Анна Ахматова: Pro et contra. Т. 2.
- СПб.: РХГА., 2005. - С. 81-85.
Л. Шапорина
Из дневников
1946 августа 17
Утром, я была еще не одета, прибегает Анна Ивановна - глаза на лбу: "Я должна вам рассказать, это так страшно, так страшно!" Вчера вечером состоялось торжественное собрание писателей в Смольном под председательством Жданова. За ним на эстраду вышли Прокофьев, Саянов, Попков, все бледные, расстроенные: в Москве состоялось совещание при участии Сталина, рассматривали деятельность ленинградских писателей, журналов "Звезда" и "Ленинград", "на страницах которых печатались пошлые рассказы и романы Зощенко и салонно-аристократическне стихи Ахматовой". Полились ведра помоев на того и на другого. Писатели выступали один подлее другого, каялись, били себя в грудь, обвиняли во всем Тихонова, оставил-де их без руководства. Постановили исключить из Союза писателей Анну Ахматову и Зощенко. Их, к счастью, в зале не было".
1946 сентября 28
Дилакторская 1 рассказала мне следующее. Ахматовой позвонили и сказали, что через полчаса к ней приедет секретарь Гарримана, профессор такой-то 2. Обстановка у А. А. убогая, никакого уюта, никаких вещей, на окнах разные занавески. Кое-как привели в порядок, она пригласила двух приятельниц и приняла профессора. Он говорил по-русски. Через некоторое время он опять приходит в 8 часов, сидит до 9-10-12-ти. Ахматова не знает, что делать: ведь нечем угостить человека. Хозяйство у нее общее с Пуниными - они легли спать и дверь к ним закрыта. На 5 человек собрали 3 чашки, подали кислой капусты. Он просидел до 2 часов ночи. Может быть, он ждал ухода приятельниц и хотел поговорить с ней наедине. Ахматову очень любят в Англии.
1947 января 20
В сумерки на углу Шпалерной и Литейного встретила А. Ахматову, окликнула ее, и пошли вместе. Я ей сказала, что была у нее под впечатлением выступления Фадеева в Праге 3. Все, что было до этого, не могло меня удивить, т. к. ничего, кроме гнусностей, я и не ждала, но писатель, русский интеллигент, - это возмутило меня до глубины души. "А мне его было только очень жаль, - ответила А. А., - ведь он был послан нарочно для этого, ему было приказано так выступить. Я знаю, что он не любит мои стихи. Я ни на кого ничуть не обижаюсь, я это искренне говорю, ничего из этого всего не случится. Стихи мои не станут хуже. Ведь вскоре после появления моей книги "Из шести книг" она была запрещена, был устроен скандал редактору, издательству". Тогда не затрагивали А. А. как человека и даже как поэта - и такое отношение она приписывает влиянию А. Н. Толстого 4, который любил ее стихи. "Приезжал Фадеев, было бурное заседание в Союзе писателей и Фадеев страшно ругал мою книжку. Я не присутствовала на этом заседании. Но была вскоре на каком-то вечере там же. Фадеев увидел меня, соскочил с эстрады, целовал руки, объяснялся в любви. Скольких травили! Когда в 29 году началась травля Е. И. Замятина 5, я вышла демонстративно из Союза, вернулась туда только в 40-м". А. А. взяла меня под руку, другой рукой опиралась на палку. "Травили Шостаковича, но, конечно, никого так сильно, как меня. Уж такая я скандальная женщина". Мужчины, по ее словам, хуже, сильнее реагируют на такую травлю. Замятин переживал очень тяжело тот период. Вспомнили Добычина, который кончил самоубийством. Он был молод и не уверен в себе. Эйхенбаум - единственный из писателей отказался выступить против нее, сказав, что он старый человек, и никто ему не поверит, если он начнет бранить Ахматову, которую всегда любил. Его отовсюду сняли. Жена его очень волновалась за него, боялась и умерла. Книги А. А. были изъяты из продажи, было запрещено их и продавать, и покупать. Но на днях разрешили продажу.
1948 февраля 17
Вчера была Сретенская Анна. Днем я зашла к Анне Андреевне Ахматовой. Снесла цветов: вновь появившихся желтых нарциссов. Она лежит, аритмия сердца, предполагают грудную жабу; в общем, замучили. Сократили сына 6, ее работу о Пушкине не приняли. Никаких средств к существованию. Все это я знаю со стороны. Сама А. А., конечно, ни на что не жалуется. Кажется, она была рада моему приходу. Я было начала что-то рассказывать - она приложила палец к губам и показала глазами наверх. В стене над ее тахтой какой-то закрытый не то отдушник, не то вентилятор. "Неужели?" - "Да, и проверено". Звукоулавливатель 7. О, Господи. Я смотрела на нее и любовалась строгой красотой и благородством ее лица с зачесанными назад седыми густыми волосами.
1948 февраля 28
Сегодня в Союзе писателей вечер памяти А. Н. Толстого. Я совсем было собралась уходить, как пришла А. А. Ахматова. Я страшно обрадовалась ей. Ей стало лучше, она встала, зашла к Рыбаковой 8, узнала у них мой адрес. Московский Литфонд предложил ей санаторию и 3000 р<ублей>. Я очень советовала ей воспользоваться этим предложением и поехать. А. А. рассказала, как она узнала, что к ней в комнату поставлен микрофон. Она должна была выступать, кажется, в Доме ученых, и, очевидно, предполагали, что сын уедет с ней вместе. Но сын почему-то остался и услыхал стук над потолком, звук бурава. С потолка в двух местах обсыпалось немного известки, посередине комнаты и на ее подушку. "Я всегда боюсь, что кто-нибудь что-нибудь ляпнет, и поэтому у меня всегда очень напряженное состояние, когда кто-либо приходит". Мы заговорили о композиторах 9 - с ними обошлись, по ее мнению, мягко и корректно по сравнению с тем постановлением, которое ее касалось. Никого не обругали. "Обзывать блудницей меня, с сорокалетним писательским стажем..." На мои слова, что она единственная не каялась и не просила прощения, А. А. ответила: "Мне не предъявляли никакого обвинения и мне не в чем каяться. Я понимаю, что Зощенко написал письма Сталину. Его обвинили в клевете - он доказывал, что он не клеветник".
1949 сентября 19
ее утомляет, день ходит, день лежит. Вернулся сын, который ведет самую трудную часть хозяйства, т. е. закупки. А. А. встала, и мы пошли с ней в Летний сад. Она мне рассказала, что Пунин 10 аресте, "просто уехал". "У меня самое болезненное из чувств - это жалость, и я умру от жалости к Ирочке и Ане", - сказала А. А. Отец девочки убит на войне, ей трудно дается ученье. Н. Н. с ней очень много занимался, она очень его любила и звала папой. Она грустит и плачет постоянно и все спрашивает, куда папа уехал и когда он вернется.
Гумилев был расстрелян 25 августа. Пунин арестован 26-го. "Отбросив всякие суеверия, - говорит А. А., - все-таки призадумаешься".
1949 декабря 21
Вчера днем ко мне зашла А. А. Ахматова. Доктор велел ей пролежать дней 10 - но какая же возможность лежать в полном одиночестве, когда надо вести хоть минимальное хозяйство. Я занялась приготовлением кофе, А. А. сидела молча, глядя полураскрытыми глазами в окно. Такое у нее было скорбное, исстрадавшееся, измученное выражение лица. "Почему арестовали сына, не в связи ли это с делом Ник-Ник.?" - "Вот и вы повторяете, кто-нибудь вам сказал, обыватели только шушукаются, сплетничают и все абсолютно ко всему равнодушны, никому ни до кого нет дела. Разве для ареста нужны причины?" У нее был доктор из платной Максимилиановской лечебницы. "Но это был скорее бандит или провокатор". Первое, что он сказал: "Я думал встретить здесь более богатую обстановку". А затем, выслушивая сердце, спросил, не повлияло ли на ее здоровье постановление от 14 августа 1946 г., на что А. А. ответила: "Не думаю".
Вчера [...] часу в десятом зашла Анна Андреевна. Она пробыла три недели в Москве, возила передачу сыну. "Да, он у нас"; как это услышишь, - она обе руки прижала к груди, - (так все не отдаешь отчета, не веришь), - и только тогда все ясно становится, как услышишь эти слова: он у нас". А. А. предполагает, что его взяли и вышлют без всякого дела и нового обвинения, а только потому, что он был уже однажды "репрессирован" (слово, которое официально употребляется).
"Все сейчас перечитывают "Воскресение", - сказала А. А., - и плачут. У меня в Москве был Пастернак и говорил, что читал "Воскресение" мальчиком, когда его отец делал к нему иллюстрации. Тогда ему роман показался скучным. Он перечитал теперь и плакал. Я не плакала и не поверила в полное и окончательное воскресение Нехлюдова. Катюша - да. Та ушла от зла. А Нехлюдов так неустойчив, так впечатлителен. Он только что был счастлив. Попасть в знакомую и близкую ему обстановку у губернатора и вдруг случайно попавшееся ему в руки Евангелие и случайно открытая страница произвела полный переворот. Не верится!"
1951 мая 13
Была вчера у меня А. А. Как силен дух у русской женщины. Тебе отмщение. Господи, но Ты воздай.
Впервые - Ахматовский сборник 1. Париж, 1989. С. 205-213. Публикация Валерия Сажина.
Шапорина Любовь Васильевна (урожд. Яковлева: 1877-1967). Театральный художник, в 1919 г. организовала в Петрограде театр марионеток, жена композитора Ю. А. Шапорина. Дневниковые записи почти пяти десятилетий с предельной откровенностью фиксируют трагические события в жизни города и его интеллигенции. Дневник Л. В. Шапориной до сих пор полностью не опубликован. Рукопись находится в отделе рукописей Российской национальной библиотеки (СПб.). Публикация В. П. Сажина содержит извлечения из записей 1930-1950 гг., относящихся к Ахматовой. Нами согласно хронологии тома взяты записи 1946-1951 гг.
1. Дилакторская Наталья Леонидовна (1904-1989) - детская писательница, знакома с Ахматовой с 1944 г., пользовалась ее доверием - выступила редактором-составителем неизданного собрания сочинений Ахматовой в 2-х томах. Таким образом, в годы, когда Ахматову не печатали, а в случаях печатания подвергали жесткой цензуре, был подготовлен при ее непосредственном участии текстологически выверенный свод текстов. Тексты этого неосуществленного издания представляют текстологический и источниковедческий интерес (см.: Кралин М. Победившее смерть слово. Томск, 2000. С. 216-218).
2. Вероятно, имеется в виду профессор Оксфордского университета Исайя Берлин, посетивший Ахматову осенью 1945 и в начале января 1946 года, что отчасти стало поводом появления Постановления августа 1946 г. и последовавших гонений. Исайя Берлин, в те годы английский дипломат, служил в Москве в английском посольстве и никогда не был секретарем Гарримана, американского посла в СССР в 1943-1946 гг. (см. ниже: Берлин Исайя. Встречи с русскими писателями. 1945 и 1956). По-видимому, дамы из ближайшего окружения Ахматовой имели в виду не Гарримана, но премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля, секретарем которого И. Берлин, однако, также не был, хотя известно, что премьер благосклонно относился к донесениям Берлина из Москвы о настроениях творческой интеллигенции, которые тот готовил, курируя в посольстве культуру. Запись Л. В. Шапориной отражает начало мифа о специальном приезде в Ленинград Берлина, якобы по поручению Черчилля, давнего поклонника поэзии Ахматовой, с целью уговорить ее покинуть Россию и уехать в Англию.
положения которого были развиты в статье "О традициях славянской литературы": "Говорят, газеты за границей, в частности, газеты в Праге, уделяют много внимания той критике, которая появилась на страницах нашей печати по отношению к писателям Зощенко и Ахматовой. На это нужно ответить. <...>
Что касается Ахматовой, то ее поэзию можно назвать последним наследством декадентства, оставшимся у нас. Стихи ее полны пессимизма, упадка, - что общего они имеют с нашей советской жизнью и почему мы должны воспитывать наше поколение так, чтобы оно впоследствии поступило, как многие буржуазные молодые люди во Франции в период истекшей мировой войны?
Мне кажется, что надо воспитывать людей сильными, бодрыми, великими сердцем и духом, так, как воспитывали их наши великие деды, сами полные больших, гармонических чувств. Нет, советская литература совсем не против индивидуальных чувств. У нас поэты тоже поют о любви, как и все поэты во всем мире, но мы считаем, что личные чувства тоже должны быть не низкими, а высокими и благородными.
Как известно, декадентство, литературное декадентство, разлагает сейчас литературу и искусство многих стран Западной Европы Мы же виноваты только в том, что наша литература воспитывает настоящего человека, того человека, который разгромил германский фашизм. Так почему же мы должны мириться с тем, когда нашу молодежь развращают, заводят в тупик безверия, пессимизма и упадка? Нет и нет! Мы, правда, суровое государство, социалистическое государство тружеников, но мы суровы только в смысле отстаивания наших великих идей. Мы не можем мириться с тем, чтобы на страницах нашей же печати развращали нашу молодежь люди, глубоко чуждые великому духу нашего народного строя и народной культуры! (Аплодисменты.)
Говорят, что уж слишком много критикуют людей вместе с Зощенко и Ахматовой. У нас многих критикуют, но это и есть одно из выражений нашей советской демократии. Я в Чехословакии слежу каждый день за газетами и вижу, что газеты каждый день взаимно критикуют друг друга. Это считается здесь демократией. Почему же не разрешено критиковать в советском обществе? Ведь эта критика идет из рядов народа или из уст руководителей советского государства, а руководители нашего государства являются лучшими выразителями идей нашего народа. Но советское государство очень бережливое государство, и особенно бережливо оно по отношению к своим людям. Если бы кто-нибудь серьезно призадумался над тем, что действительно происходит с людьми, которых критикуют, он убедился бы, что критика в интересах народа увенчивается хорошими результатами. Люди, в большинстве случаев, исправляют свои ошибки и идут дальше. Если бы не было этого в нашей стране, наше государство было бы обречено на застой. Но оно развивается, движется вперед, потому что кладет в основу своей демократии широкую критику своих людей" (Фадеев А. О традициях славянской литературы // Литературная газета. 1946. 16 ноября).
"не любил" ее стихи. Как партийный функционер, Фадеев осуществлял политику партии в области литературы, не считаясь с личными вкусами. После доклада Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС и последовавших разоблачений культа личности И. В. Сталина, покончил жизнь самоубийством, оставив письмо, в котором писал, что государственная политика в стране препятствовала развитию литературы. В свой последний год, по просьбе Ахматовой, пытался помочь в освобождении Л. Н. Гумилева, обратившись с письмом в Генеральную прокуратуру СССР. В письме от 10 марта 1956 г. Ахматова писала А. А. Фадееву: "Вы были так добры, так, как никто за... эти годы" (Огонек. 1971. № 71. С. 27).
По свидетельству Л. К. Чуковской, Ахматова говорила: "Я Фадеева не имею права судить... Он пытался спасти Леву". Прекрасно ориентированная в литературно-общественной обстановке времени, сама вдова расстрелянного физика Дм. Бронштейна, Л. К. Чуковская продолжает:
"Я сказала, что лет через пятьдесят будет, наверное, написана трагедия "Александр Фадеев". В пяти актах. На моих глазах вступался он не за одного только Леву: за Оксмана, за Заболоцкого, а во время блокады его усилиями, по просьбе Маршака, были вывезены из Ленинграда погибавшие там наши друзья: Пантелеев, Габбе, Любарская" (Чуковская. 2. С. 210).
4. Толстой Алексей Николаевич - советский писатель и общественный деятель. Ахматова часто бывала в доме Толстого в Ташкенте в годы эвакуации.
5. Замятин Евгений Иванович (1884-1937) - за роман "Мы", переданный для издания за границу, был подвержен резкой критике. О преследовании Замятина, обстоятельств его исключения из писательских организаций и отъезда за рубеж см. публикацию Джона Малмстада и Лазаря Флейшмана. "Из биографии Замятина (по новым материалам)" (Stanford Slavic Studies. 1987. Vol. 1).
7. Разговоры об установленном в комнате Ахматовой подслушивающем устройстве были подтверждены публикацией документов из "дела оперативной разработки", заведенного на Ахматову еще в 1939 году, с определением: "Скрытый троцкизм и враждебные антисоветские настроения". Частично опубликовавший материалы "дела" отставной генерал КГБ. О. Калугин сообщает: "Заведенное "Дело" на Ахматову продолжалось в Ташкенте, куда она эвакуировалась в годы Второй мировой войны. В ленинградском "Деле" материалов этого периода не имеется - возможно, они еще находятся в Ташкенте. Однако дело возобновляется в Ленинграде, в 1945 году (она вернулась в город в 1944-м). Но на этот раз - по совершено абсурдному подозрению: Ахматова - английский шпион. Дело по шпионажу, 1945 год. Поводом для заведения дела послужило посещение коммунальной квартиры Ахматовой Первым секретарем Посольства Великобритания в Москве, профессором Оксфордского университета Берлиным. Берлин проявил повышенный интерес к Ахматовой и, как сообщили местные стукачи, даже признавался ей в любви. После этого эпизода Ахматова была обставлена агентурой, в квартире у нее, на Фонтанке, 34, была оборудована техника подслушивания. Среди агентов, которые ее окружали, особой активностью отличалась некая переводчица, полька по происхождению, и научный работник-библиограф (фамилии этих людей мне известны, но я предпочитаю, чтобы вы сами их нашли, если будете в этом заинтересованы). Ахматова становится объектом тщательной проверки, но на наш, чекистский, лад. Дотошно устанавливаются, в первую очередь, ее связи. Но они, как на подбор, все находятся в поле зрения органов МГБ. Борис Пастернак тоже подозревается в контрразведке, как английский агент. Илья Эренбург, Ольга Берггольц, Эфрос, Кетлинская - как злостные антисоветчики. На всех этих и многих других лиц ведутся дела. Таким образом, Ахматова сразу же попадает в определенную атмосферу, и здесь пришлось немало поработать ленинградским чекистам, чтобы ввести к ней лиц, которым можно было доверять (Калугин. Дело КГБ на Анну Ахматову // Госбезопасность и литература на опыте России и Германии (СССР и ГДР). М.: Рудомино, 1994. С. 75).
в Ленинград из эвакуации жила у них какое-то время.
9. Имеется в виду Постановление ЦК ВКП (б) от 10 февраля 1948 года об опере "Великая дружба" В. Мурадели, в котором были подвергнуты критике Д. Шостакович, С. Прокофьев, А. Хачатурян, В. Шебалин, Г. Попов, Н. Мясковский и др., "придерживающиеся формалистического, антинародного направления".
10. Пунин Николай Николаевич был последний раз арестован 28 августа 1949 г. Умер 21 августа 1953 г. в лагере Абезь.