаков, внимательно читавший и даже цитировавший в статье о Юрии Слезкине петербургский журнал "Аполлон" и интересовавшийся Михаилом Кузминым, знал поэзию Ахматовой и раньше, еще до революции, когда слава поэтессы только начиналась и когда легендарный, умело стилизованный облик ее создавался с помощью Блока, Кузмина, Гумилева, критиков, художников и восторженных поклонников и особенно поклонниц ее музы. Их знакомство, взаимное внимание и уважение, понятный интерес к творчеству друг друга, помощь в трудных жизненных ситуациях достаточно хорошо известны, хотя и здесь, наверное, можно открыть новое в архивах.

И все же долгие и достаточно сложные взаимоотношения Булгакова и Ахматовой трудно понять и объяснить с точки зрения жизнерадостной теории "единого потока", на основании которой автора "Театрального романа" уже решительно соединили с Пастернаком, Мандельштамом, Пильняком, Андреем Белым и даже Маяковским, сознательно игнорируя при этом недвусмысленные отрицательные отзывы о них Булгакова. Ибо тогда, в 20-30-е годы, как и сегодня, существовала не одна, но несколько замкнутых литератур, ожесточенно защищавших свою культурную автономию и обращавшихся к своему читателю.

Булгаков понимал это лучше позднейших историков литературы и раздраженно произнес в разговоре с женой Радлова очень важную фразу: "На чем мы можем объединиться с А. Н. Толстым?"³ Столь же знаменательна фраза Ахматовой в разговоре с рассерженным Мандельштамом: "Нет, Булгаков сам изгой"⁴. Слово "изгой", по признанию самой поэтессы, было применено неудачно, но дело тут в другом. Представительница одной литературы объясняет своему собрату, кто его сосед по писательскому кооперативному дому - тоже изгой, но совсем другого рода и по иной причине. Недаром и сам Мандельштам видел в Булгакове представителя "московской", то есть какой-то другой, в чем-то враждебной литературы.

Взаимоотношения Булгакова и Ахматовой в первую очередь определяются тем, что они все время хотят найти ту основу, на которой могли бы объединиться два столь непохожих, принадлежащих к разным культурным мирам и эпохам художника и человека. Милых банальных фраз типа: "Но вы же оба умные, интеллигентные люди" - им было явно недостаточно... К тому же вокруг бушевала тяжелая и беспощадная историческая стихия, требовавшая постоянной осмотрительности.

Литературовед А. В. Чичерин, слушавший в 1925 г. авторское чтение повести "Собачье сердце", отметил, что Булгаков выглядел удивительно обыкновенным в сравнении с Белым или Пастернаком⁵. Действительно, автор "Собачьего сердца" не терпел патетики, позы и фраз. Писательницу Ларису Рейснер он не любил, ибо считал ее насквозь театральной, а к Мандельштаму относился следующим образом: "Несколько выспренняя, многозначительная манера, с которой читал стихи поэт, не пришлась по вкусу Булгакову. Он всегда посмеивался над такой манерой - слушал сконфуженный"⁶.

В характере и творчестве Ахматовой была черта, о которой мемуарист Всеволод Петров сказал: "Царственному величию Анны Андреевны недоставало простоты - может быть, только в этом ей изменяло чувство формы. При огромном уме Ахматовой это казалось странным"⁷.

Таким отсутствием простоты страдает, на мой взгляд, известное стихотворение Ахматовой, посвященное памяти Булгакова, несколько высокопарное и не совпадающее с живой, ироничной и чуждой всякого аскетизма и позерства личностью писателя. Такие "завышенные" слова, как "ты так сурово жил", "великолепное презренье", "скорбная и высокая жизнь", словно не об этом веселом жизнелюбе сказаны. Впрочем, это, повторяю, мое личное читательское впечатление.

Во всяком случае, сама Ахматова явно испытывала в общении с Булгаковым немалые затруднения, и прежде всего это касалось ее поэзии. Мемуарист В. Ардов вспоминал: "Булгаков не скрывал того, что равнодушен к стихам, и Анна Андреевна, знавшая об этом, никогда не читала своих стихов при нем"⁸. Здесь мемуариста поправляет дневниковая запись Елены Сергеевны Булгаковой от 4 июня 1937 г., где говорится о чтении Ахматовой 3-4 лирических своих стихотворений⁹. Но тем не менее затруднения были.

Чрезвычайно интересно отношение Ахматовой к главной книге Булгакова - роману "Мастер и Маргарита". Уже в октябре 1933 г. она слушала у Булгакова отрывки из романа в авторском чтении. Елена Сергеевна записала тогда: "Ахматова весь вечер молчала"¹⁰ уже есть и ничуть не уступает литературе прежних лет. Поэтесса сразу познакомилась с одной из главных книг этой литературы. На нее обрушились непривычные образы романа, вырастающего из новой жизни и глубоко и остроумно проникающего в глубины этой жизни и порожденных ею характеров. И лишь после смерти Булгакова, в ташкентской эвакуации, она перечитала полученную от вдовы писателя рукопись "Мастера и Маргариты", нарушила величественное молчание и сказала актрисе Раневской: "Фаина, ведь это гениально, он гений!"¹¹

Разумеется, Булгаков написал свой роман не для того, чтобы доказать свою гениальность. Он хотел сохранить для нас в этой книге выстраданную и понятую им просветляющую правду, которая только выиграла от помогавшего ей выявиться гениального мастерства. Конечно, Ахматова, прочитав роман "Мастер и Маргарита", не изменила своих мыслей, поэзии и стиля жизни, и это доказывает именно стихотворение 1940 г. памяти Булгакова, где рядом с выдержанным в высоком трагическом стиле портретом писателя привычно обрисовывается собственный образ величественной плакальщицы об умершей эпохе и умерших замечательных людях. Но она задумалась серьезно и надолго.

Этой книгой и всей своей удивительной жизнью Булгаков доказал Ахматовой, и не только ей, что и в самые трагические минуты истории настоящий писатель творит подлинную литературу, которая может быть не только скорбящей и философской, обращенной в прошлое, но и веселой, сатирической, с надеждой вглядывающейся в настоящее и будущее. К тому же мы забываем, что автор "Мастера и Маргариты" был и талантливым поэтом, сказавшим в либретто оперы "Минин и Пожарский" (1936-1938) удивительные слова: "Мне цепи не дают писать, но мыслить не мешают".

Ахматова, говоря с Булгаковым, узнала человека, который, по ее собственным словам, и в самые трудные дни был полон сил, светлых замыслов и воли. Воля здесь ключевое слово - воля к жизни, воля к творчеству, чуждая аскетизма и безнадежности. И это общение с Булгаковым, как и встреча с раскритиковавшей "Поэму без героя" Мариной Цветаевой, помогла Анне Ахматовой иначе взглянуть на себя и свою поэзию и приобщиться к иным ценностям. Стихотворение памяти писателя и отзвуки его романа "Мастер и Маргарита" в "Поэме без героя" это подтверждают.

Примечания