"В течение своей жизни любила только один раз.
Только один раз. Но как это было!"
Ты - солнце моих песнопений,
Ты - жизни моей благодать.
Анна Ахматова
Многие знают об Анне и Амадео. А позвольте, читатель, спросить вас, благодаря кому или чему вы знаете о них? Потому, что Амадео Модильяни прославленный художник, который одним росчерком пера в своих рисунках уловил поэтическую сущность юной Ахматовой, сумев передать ее неповторимую кошачью грацию, или благодаря самой Ахматовой, оставившей нам свои воспоминания? А к кому относятся слова заголовка?
До нас дошло множество мемуаров, дневниковых записей, писем, рассказов, записанных современниками Ахматовой. Исключительно большой интерес представляют воспоминания двух летописцев: Павла Николаевича Лукницкого "Встречи с Анной Ахматовой" или "Acumiana" (в семье Пуниных Анну Андреевну звали Акумой) и Лидии Корнеевны Чуковской "Записки об Анне Ахматовой". Особенно ценными для меня оказались дневники П. Н. Лукницкого, поэта и библиографа, скрупулезно записывавшего в течение пяти лет (1920-25) беседы 200 встреч с Ахматовой. Это он записал ее слова, ставшие заглавием моей статьи, и его записи я еще буду неоднократно цитировать. В 1915 году Анне Андреевне Ахматовой было 26 лет. Она была в расцвете красоты и в зените славы. Вышли уже ее сборники "Вечер" (1912) и "Четки" (1914). "Четки" принесли ей широчайшую известность. "До революции ни одна книга нового русского поэта не была переиздана столько раз, как "Четки"", - писал позднее поэт Арсений Тарковский. О ней говорили не только как о поэте, который "научил женщин говорить", но и как о покорительнице мужских сердец и обольстительнице. Судьба одарила ее совершенно необычайной внешностью - высокая, тонкая, стройная, нос с характерной горбинкой, на глазах челка, а на затылке узел волос, подхваченный испанским гребнем. Тихая, неразговорчивая, неулыбчивая, почти всегда печальная, сосредоточенная в себе. Она стала законодательницей мод - курсистки писали стихи "под Ахматову", прикрывали глаза ниспадающей челкой, а плечи - шалью. Одним словом, роковая женщина.
Почти все мужчины из ее окружения были влюблены в эту "гибкую гитану". Не попались в ее сети, кажется, только Блок и Бунин. Хотя и бытовала легенда о романе Ахматовой с Блоком, ведь так хотелось соединить вместе двух самых известных поэтов того времени. А для Бунина она, судя по его стихотворению, была худа, бледна, нервна, притворна и бескровна. У него был другой идеал женщины. Модильяни, Сорин, Петров-Водкин, Анненков, Бруни и другие рисовали ее, но самый поэтический портрет молодой Ахматовой был создан Натаном Альтманом, вероятно, в том же 1915 г. или немного раньше. В нем простые, почти геометрические линии повторяют сложные ритмы поэтических строк, а различные голубые оттенки фона картины передают глубину ее поэзии. Этот портрет стал сенсацией одной из художественных выставок в Петербурге в том же году. Натан Альтман пережил свою знаменитую модель на четыре года, его могила в Комарове находится рядом с могилой Анны Ахматовой. Поэты пишут о ней стихи. Конечно, Гумилев (она всегда оставалась его музой), Блок, Мандельштам, Пастернак, Цветаева, Городецкий, всех не перечесть… Прав Борис Носик, утверждая, что портреты Ахматовой могли бы заполнить особую ахматовскую галерею, а стихи, посвященные ей, - толстенную антологию. И таковые антологии имеются. В 1925 году в Ленинграде вышла антология "Образ Ахматовой", составленная историком литературы и библиофилом Э. Ф. Голлербахом, и иллюстрированная портретами поэта, а в 1989 в Одессе - "Венок Ахматовой", антология Е. М. Голубовского и А. Л. Сауленко. И художники, и поэты разглядели в "царскосельской веселой грешнице" ее роковую сущность, предвидя тяжелую судьбу, которую она сознательно разделила со своим народом. Особенно тонко почувствовал это Осип Мандельштам. Познакомились они весной 1911 года, а в 1914 и 1915 он пишет:
Как черный ангел на снегу,
Ты показалась мне сегодня,
И утаить я не могу, -
Есть на тебе печать Господня.
Такая странная печать -
Как бы дарованная свыше, -
Что, кажется, в церковной нише
Тебе назначено стоять.
Пускай нездешняя любовь
С любовью здешней будут слиты,
Пускай бушующая кровь
И пышный мрамор оттенит
Всю призрачность твоих лохмотий,
Всю наготу нежнейшей плоти,
Но не краснеющих ланит.
* * *
Черты лица искажены
Какой-то старческой улыбкой.
Ужели и гитане гибкой
Все муки Данта суждены?
Еще в 1917 году Осип Мандельштам пророчески предсказал в "Кассандре":
Когда-нибудь в столице шалой
На скифском празднике, на берегу Невы,
Под звуки омерзительного бала
Сорвут платок с прекрасной головы.
Поэт-провидец точно указал место действия: Ленинград (вспомним - август 1946 г, доклад Жданова; большой зал, битком набитый новой советской партинтеллигенцией, судит Ахматову и Зощенко. Лишь две руки поднялись против).
Брак с Гумилевым к 1915 г. практически распался. Годом раньше он попросил развод и получил согласие. Вышла Анна Андреевна за него замуж в апреле 1910 г. не по большой любви. Познакомились они еще будучи гимназистами. Николай уже тогда писал стихи, печатался в гимназическом журнале и в "Тифлисском листке". Директором гимназии был Иннокентий Анненский, которого годы спустя Ахматова назвала своим учителем. С самого начала знакомства Гумилев стал за ней ухаживать, ухаживал настойчиво много лет. Он считался завидной партией, четыре раза делал предложение (первое - еще в 1904 г.). Влюбленный юный поэт поклонялся своей подруге, посвящал стихи ("Путь конквистадоров" - 1905, "Романтические цветы" - 1908). Однажды отправил ей письмо с одной только фразой: "Я понял, что в мире меня интересует только то, что имеет отношение к Вам". Ну, какая девушка может устоять перед таким напором любви! И, конечно, любовь первого жениха Царского Села растопила лед ее равнодушия. На третье предложение в феврале 1907 года Анна ответила согласием, но летом передумала - и опять отказ. Гумилев уехал во Францию и даже покушался на свою жизнь. В рабочей тетради Ахматовой есть такая запись: "Бесконечное жениховство Н. С. и мои столь же бесконечные отказы, наконец, утомили даже мою кроткую маму, и она сказала мне с упреком: "Невеста неневестная", что показалось мне кощунственным"". Наконец Гумилев получил окончательное согласие. Надоело или устала отказывать? Ей казалось, что судьба ее предрешена. Аня Горенко (девичья фамилия Ахматовой) пишет шурину Сергею фон Штейну, своему задушевному другу: "Гумилев - моя судьба, и я покорно отдаюсь ей". И хотя Гумилев горячо любил свою красавицу-жену, холостяцких привычек бросать не собирался, не считал нужным в чем-либо ограничивать свою свободу. После медового месяца, который молодые провели в Париже, осенью он уезжает почти на полгода в Африку. В октябре 1912 г. у молодой четы рождается сын Левушка-Гумилевушка, а через год у Левы появляется младший единокровный брат Орест Николаевич Высотский, но об этом Анна ничего не знает. "Когда Н. С. уехал в Африку в 13 году, - записано у П. Н. Лукницкого в его телетайпном стиле, - мать Н. С. как-то попросила А. А. разобрать ящик письменного стола. А. А., перебирая бумаги, нашла письма одной из возлюбленных. Это было для нее неожиданностью: она в первый раз узнала. А. А. за полгода не написала в Африку Н. С. ни одного письма. Когда Н. С. приехал, она царственным жестом передала письма ему. Он смущенно улыбался. Очень смущенно. Он уверял ее, что поездки в Африку нужны ему для укрепления здоровья и развития характера, что его любовные связи ничего общего не имеют с их "особенными отношениями".
В первом издании "Вечера" было помещено следующее стихотворение, помеченное 1910 г.:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
И женские истерики.
…А я была его женой.
Больше оно никогда не публиковалось. Нетрудно догадаться, кто адресат этого стихотворения. Удивляет лишь то, что это вышло из-под пера 20-летней девочки. Столько лет любил, домогался, умирал от любви… Вот и пойми тут мужчин! И вполне понятно, что молодая жена не захотела со всем этим мириться и …не оставалась в долгу.
Но моя задача не заниматься "дон-жуанским списком" Анны Ахматовой, а познакомить с человеком, сыгравшим огромную роль, если не в ее жизни, то в ее поэзии несомненно. И хотя в беседе с Лукницким Анна Андреевна не назвала заветного имени, а Павел Николаевич так и не решился спросить, по моему твердому убеждению именно к нему относится заглавие этого очерка и эпиграф. К этим словам Ахматовой следует добавить: "В Херсонесе три года ждала от него письма. Три года каждый день по жаре, за несколько верст ходила на почту, и письма так и не получила". Это ему, Борису Васильевичу Анрепу, только в "Белой стае" посвящено 17 стихотворений и 14 - в "Подорожнике". И еще - единственный в ее поэзии акростих "Песенка":
Бывало, я с утра молчу,
О том, что сон мне пел.
Румяной розе и лучу,
И мне - один удел.
С покатых гор ползут снега,
А я белей, чем снег,
Но сладко снятся берега
Разливных мутных рек.
Еловой рощи свежий шум
Покойнее рассветных дум.
Кроме того, к "Эпическим мотивам" предпослан эпиграф - "Я пою, и лес зеленеет", строчка из поэмы Анрепа "Человек". В общей сложности, с именем Анрепа связано около сорока стихотворений. К нему она возвращается и в середине 30-х годов и в 60-е ("Прав, что не взял меня с собой"). Его силуэт мелькает и в "Поэме без героя". Анна Андреевна оставила нам воспоминания о Модильяни, Моди, как она его называла, но об Анрепе - ничего. Забыла, не хотела бередить сердечные раны, чувствовала себя покинутой этим "отступником, за остров зеленый отдавшим родную страну", не приславшим "лебедя" за нею? Кто сегодня может знать? А может быть, своим творчеством Ахматова предотвратила мой вопрос еще в 1916 году.
Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно веселье и страданье.
В мои глаза, его увидит сразу.
Печальней и задумчивее станет
Внимающего скорбному рассказу.
Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали,
Ты превращен в мое воспоминанье. (Выделено О. Ш.)
Свой рассказ о Борисе Анрепе я начну издалека, с Николая Васильевича Недоброво, поэта, литературного критика, теоретика стиха, ближайшего друга Анрепа, с которым последний дружил еще с гимназической скамьи. Он - автор лучшей, по словам самой Ахматовой, критической статьи о ней. "Н. В. Недоброво знал только первые мои две книжки и понял меня насквозь, ответил всем моим критикам, до Жданова включительно. Его статья, напечатанная в одной из книжек Русской мысли за 1915 г., лучшее что обо мне было написано", - рассказывала Анна Андреевна П. Н. Лукницкому. Ахматову и Недоброво связывала в 1914-15 годы интимная дружба-любовь. Они писали и посвящали друг другу стихи. Первое стихотворение "Целый год ты со мной неразлучен" (1914) говорит нам о многом. Время идет, и появляются другие стихи, адресованные Недоброво, среди которых одно, датированное маем 1915 г., "Есть в близости людей заветная черта", заканчивается такими убийственными для адресата строчками: "… теперь ты понял отчего мое не бьется сердце под твоей рукою". Именно в это время в жизнь Ахматовой входит Борис Анреп. Познакомил их не кто иной, как Николай Васильевич. Сохранились письма Недоброво к Анрепу. В одном из них от 27 апреля 1914 года Н. Недоброво, в частности, писал: "Попросту красивой ее назвать нельзя, но внешность ее настолько интересна, что с неё стоит сделать леонардовский рисунок, генсборовский портрет маслом, и икону темперой, а пуще всего поместить ее в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии".
Когда же точно произошло это знакомство, и что мы можем рассказать об Анрепе? В дневнике П. Н. Лукницкого под датой 30 марта 1925 г. записан рассказ А. Ахматовой об их знакомстве. "1915 г. Вербная Суб. У друга (Недоброво в Ц. С.) офицер Б. В. А. Импровизация стихов, вечер, потом еще два дня, на третий он уехал. Провожала на вокзал". Значит, познакомились они накануне отъезда Б. В. Анрепа в армию. Позднее он приезжал с фронта в командировки и в отпуск, встречались, знакомство переросло в сильное чувство с ее стороны и горячий интерес с его. Дальше Лукницкий записывает: "Когда началась революция, он под пулями приходил к ней на Выборгскую сторону - А. А.: "… и не потому что любил - просто приходил. Ему приятно было под пулями пройти"… Я: "Он не любил Вас?". А. А. "Он… нет, конечно, не любил. Это не любовь была… Но он всё мог для меня сделать, - так вот просто…".
С тех пор предки Анрепа занимали видное место в жизни России. Их имена упоминаются в русских энциклопедиях, особенно отца Бориса, ученого медика и государственного деятеля. Почти вся жизнь Анрепа связана с Францией и Англией, так как жил он и работал попеременно то в Лондоне, то в Париже. Впервые попал в Лондон шестнадцатилетним юношей, куда родители послали его на год. Вернувшись в Петербург, поступил в Императорское Училище Правоведения, а после окончания училища - в университет. Но вдруг бросил "юристику", решив посвятить жизнь искусству. Отправился в Италию, потом в Париж заниматься живописью. Следующий этап - Лондон. Благодаря английскому другу, известному художнику Огастасу Джону, перед графом Анрепом (он первый в семье отбросил аристократическую частицу фон) открылись двери в элитные художественные салоны. Вошел в круг друзей Вирджинии Вульф. Он - модный, засыпанный заказами художник. Приобрел широкую известность как мастер мозаики, особенно церковной. В 1908 г. в Ницце женился на русской аристократке Юнии Хитрово. А год спустя в их парижском доме поселилась другая дама сердца, Эллен Мейтленд, которая родила ему двоих детей. И жена терпела этот треугольник. Кроме того, у него была еще одна пассия, сестра Вирджинии Вульф, Оттолин Морелл. Анрепу всё сходило с рук, даже в чопорном лондонском высшем свете.
Анреп был одним из организаторов Второй выставки пост-импрессионизма, в которой выставлялись такие русские художники, как Н. Гончарова, М. Ларионов, К. Петров-Водкин. В 1914 г. начал работать над фресками и мозаичными криптами в Вестминстерском соборе, оформлял мозаики в богатейших частных домах, впоследствии перевезенные в галерею Бирмингема, создал мозаичный пол в зале Блейка, в галерее Тейт. Его работы можно видеть и в Ирландии, и в Шотландии. В 1914 году Юния Анреп уехала в Россию, и Анреп женился на матери детей, Эллен Мейтленд. Когда началась Первая мировая война, Анреп как офицер запаса вернулся в Россию и два года провел на фронте, участвуя в боях в Галиции и Закарпатье. В то же самое время ездил в командировки в Лондон, где в доме О. Морелл познакомился с известным английским писателем Олдосом Хаксли, и тут же начал волочиться за Марией Нис, ставшей впоследствии женой Хаксли. Конечно, писатель жутко ревновал, завидовал, даже мечтал "стать хотя бы на неделю Анрепом". И, в конце концов, написал в 1921 г. сатирический роман "Желтый Кром", в котором прототипом главного героя предположительно явился Анреп. И пока Анреп развлекался в Лондоне в обществе прекрасных дам, Анна Андреевна, ожидая возлюбленного, ткала свою поэтическую пряжу:
Небо мелкий дождик сеет
На зацветшую сирень.
За окном крылами веет
Нынче другу возвратиться
Из-за моря - крайний срок.
Всё мне дальний берег снится,
Камни, башни и песок.
Я взойду, встречая свет…
Да в стране болот и пашен
И в помине башен нет.
Только сяду на пороге,
Помоги моей тревоге,
Белый, белый Духов день!
После Февральской революции, будучи убежденным западником, он покинул Россию навсегда. И надо добавить, что не один. На сей раз его сопровождала Мария Волкова. И опять новый семейный треугольник. На этот раз - жена Эллен, Мария и он. И вот такому-то ловеласу и сердцееду Ахматова посвятила столько стихов!
И как приворожить меня прохожий мог,
Любимец девушек, наездник и игрок…
(из "Я именем твоим не оскверняю губ…")
Вообще с датами и посвящениями у Анны Андреевны иногда разобраться довольно трудно - создается впечатление, что она что-то камуфлирует, подтасовывает факты. Когда издавались новые поэтические сборники, она перекраивала старые, входившие в новые, переделывала их, сокращала или же, наоборот, расширяла, меняла даты и посвящения. Так, "Подорожник" два раза просто становился разделом Аnnо Domini (1921, 1923). Сама Ахматова утверждала, что многие даты в ее книгах поставлены неверно, а точные даты содержатся в ее рукописях. В этом отношении опять записки П. Н. Лукницкого просто незаменимы. Читаем:
"С А. А. "изучал" ее "Белую стаю" ("Гиперборей", 1917).
…стр. 72. "Лучше б мне частушки…" - посвящение "А. Лурье" - стерла.
…стр. 120. "Не оттого ль, уйдя от легкости проклятой…" - посвящение "Б. Анреп" - стерла.
…стр. 123. "У самого моря". Слова о том, что Царевича тогда, когда писалась поэма не было; что поэма - только предчувствие Царевича - Б. Анрепа, - стерла".
Я привела только три примера, а их гораздо больше. Стихотворение "Ждала его напрасно много лет…" подтверждает эту сумятицу с датами и посвящениями в творчестве Ахматовой.
Ждала его напрасно много лет.
Но воссиял неугасимый свет
Тому три года в Вербную субботу.
Мой голос оборвался и затих -
С улыбкой предо мной стоял жених.
Неспешно шел. О, вечер богомольный!
Слегка хрустел апрельский тонкий лед
И над толпою голос колокольный,
Как утешенье вещее звучал,
И белые нарциссы на столе,
И красное вино в бокале плоском
Я видела как бы в рассветной мгле.
Моя рука, закапанная воском,
И пела кровь: блаженная, ликуй.
1916
Судите сами. По записям П. Н. Лукницкого знакомство с Анрепом согласно Ахматовой состоялось в Вербную субботу 1915 г. В рукописном варианте "Подорожника" в списке стихотворений, посвященных Б. В. Анрепу, указан 1918 год. В печатном же издании "Подорожника" под стихотворением стоит дата 1916 год. Но тогда "тому три года" уводят нас в 1913 г., когда они знакомы еще не были. Исследователи творчества Анны Ахматовой утверждают, что в 1913 г. Вербная суббота выпадала на 6 апреля, а в 1915-м - на 15 марта. Один исследователь даже высказал предположение, что это стихотворение предназначалось Н. В. Недоброво, а потом было перепосвящено Анрепу. Еще можно предположить, что Ахматова сознательно отодвинула события в более отдаленное прошлое, чтобы остудить болезненно ревнивого В. К. Шилейко, за которого вышла замуж сразу же после развода с Н. С. Гумилевым в 1918 году. "К нему я сама пошла… Чувствовала себя такой черной, думала, очищение будет", - рассказывала Ахматова П. Н. Лукницкому.
Итак, познакомились они всё-таки в 1915 году, и Муза Ахматовой заговорила сразу же. Читаешь стихи поэта и диву даешься, какой мощный поток вдохновения пробудил Борис Анреп. Совершенно беспримерный случай в поэзии. У Пушкина была "Болдинская осень", а у Ахматовой - два петербургских и слепневских года (Слепнево - дача под Петербургом, где с бабушкой А. И. Гумилевой проводил лето маленький Лева) - почти 40 стихотворений, и все - одному человеку!
Все обещало мне его:
Край неба, тусклый и червонный,
И милый сон под Рождество,
И Пасхи ветер многозвонный.
И парковые водопады,
И две большие стрекозы
На ржавом чугуне ограды.
И я не верить не могла,
Когда по горным склонам шла
Горячей каменной тропою.
Октябрь 1916.
В те годы Б. В. Анреп был, как мы уже знаем, баловнем судьбы и любимцем женщин. Он был очень высокого роста, атлетического телосложения, темпераментный, жизнерадостный, самоуверенный и в то же время очень романтичный человек, увлекающийся искусством, тонко чувствующий поэзию. Благодаря Н. В. Недоброво и Ахматова, и Анреп были подготовлены к этой встрече и, надо полагать, что их чувства вспыхнули мгновенно. Оба они не были свободны, но какое это имело значение, они так тянулись друг к другу. А время было суровое - война, революция, жизнь каждый день висела на волоске, стояли, как поразительно точно выразился И. Бунин, "окаянные дни". Но она, молодая и влюбленная, дышала и бредила Анрепом.
В твой белый, таинственный дом
Такие притихшие оба
В молчании нежном идем.
И слаще всех песен пропетых
Качание веток задетых
И шпор твоих легонький звон.
Судьба не подарила им много времени вместе, но те считанные дни или даже часы, отпущенные им, оставили неизгладимый след в их жизни. Как сказала Ахматова: "Семь дней любви и вечная разлука". Появляются волшебные строфы, навсегда вошедшие в сокровищницу русской любовной лирики:
Эта встреча никем не воспета,
Наступило прохладное лето,
Словно новая жизнь началась.
Сводом каменным кажется небо,
Уязвленное желтым огнем,
Мне единое слово о нем.
Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи -
Не для страсти, не для забавы,
После отъезда Анрепа на Запад тональность и лексика стихов, посвященных ему, резко меняется. Теперь он не долгожданный царевич, ласковый жених, а изгнанник, отступник, выбравший спокойную жизнь на чужбине, не пожелавший разделить судьбу родной земли. Да и сама лирическая героиня Ахматовой изменилась. Она уже не слабая, беспомощная дева, а возмужавшая в лихую годину, "смиренная, одетая убого, но видом величавая жена" (такой ее видел Осип Мандельштам), понимающая свою ответственность перед отчизной, оказавшейся в беде. "А друга моего последний мчал корабль / От страшных берегов пылающей отчизны". Появляются такие стихи:
Когда в тоске самоубийства
Народ гостей немецких ждал,
И дух суровый византийства
Когда приневская столица,
Забыв величие свое,
Как опьяненная блудница,
Не знала, кто берет ее.
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид".
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Не осквернился скорбный дух.
А. Блок высоко оценил это стихотворение, особенно его последнюю строфу. Дело в том, что вслед за Анрепом месяцем позже Гумилев, связанный с Временным правительством, тоже оказался в Европе. Из Парижа он писал Анне, возможно, по просьбе Анрепа, с которым часто встречался: "Через месяц, наверно, выяснится, насколько мое положение здесь прочно. Тогда можно будет подумать и о твоем приезде сюда, конечно, если ты сама его захочешь". Хотя сам Гумилев никогда не помышлял об эмиграции и стремился как можно скорее вернуться в Россию. Об их встречах и расставаниях, об их любви, кроме стихов Ахматовой, нам говорят и воспоминания Бориса Анрепа, озаглавленные "О черном кольце" (Звезда. 1989. № 6). У Ахматовой тоже есть "триптих" "Сказка о черном кольце" с датой 1917-1936.
Мне от бабушки-татарки
Были редкостью подарки;
Горько гневалась она.
А пред смертью подобрела
И впервые пожалела,
И вздохнула: "Ах, года!
".
И, простивши нрав мой вздорный,
Завещала перстень черный.
Так сказала: "Он по ней,
С ним ей будет веселей".
Началась моя свобода.
Если кто мне станет мил,
Камень в перстне поцелую
И победу торжествую.
Сладких и тяжелых,
Изменился синий цвет
Глаз моих веселых.
С каждым днем бледней лицо,
Не служило мне кольцо
Так, как я хотела.
По словам Б. Анрепа, Анна Андреевна всегда носила черное кольцо и приписывала ему таинственную силу. Гумилев, узнав, что Анна Андреевна подарила Анрепу это кольцо, и тот увез его с собой, сказал полушутя: "Я тебе руку отрежу, а ты свези ее Анрепу - скажи, если кольцо не хотите отдавать, так вот вам рука к кольцу…". Николай Степанович знал, что она любила Анрепа. Тема кольца многократно всплывает в стихах поэтессы:
Словно ангел, возмутивший воду,
Возвратил и силу, и свободу,
А на память чуда взял кольцо.
Мой румянец жаркий и недужный
Стерла богомольная печаль.
Северный встревоженный февраль.
Февраль 1916, Царское Село
В варианте стихотворения "По неделе я слова ни с кем не скажу…" (1916) читаем:
Он такие промолвил слова:
"Ты кольцо мое, милая, тайно храни.
Когда кончатся светлые дни,
Я опять к тебе, тихая, в гости приду,
По кольцу тебя только найду…"
Стихотворение "Сразу тихо стало в доме…" (1917) заканчивается такой строфой:
Прождала я много дней,
Нежной пленницею песня
Умерла в груди моей.
А в цикле "Из черных песен" (1961 г.) она пишет:
И перстень сняв с моей руки,
Забыл меня на дне…
Ничем не мог ты мне помочь.
Зачем же снова в эту ночь
Он строен был, и юн, и рыж,
Он женщиною был,
Шептал про Рим, манил в Париж,
Как плакальщица выл…
Пускай позор, пускай острог…
Я без него могла.
А вот что рассказал Б. В. Анреп о том, как Анна Андреевна подарила ему кольцо:
"В начале 1916 года я был командирован в Англию и приехал на более продолжительное время в Петроград для приготовления моего отъезда в Лондон. Недоброво с женой жили тогда в Царском селе, там же жила Анна Андреевна. Николай Владимирович просил меня приехать к ним 13 февраля слушать только что законченную им трагедию "Юдифь". Анна Андреевна тоже будет - добавил он. …Стихотворные мерные звуки наполняли мои уши, как стук колес поезда. Я закрыл глаза. Откинул руку на сиденье дивана. Внезапно что-то упало в мою руку: это было черное кольцо. "Возьмите, - прошептала Анна Андреевна, - Вам". …Через несколько дней я должен был уезжать в Англию. За день до моего отъезда получил от Анны Андреевны ее книгу стихов "Вечер" с надписью:
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
Анна Ахматова
1916. Царское Село.
Тринадцатого февраля! Несколько времени перед этим я подарил Анне Андреевне деревянный престольный крест, который я подобрал в полуразрушенной заброшенной церкви в Карпатских горах Галиции. Вместе с крестом я написал ей четверостишие:
Я позабыл слова и не сказал заклятья,
По деве немощной я, глупый, только руки стлал,
Чтоб уберечь ее от чар и мук распятья,
".
На этом месте я прерываю повествование Анрепа, чтобы отметить, что упоминание о кресте мы находим в стихотворении "Когда в мрачнейшей из столиц…" (1916):
Я только крест с собой взяла,
Тобою данный в день измены, -
Чтоб степь полынная цвела,
И вот он на пустой стене
Хранит меня от горьких бредней,
И ничего не страшно мне
Припомнить, - даже день последний.
"Видимо, она была тронута, что я пришел. Мы прошли в ее комнату. Она прилегла на кушетку. Некоторое время мы говорили о значении происходящей революции. Она волновалась и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни. "Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже". - "Ну, перестанем говорить об этом". Мы помолчали. Она опустила голову. "Мы больше не увидимся. Вы уедете". - "Я буду приезжать. Посмотрите, Ваше кольцо". Я расстегнул тужурку и показал ее черное кольцо. "Это хорошо, оно вас спасет". Я прижал ее руку к груди. "Носите всегда". - "Да, всегда. Это святыня", - прошептал я. Что-то бесконечно женственное затуманило ее глаза, она протянула ко мне руки. Я горел в бесплотном восторге, поцеловал эти руки и встал. Анна Андреевна ласково улыбнулась. "Так лучше", - сказала она".
Мне только остается своими словами закончить рассказ Бориса Анрепа о судьбе этого талисмана. Он долго носил кольцо на цепочке вокруг шеи. Но однажды цепочка сломалась, и он спрятал кольцо в ящичек, в котором хранил разные реликвии. Прошли годы, и снова война, бомбежки. От бомбы пострадала его лондонская студия, и кольцо пропало… Кроме истории о черном кольце, воспоминания Анрепа проливают свет еще на одно ахматовское стихотворение "Не хулил меня, не славил…". "В 1915 году я виделся с Анной Андреевной во время моих отпусков или командировок с фронта, - пишет Анреп, - я дал ей рукопись своей поэмы "Физа" на сохранение; она зашила ее в шелковый мешочек и сказала, что будет беречь как святыню".
Не хулил меня, не славил,
Как друзья и как враги,
И сказал: побереги.
И одно меня тревожит:
Если он теперь умрет,
Ведь ко мне Архангел Божий
Как тогда ее я спрячу,
Как от Бога утаю?
Та, что так поет и плачет,
Быть должна в Его раю.
"Когда Вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах!" - пророчески предвидел много лет назад Шилейко), а потом в Париже. И вот в Париже 48 лет спустя коварная судьба подарила им еще одну встречу. Анреп помнил Ахматову "очаровательной, свежей, стройной и юной", а увидел "Екатерину Великую".
Разговор не клеился, он задавал глупые, банальные вопросы, а сам думал только об одном: "А вдруг спросит о кольце, что ей сказать?". Но она не спросила. По сравнению с "величественной Екатериной" Анреп оказался просто пигмеем.
Заканчиваются воспоминания Анрепа словами: "5 марта 1966 г. Анна Андреевна скончалась в Москве. Мне бесконечно грустно и стыдно". Под подписью рукой Бориса Васильевича, но другими чернилами, приписано:
Это просто, это ясно,
Это всякому понятно -
Не полюбишь никогда. 1917
Трудно сказать, почему Анреп привел только первое четверостишие. Ведь остальные строки - это монолог лирической героини о том, какая плата ждет ее, если вопреки здравому смыслу она последует голосу сердца.
Для чего же так тянуться
Мне к чужому человеку,
Мне молиться за тебя?
Для чего же, бросив друга
И кудрявого ребенка,
Бросив город мой любимый
Черной нищенкой скитаюсь
По столице иноземной?
О, как весело мне думать,
Что тебя увижу я!
над мраморной мозаикой в вестибюле лондонской Национальной галереи. Эта мозаика должна была состоять из четырех циклов: "Пробуждение муз", "Труды жизни", "Удовольствия жизни" и "Современные добродетели". В медальонах мозаики он воссоздал узнаваемые лица своих современников в виде мифологических и аллегорических фигур. Вирджиния Вулф представлена как Клио - муза истории, Грета Гарбо как Мельпомена - муза трагедии. Орел с лицом Уинстона Черчилля когтит свастику - это "Избавление". Но нас, конечно, больше всего привлекает медальон под названием "Сострадание", созданный в 1952 г. На нем запечатлены руины города, по всей вероятности, Ленинграда, на земле лежит женщина с характерной ахматовской челкой, а над ней распростер свои крылья ангел, пытающийся защитить несчастную… Конечно, не о таком изображении Ахматовой думал Н. В. Недоброво.
Эта история с ангелом имеет свое продолжение. В октябрьском номере "Вестника" (№ 22, 2003) я прочитала интересную статью Владимира Фрумкина об Александре Галиче "Уан мэн бэн(н)д". В главке "Но ангел стоял за спиной у нее" Фрумкин рассказывает, как в 70-е годы после застолья в доме Галича, в котором принимали участие Сахаровы и писатель Владимир Максимов, Галич, как обычно, пел и читал стихи. "Эпиграфом к одному стихотворению "Без названия", - пишет Фрумкин, - стала строфа из стихотворения "Слава миру" Ахматовой, написанного в 1950 г. в надежде помочь сыну, находящемуся в лагере.
…И благодарного народа
Он слышит голос: Мы пришли
Сказать: где Сталин, там свобода,
Кончалось стихотворение Галича так:
По белому свету вели на расстрел
Над берегом белой реки.
И сын ее вслед уходившим смотрел
Торчала строка, как сухое жнивье,
Шуршала опавшей листвой.
Но Ангел стоял за спиной у Нее
И скорбно кивал головой.
"Не мог у Ахматовой стоять за спиной ангел. Слагать стихи во славу тирана - это непростительно, это нельзя оправдать ничем. Я бы написал: "Но дьявол стоял за спиной у Нее".
Не могу согласиться с В. Максимовым. Мне кажется, что Мнемозина, муза, ведающая судьбами поэтов, пожалела поэтессу и приставила к Анне Ахматовой ангела-хранителя, который в самые трудные минуты ее жизни все-таки распростирал над ней крылья, именно так, как это изобразил в своей мозаике Борис Анреп. Какое совпадение! Галич никак не мог знать о лондонской мозаике "Сострадание", и, тем не менее, интуитивно чувствовал, что Ангел не позволит Ахматовой выпить чашу горечи до дна. Она выстояла, сын вернулся. Но это уже другая история…
Разумеется, стихотворные строки не всегда в точности отражают жизненные события, зачастую они только их творчески преображенное восприятие. И, конечно, прав Г. П. Струве, первым на Западе издавший в 1965 г. полное собрание сочинений Анны Ахматовой, утверждая, что "ненадежен биографический подход (основывающийся на биографических фактах, письмах, воспоминаниях, мемуарах - О. Ш.) к поэтическому творчеству". И все же. Вооруженный биографическими фактами читатель может правильнее истолковать, прочувствовать те или иные поэтические строчки, расшифровать их подтекст, проследить, как жизненные перипетии нашли свое отражение в поэзии. Ведь "У шкатулки тройное дно".
Итак, повествование о единственной настоящей любви в жизни Анны Ахматовой подошло к концу. Мне хочется закончить его тем же ахматовским стихотворением, строки из которого она написала на "Вечере", подаренном Анрепу накануне его отъезда в Англию навсегда:
Я улыбаться перестала,
Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.
И эту песню я невольно
Отдам на смех и поруганье,
Душе любовное молчанье.
Для пытливого читателя прилагаю список остальных стихов Анны Ахматовой, связанных с именем Анрепа:
"Долго шел через поля и села…" май 1915, Петербург
"Сон", помеченное 15 марта 1915, Царское Село
"Ты мог бы и сниться мне реже…" 1914. (Хотя указан 1914 год, по материалам П. Н. Лукницкого посвящено Анрепу. Изменила год?)
"Из памяти твоей я выну этот день…" 4 апреля 1915, Петербург
"Выбрала сама я долю…" 4 мая 1915, Петербург
"Широк и желт вечерний свет…" июнь 1915, Слепнево
"Зачем притворяешься ты…" июль 1915, Слепнево
"Нет, царевич, я не та…" 10 июля 1915, Слепнево
"Я не знаю, ты жив или умер…" июль 1915, Слепнево
"Ты не обещан мне…" 1915
"Ждала его напрасно много лет…" 1916
"Я знаю, ты моя награда…" 28 апреля 1916, Царское Село
"В каждых сутках есть такой…" 1916, Царское Село
"Высокомерьем дух твой помрачен…" 1 января 1917, Слепнево
"Мы не умеем прощаться…" март 1917, Петербург
"Как площади эти обширны…" 10 марта 1917, Петербург
"Еще весна таинственная млела…" 14 апреля 1917, Петербург
"А теперь ты тяжелый и унылый…" 22 июля 1917, Слепнево
"В последний год, когда столица наша…" 1916 (?)
"Ты отступник: за остров зеленый..." июль, 1917, Слепнево
"Просыпаться на рассвете…" июль 1917, Слепнево
"Когда о горькой гибели моей…" 1917
"Я именем твоим не оскверняю уст…" 1924 (?)
"Веет ветер лебединый..." 1922
"Не прислал ли лебедя за мною…" февраль 1936, Москва.
Из "Черных песен"
1. "Прав, что не взял меня с собой…"
"Всем обещаньям вопреки…" 1961, Комарово.
"Новогодняя баллада" 1923.