Анна Ахматова: Pro et contra. -
СПб.: РХГИ, 2001. - С. 539-586.
Ахматова и Н. В. Недоброво
"Милой Вере1* - лучшее, что написано о молодой Ахматовой": такую надпись А. А. Ахматова сделала на машинописной копии статьи Н. В. Недоброво о ней, даря эту копию одной своей знакомой пятьдесят лет спустя после написания статьи - 21 ноября 1964 года.
А летом 1965 года, в Париже, в беседе с Н. А. Струве (см. в нашем втором томе "Восемь часов с Анной Ахматовой"), она о той же статье сказала, противопоставляя ее напечатанной в "Новом мире" заметке о ее поэзии А. Синявского: "Он [Синявский] знал всю мою поэзию, но так и не понял, а вот Н. В. Недоброво знал только первые мои две книжки, а понял меня насквозь, ответил заранее всем моим критикам, до Жданова включительно. Его статья, напечатанная в одной из книжек "Русской мысли" за 1915 год, лучшее, что обо мне было написано..."
Этот дважды высказанный отзыв о статье Недоброво в превосходной степени достаточен для того, чтобы привлечь внимание к никогда не воспроизводившейся, забытой и сейчас многим недоступной статье, и мы поэтому включаем ее в приложение к настоящему тому. (Статья Недоброво имеется теперь в английском переводе в американском журнале "Russian Literature Triquarterly". № 9. Spring 1974. P. 221-236.)
Статья Недоброво была напечатана в июльской книге "Русской мысли" за 1915 год, с двумя примечаниями: одним редакционным - о том, что статья была сдана в редакцию в апреле 1914 года и непечатание ее было задержано преимуществом, которое давалось статьям, связанным с войною; и другим - авторским: о том, что приводимые в статье выдержки из "Четок" были сверены с вышедшим в мае 1915 г. вторым изданием. Таким образом, статья пролежала в редакции больше года, хотя редактор журнала, П. Б. Струве, очень ценил сотрудничество Н. В. Недоброво (а по словам Ахматовой в разговоре с Н. А. Струве, она даже была "заказана" ему П. Б. Струве, но в этом позволительно усомниться: инициатива статьи почти наверняка принадлежала самому Н. В.).
Автор статьи, Николай Владимирович Недоброво (1882-1919), был не только автором "лучшего, что было написано о молодой Ахматовой" - его с ней связывали близкие личные отношения, и он сыграл в ее жизни довольно большую роль.
Сейчас незаслуженно почти забытый, он перед Первой мировой войной и в годы самой войны занимал довольно видное место в литературной жизни Петербурга. Он был известен и как поэт, и как литературный критик, и как теоретик стиха. Правда, стихов своих ему так и не удалось собрать, и они остались разбросанными по тогдашним повременным изданиям (главным образом в "Русской мысли" и в "Северных записках"). А литературно-критическая продукция его невелика: кроме статьи об Ахматовой - интересная статья о Фете под названием "Времеборец (Фет)" в "Вестнике Европы" за 1910 год; статья о В. И. Туманском в "Известиях отделения языка и литературы Академии наук"; статья о ритме и метре в "Трудах и Днях" Андрея Белого (1912); и несколько рецензий нот как будто и все, если не считать нескольких неподписанных заметок в "Аполлоне", в отношении которых авторство Недоброво весьма вероятно. В письмах Недоброво к его другу Б. В. Анрепу, о которых будет сказано ниже, есть еще указание на прозаическое произведение - повесть "Души в маске" - и на предстоящее появление его в печати, но нам пока не удалось установить, было ли оно опубликовано, и если да, то где (в "Северных записках" между 1913 и 1917 гг. его не было). Самое крупное литературное произведение Недоброво - трагедия в стихах "Юдифь", на библейскую тему, написанная еще в 1912-1913гг., появилось в печати уже посмертно, в 1923 г., в зарубежной "Рус ской мысли", редакция которой получила рукопись от вдовы писателя (вероятно, через Ю. Л. Сазонову-Слонимскую2*)1.
Н. В. Недоброво вырос и окончил гимназию в Харькове. По окончании гимназии он переехал в Петербург - учиться на историко-филологическом факультете университета. Окончив университет, поступил на службу в канцелярию Государственной Думы, где его сослуживцем был другой ныне забытый поэт той эпохи, Александр Кондратьев3*. В конце 1916 г. Недоброво с женой уехал на Кавказ. Обострение долголетней болезни, туберкулеза почек, вынудило его остаться там и после Февральской революции. Он жил сначала в Сочи, а потом в Красной Поляне, в Черноморской губернии. В 1919 г., после занятия Северного Кавказа большевиками, Недоброво переехали в Крым, где Н. В. и скончался 5 декабря 1919 г. (в Ялте).
Ко времени написания статьи об Ахматовой Недоброво был уже довольно давно знаком с нею лично. Знакомство это быстро перешло в близкую и даже интимную дружбу. В "Белой стае", третьем сборнике стихов Ахматовой, вышедшем в начале 1917 годи и включавшем стихи главным образом 1914-1916 гг., четыре стихотворения были посвящены Недоброво. Правда, в первых изданиях посвящения эти не были Ахматовой обозначены: они появились в форме инициалов "Н. В. Н." - только в четвертом, дополненном, издании сборника, вышедшем уже после смерти Недоброво (оно было напечатано в Берлине, но помечено "Петербург, 1923"). Среди этих четырех стихотворений самое раннее ("Целый год ты со мной неразлучен...") было помечено 1914 годом; но в более поздних сборниках ("Из шести книг", 1940; "Стихотворения", 1961; и "Бег времени", 1965) эта дата были почему-то изменена Ахматовой на 1915: "неразлучность" их в самом деле могла начаться в 1914 г., а 1915 год - это уже начало конца их близости.
Другие стихотворения, которые Ахматова снабдила посвящениями Недоброво, относятся к 1915 и 1916 гг. Это - "Есть в близости людей заветная черта..." (весна 1915), "Все мне видится Павловск холмистый..." (1915) и "Царскосельская статуя" (осень 1916). Для последнего стихотворения, наиболее из всех безличного, Ахматова в сборнике "Из шести книг" раскрыла инициалы, дав полностью имя Недоброво.
Об отношениях Ахматовой с Недоброво письменных, а тем более печатных, свидетельств немного. В "Указателе личных архивных фондов в государственных хранилищах СССР" (т. II: Н-Я; М., 1963) значатся под именем Недоброво семь единиц хранения за годы 1904-1914 в ЦГАЛИ и 81 единица хранения за годы 1887-1917 в Пушкинском Доме. Среди этих материалов могут быть и письма Н. В., и письма к нему. В Государственной публичной библиотеке с 1967 г. находятся на хранении принесенные ей в дар В. А. Знаменской-Щербачевой - той самой "Верой", которой Ахматова подарила машинопись статьи Недоброво о себе, - 20 писем Н. В. Недоброво и 11 писем его жены. Фотокопии этих писем и некоторых других материалов, относящихся к Недоброво (в том числе повесток заседаний Общества поэтов, основанного Недоброво совместно с Е. Г. Лисенковым в 1913 г.,4* а также несколько фотографий: самого Недоброво, его жены и самой В. А. Знаменской), были присланы Знаменской ближайшему другу Недоброво, Борису Васильевичу Анрепу, жившему в Лондоне, и по просьбе самой Знаменской пересланы им мне - так же, как и 24 письма, полученные им от Знаменской между февралем 1967 и октябрем 1968 г. 2 В сентябре 1968 г. Анреп связал меня эпистолярно с В. А. Знаменской, и я получил от нее три письма. В моих руках имеются также 30 писем Н. В. Недоброво к Б. В. Анрепу за годы 1910-1914 (последнее письмо датировано 12 мая 1914 г.). Они были подарены мне Анрепом вскоре после Второй мировой войны, вместе с альбомом собственноручно записанных стихотворении Недоброво.
Б. В. Анреп и Н. В. Недоброво познакомились, когда они оба были учениками 6-го класса 3-й гимназии в Харькове, в которую Анреп перевелся в 1899 г., когда отец его был назначен попечителем Харьковского учебного округа. До того времени Анреп учился в Петербурге. Вот что он рассказал о своем знакомстве с Недоброво в написанных им по моему настоянию вое поминаниях о их дружбе (он давно обещал мне сделать это, но записал свои воспоминания только в 1969 г., уже незадолго до смерти):
Мне было 16 лет. Из петербургской гимназии я был переведен в шее той класс 3-й харьковской гимназии на Кокошкинской улице. [...] Класс был многочисленный, и инспектор посадил меня в передний ряд парт, что считалось привилегией. Парты были на двух учеников каждая, и рядом со мной был посажен некий хорошо воспитанный фон-дер-Лауниц, сын местного предводителя дворянства, очень милый, но не очень преданный школьным занятиям, будущий офицер, славно погибший в Первую мировую войну.
Ученики смотрели на меня с интересом, отчасти потому, что я был новичком из столичного Петербурга, а также потому, что я был сыном попечителя. Это любопытство было мне неприятно и заставило меня замкнуться - тем более что компания была весьма разношерстная.
Шел урок истории, - пережевывание освобождения Греции. Меня мало занимало то, что говорил учитель, и я был занят более интересным делом: читал под партой "Prometheus Unbound" Shelley. Я увлекался тогда этим английским поэтом и рассчитывал, что учитель, который стоял в проходе между партами у задней стены, не заметит моего "преступления". Вдруг я услышал:
- Анреп, назовите греческого национального героя, который сыграл большую роль в освобождении Греции.
Я встал, отупев, но смутно вспомнил знаменитое имя.
- Рекомендую вам слушать меня более внимательно. Недоброво, может быть, вы ответите на мой вопрос?
Изящный ученик с последней парты первого ряда встал, улыбаясь:
- Каподистрия - он сыграл большую роль во время восстания греков против турок. Родился на Корфу в 1776 году, был некоторое время диктатором возрожденной Греции, но был убит политическими врагами в 1831 году.
- Прекрасно, - сказал учитель. - Я вам ставлю пятерку.
Урок кончился. Ученики бросились к выходу из класса. Сконфуженный, я остался на своем месте и вынул английскую книгу из-под парты. Недоброво подошел ко мне, приятно улыбаясь.
- Да вы гений, вы нас всех развеселили.
Я вспыхнул.
- Вы читали, я вижу, английскую книгу. Позвольте познакомиться.
- Я не слушал, я читал Шелли. "Падокордия", - лучшее, что я мог придумать.
Старушка в коридоре сидела за прилавком и продавала чай, бутерброды, паюсную икру, пирожки с мясом и капустой. Мы разговорились.
- Зачем вы приехали в Харьков? Я только и мечтаю перебраться в Петербург. Я должен был бы быть в седьмом классе, но потерял целый год, заболев воспалением мозга, и доктора запретили мне всякие умственные занятия. Вел растительный образ жизни. Теперь воскрес.
Разговор перешел на литературные темы. За все время нашего знакомства и последующей дружбы это был наш главный предмет разговоров. Недоброво меня сразу прельстил и своим изящным видом, и прекрасными манерами, и высоким образованием. Он заставлял меня задумываться и высказываться о вещах, о которых я раньше и не думал. Со своей стороны, он любил анализировать и свои чувства, и поэзию, и философию, а если критиковал мои взгляды, то делал это всегда очень деликатно, и очень умело заставлял меня принимать свои логические заключения и взгляды, ждал наших встреч, и каждая являлась для меня событием.
В первый же день нашего знакомства Недоброво ждал меня при выходе из гимназии.
Мой сосед в классе, Лауниц, сказал мне, что Недоброво считает себя головой выше всех товарищей и мало с кем говорит. Он на это имел полное право. Он недостаточно знал иностранные языки, но иностранная литература была ему хорошо знакома, и он поражал меня своими острыми замечаниями об известных писателях. Я чувствовал, что я не на его высоте, и старался не ударить лицом в грязь. Я стал искать его дружбы, и мне льстило, когда я почувствовал, что и он ищет моей. Мы становились неразлучны. Обыкновенно он провожал меня до дому.
- До завтра, Борис Васильевич.
- До завтра, Николай Владимирович.
Мы были всегда на "вы" и на "имя-отчество".
"мать Недоброво живет, сдавая комнаты постояльцам, а кажется, отец Недоброво - уездный полицейский чиновник или что-то вроде того - с женой, говорят, не живет. А сестра Недоброво, очень красивая женщина, живет где-то актрисой, а вы знаете, Прасковья Михайловна, что это значит: актриса!"). Анреп прибавляет, что о своей семье Недоброво никогда ему не говорил, но все эти сплетни казались ему вздором и только вызывали в нем сочувствие. Только раз как-то, когда разговор зашел о древней России, Недоброво сказал, что его предок, боярин Недоброво, был казнен Иоанном Грозным, а опричники разграбили его имение, и их род после того обеднел3. Во всяком случае в Харькове все встречи между Анрепом и Недоброво происходили либо в гимназии, либо на улицах. Позже, в Петербурге, ситуация совершенно изменилась.
Анреп и Недоброво проучились вместе в 6-м и 7-м классах. После этого родители услали Анрепа в Англию (по-видимому, на один год). В Харьков он уже не вернулся, так как отец его был назначен попечителем Петербургского учебного округа, и семья опять переехала в Петербург. В 1902 г., то есть, очевидно, сразу по возвращении в Россию, Анреп поступил в Императорское училище правоведения, Недоброво он, по его словам, до того потерял из виду, получая от него только редкие письма (письма эти у него не сохранились; возможно, что они хранятся ибо в фонде Недоброво в ЦГАЛИ или в Пушкинском Доме, ибо в семейном фонде фон Анрепов - приставкой "фон" пользовался еще отец Б. В., сам Б. В. ее отбросил - в ЦГАЛИ).
Когда же, когда Анреп поступил в Правоведение, он получил письмо от Недоброво, что тот приезжает в Петербург и поступает в университет. Недоброво стал бывать у Анрепов в доме почти каждую неделю. Вел он себя безукоризненно, целовал матери Анрепа ручку, поддерживал светский разговор. Отец Анрепа прислушивался к его мнениям, заинтересовался им, и между ними завязались беседы на политические и академические темы. Анреп пишет:
Я обратил внимание, что Недоброво с большим вниманием выслушивает отца, часто не соглашается с ним, но высказывается крайне вежливо, не сдавая, однако, своих позиций. Отец был октябрист, Недоброво - кадет. Он мечтал о конституции наподобие английской; он также думал, что федеративное русское государство, ввиду разнообразия национальностей, входящих в состав России, явится логической необходимостью в будущем.
То, что Анреп говорит здесь о разговорах между его отцом и Недоброво, относится, очевидно, к более позднему времени: между 1902 и 1905 гг. ни кадетов, ни октябристов еще не существовало. Но именно отец Анрепа, который в 1907 г. стал членом III Государственной Думы и примкнул к фракции октябристов, рекомендовал Недоброво в канцелярию Думы. Сделал он это, несмотря на расхождение в политических взглядах.
"о Тютчеве, о Фете, об Анненском, о Блоке, о других русских поэтах, а также о Бодлере и Верлене, которые сильно вдохновляли нас". И Б. В. и Н. В. оба в то время писали стихи. По словам Анрепа, Недоброво к большинству молодых поэтов был очень строг и не стремился входить в личные отношения с ними, вследствие чего "многие считали его снобом и чуждались его". Анреп говорит также, что он особенно ценил и личность и литературное творчество Вячеслава Иванова, а тот "со своей стороны высоко ставил ум, критические статьи и литературную требовательность Н. В., часто виделся с ним, и между ними возникли теплые дружеские отношения". Здесь Анреп опять несколько упреждал события: сближение между Недоброво и Вячеславом Ивановым относится к более позднему времени, когда сам Анреп уже жил за границей. Из поэтов, более близких к нему по возрасту, Недоброво дружил с Ю. Н. Верховским (1878-1956) и А. Д. Скалдиным, (1885-1943) и одно время с гр. В. А. Комаровским (1881-1914). Ю. Л. Сазонова тоже упоминает, что Вячеслав Иванов ценил и любил Недоброво. По eе словам, то же относилось и к Андрею Белому.
В дальнейшие годы учения Анреп и Недоброво встречались реже - оба были слишком заняты. Рассказывая об этом периоде, Анреп пишет:
Несмотря на свое холодное отношение ко многим коллегам и товарищам, Н. В. искал людей интересных и, очевидно, нашел нескольких, которые его привлекли и с которыми он любил встречаться. Может быть, потому, что он провел свои ранние годы в провинции, петербургское обще ство привлекало его также своим лоском, но, конечно, он избегал поверхностных людей, и интеллигентность и оригинальность были, вероятно, качествами, которые он ценил больше всего. Была и другая и весьма привлекательная сторона в его характере: он был прекрасным фигурным конькобежцем, мы иногда ходили вместе кататься на коньках, и я, как и другие, любовался его искусством на льду. Он также любил танцы и на балах, как, например, на балах Академии художеств, привлекал взоры дам. На одном из этих балов (насколько помню) он встретил одну из самых красивых женщин, известных в мире художников, - Любовь Александровну Ольхину, а также одного из ее друзей, художника Димитрия Семеновича Стеллецкого5*, с которым он меня познакомил. Эти новые знакомства имели важные последствия в нашей жизни. Стеллецкий вошел в мою семью как родной и стал моим большим другом и изменил совершенно мои интересы, заставив меня бросить академическую карьеру и стать художником. А Недоброво женился на Л. А. Ольхиной.
По поводу того, что Анреп пишет о Недоброво как конькобежце, заслуживает быть отмеченным, что, несмотря на свою раннюю болезненность, приведшую к преждевременной смерти, он в те предвоенные годы занимался разными видами спорта, явно преодолевая свою видимую "немощность" огромными усилиями воли. В разное время он увлекался верховой ездой, фехтованием, лыжными прогулками, катаньем с гор на санях, игрой в теннис.
Анреп по окончании Правоведения поступил в университет на 4 курс. Сдав все переходные экзамены, а также государственный экзамен, он был оставлен при университете по кафедре Л. И. Петражицкого для подготовки к званию магистра. Но все эти планы и намерения пошли прахом в результате знакомства его со Стеллецким, который был тогда скульптором (им, между прочим, были вылеплены бюсты Недоброво и Анрепа, а также, кажется, отца последнего): Стеллецкий объявил Анрепу, что он губит свою жизнь "юристикой", что он - поэт, художник.
- Бросьте все, посвятите себя искусству.
Новый мир открылся передо мной. Еще год я старался совместить "юристику" с искусством. "Спрошу Н. В.", подумал я и пошел к нему. [...] Н. В. принял меня особенно ласково:
- Ты переживаешь бурю в себе, которую, может быть, ты переживешь только раз в жизни. Ты материально обеспечен, и ты горишь высокими желаниями. Стеллецкий прав - может быть, ты никогда не будешь знаменитым художником, но что такое знаменитость перед любовью? Ты всегда будешь каяться, что не последовал проснувшейся страсти. Бросай свою "юристику", говоря словами Стеллецкого, и начинай свою новую жизнь. Я тебя благословляю, хотя и чувствую, что я тебя потеряю. Но спросим Любовь Александровну (она тогда еще не была, по-видимому, женой Недоброво. - Г. С).
Л. А. убедила Анрепа последовать совету Стеллецкого, они оба поцеловали его, и это его "очень тронуло".
происшедшую с ним перемену и просил простить ему его "измену" Сам же уехал со Стеллецким в Италию, потом в Париж, стал учиться живописи - и у Стеллецкого и в разных школах. В 1908 г. он переехал на постоянное жительство в Париж, где обзавелся студией на бульваре Араго, которую сохранял за собой до 1965 года (я там у него бывал в 50-х годах). Позднее у него была также студия на северной окраине Лондона, около Hainpstead Heath. Первое время на лето он обычно возвращался в Россию, к родителям - вероятно, в небольшое имение в Борисоглебском уезде Ярославской губернии. Недоброво, который тем временем женился, на лето обычно уезжал в Крым, и встреч между ними, по-видимому, в эти первые годы жизни Анрепа за границей не было. Зато установилась вскоре оживленная дружеская переписка: от периода заграничной жизни Анрепа сохранилось 30 писем Недоброво к нему, принадлежащих сейчас мне.
Некоторые сведения о дальнейшей жизни Анрепа читатель найдет в этом же томе в очерке "Ахматова и Б. В. Анреп".
2
В статье Ю. Л. Сазоновой, которую она назвала "Опыт портрета", мы находим следующее описание наружности Н. В. Недоброво, значительно дополняющее рассказ Б. В. Анрепа:
Николай Владимирович Недоброво был чрезвычайно тонок, с узкими, чуть покатистыми плечами и поднятой на высокой крепкой шее узкой головой. В его внешнем облике прежде всего запоминались руки с узкой, нежно-розоватой длинной кистью, с тонкими нежными пальцами - руки редкой красоты и выразительности. И запоминался ослепительный фарфоровый блеск его кожи, поразительно сочетавшийся с резкими очертаниями его мужественного лица. Решительный нос с горбиной, два крыла широких "соболиных" бровей над продолговатой узостью длинных глаз, почти спрятанных в тихое время и вдруг расширявшихся в открытое голубое сияние: редкий человек мог вынести это голубое сверкание, и часто спорщик отступал не перед логическими доводами Николая Владимировича, а перед внезапно раскрывшимся синим блеском его глаз. В гневе глаза становились большими и синими, с черным огнем в середине, блистали прямо на ослушника, - и всегда в этом гневном блистании чувствовалась правда возмущенного духа.
В лице его бывал и тихий блеск: при изгибе узких ярких губ блистали "жемчужными" переливами ровные белые зубы. Губы были самой резкой и самой изменчивой чертой в лице. Когда они сжимались, опуская углы книзу, общение невольно прекращалось; но те же неприязненные сухие губы, раздвинутые длинной улыбкой, становились детски-приветливыми, радостными. Иногда углы приподнимались, и опускалась середина, создавая странный узор - это при стараниях уловить собеседника в петлю своих умозаключений.
создавали общее впечатление хрупкости. "Перламутровый мальчик" звали его в интимном кругу в пору его студенчества. "Он фарфоровый", пугались друзья потом, когда видели узкий очерк застенчиво улыбавшегося Н. В. среди реальных "трехмерных" фигур остальных собравшихся. Особенности внешнего облика отличали его сразу: его нельзя было пропустить, не заметить. Люди, видавшие его мельком где-нибудь в людном месте, с полной точностью вспоминали его через много лет.
К этому добавлялось ощущение несовременности: "у него лицо Чаадаева", "он совсем из сороковых годов". Такой тонкий, хрупкий, что кажется, всякий может его обидеть - но вот оказывается, он очень силен, и узкое тело его напряжено крепкими мускулами. Такой нежный, "фарфоровый", что, кажется, дуновение ветра может его погасить - но вот оказывается, годы болезней и несчастий не изменили его: все тем же перламутром блистало лицо его за несколько дней до смерти и так же безупречны были линии узких рук, когда они уже держали кипарисовый крест с обвивавшей его белою розой4.
Знакомство Недоброво с Ахматовой произошло в 1913 году, но когда именно, мы не знаем. Лето 1913 года Недоброво и его жена проводили за границей - сначала на курорте в Германии, а потом в Париже, где встречались с Анрепом. Встреча с Ахматовой могла произойти и до того, в Петербурге, в Обществе Постов или в редакции "Аполлона", но первое упоминание ее имени в переписке с Анрепом - в письме от 29 октября 1913 года. Одна короткая фраза: "Источником существенных развлечений служит для меня Анна Ахматова, очень способная поэтесса..." В следующем письме (16 ноября) Ахматова упоминается снова:
Я, за последнее время, чувствую себя как будто лучше, хотя и дорогою ценой. Я окружаю себя людьми, в обществе которых трачу время до такой степени щедро, что его вовсе на себя не остается. О. А. (жена художника Химона6*. - Г. С), Ахматова, девица Рейнольде, одна влюбленная в Л. А., очаровательная своею молодостью курсистка, целое "Общество поэтов", возродившееся недавно "Общество ревнителей", в состав совета которого я на днях избран, - все это мелькает передо мной, возбуждая мои чувства и давая мне передышки в том глубоком унынии, которое совершенно затопляло меня прежде.
Мы знаем, что с г-жой Химона Недоброво был давно знаком, что с "очаровательной курсисткой", то есть В. А. Знаменской, он познакомился еще весной того же года, так что не исключена возможность и более раннего знакомства с Ахматовой.
что там у него будет "два занятия - писание и спорты: лыжи, коньки, катанья с гор". Есть основание думать, что в эту зиму в спортивных занятиях спутницей его была Ахматова. Но упоминания ее имени в этом письме нет. После того в письмах был долгий пробел: следующее письмо датировано уже 27 апреля 1914 г. Около половины его уделено Ахматовой, причем можно думать, что еще до того Недоброво послал своему другу какие-то стихи ее, или же предположить, что какое-то письмо Недоброво об Ахматовой и ее стихах не сохранилось у Анрепа (сама Ахматова подарила ему свои ранние сборники гораздо позже: "Вечер" в 1916 г., "Четки" и "Белую стаю" в 1917 г.). Недоброво писал:
Твое последнее письмо меня очень обрадовало - то, что Ты так признал Ахматову и принял ее в наше лоно, мне очень дорого; по личным прежде всего соображениям, а также и потому, что, значит, мы можем считать, что каждому делегирована власть раздавать венцы от имени обоих. Я всегда говорил ей, что у нее чрезвычайно много общего, в самой сути ее творческих приемов, с Тобою и со мною, и мы нередко забавляемся тем, что обсуждаем мои старые, лет 10 тому назад писанные стихи, с той точки зрения, что, под Ахматову или нет они сочинены.
Попросту красивой назвать ее нельзя, но внешность ее настолько интересна, что с нее стоит сделать и леонардовский рисунок и гейнсборовский портрет7* маслом, а пуще всего поместить ее в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии. Осенью, приехав сюда, я думаю, Ты не откажешься ни от одной из этих задач5.
Портретов Ахматовой, будь то в духе Леонардо или Гейнсборо, Анреп не оставил. Но много лет спустя после этого письма, когда Недоброво уже давно не было в живых, он - может быть, памятуя о его словах - ввел изображение Ахматовой в свою мозаику на полу в вестибюле Национальной галереи в Лондоне. Мозаика изображает мир искусств, и в ней фигурирует также известная английская писательница Эдит Ситвелл8*. Весьма вероятно, что письмо Анрепа, на которое откликался тут Недоброво, сохранилось в бумагах последнего.
В следующем письме от 12 мая, последнем сохранившемся письме Недоброво к Анрепу - Н. В. опять писал об Ахматовой:
случае, она просит передать Тебе, что только восторги незнакомца и способны ее тронуть, так как восторгами добрых знакомых она переобременена сверх меры и никак не может разобраться, к чему, собственно, они относятся.
Через неделю нам предстоит трехмесячная, по меньшей мере, разлука. Очень это мне грустно.
Дальше Недоброво писал, что лето его начнется в начале июля и что он, вероятно, полностью проведет его в Крыму:
... Мне хочется не иметь никаких обязанностей, даже лечебных, не иметь новых впечатлений, а, отдыхая телом на старых местах, писать побольше для того, чтобы развлекать Ахматову в ее "Тверском уединении" присылкой ей идиллий, поэм и отрывков из романа под заглавием "Дух дышит, где хочет" и с эпиграфом:
И вот на памяти моей
Одной звездой любви светлей.
В этом романе с поразительной ясностью будет изображено противозаконие духа и нравственностей человеческих. Сделано это будет с обыкновенным искусством.
Из этих двух писем 1914 года видно, какое большое место в жизни Недоброво заняла к тому времени А. А. Ахматова. Роман, о котором он писал в последних процитированных строках, не был, насколько известно, написан, но, может быть, и был начат, и в бумагах Недоброво могли сохраниться наброски его. В них могли отразиться и отношения его с Ахматовой.
Вскоре после майского письма Недоброво уехал в Крым. По-видимому, он уехал один; во всяком случае на часть этого лета Л. А. уехала с теткой в Германию, где ее застала война. Ахматова уехала в Слепнево, свое "Тверское уединение". Анреп же, которого ждали в Петербурге осенью, приехал в Россию еще летом, ибо началась война, которой Недоброво, видимо, не ждал. Из-за войны, видимо, и Недоброво вернулся в Петербург раньше срока, равно как и Ахматова. Анреп был призван как офицер запаса, но, прежде чем проследовать на фронт, задержался недолго в Петербурге, и Недоброво познакомил его с Ахматовой. В 1915 году они стали встречаться, когда Анреп приезжал с фронта в отпуск. Знакомство это оказалось роковым для отношений Недоброво с Ахматовой. Отразилось оно и на его отношениях с Анрепом. Если не сразу, то во всяком случае уже весной 1915 года в сердце Ахматовой место Недоброво занял самый близкий друг его, о котором он так много с ней говорил. Несомненный лирический герой многих любовных стихотворений Ахматовой 1915-1917 гг. - Борис Анреп. Это он "на память чуда" дал ей кольцо; его дух "высокомерьем помрачен"; он думает, что она "пришла на помощь" его "неверью"; он - "отступник", который "за остров зеленый" (Англию) "отдал, отдал родную страну" и т. д. Подробнее всю историю отношений Анрепа и Ахматовой читатель найдет ниже в рассказе самого Анрепа. Оставила ли Ахматова какой-нибудь рассказ об этом эпизоде в ее жизни, нам не известно. Но в поэзии ее он сыграл большую роль.
3
"очаровательной курсисткой" очень скоро установились отношения, которые, пожалуй, всего лучше можно охарактеризовать как amitie amoureuse6. Из писем В. А. Знаменской к Б. В. Анрепу мы знаем, что хотя она в те годы иногда и встречала Ахматову (первая встреча произошла на приеме у Недоброво в честь Вячеслава Иванова), она - по молодости и наивности - далеко не сразу догадалась о ее близости с Недоброво и, по-видимому, узнала о ней лишь из жалоб Любови Александровны. Так, в письме к Анрепу от 20 октября 1967 г. Знаменская писала, что Л. А. "тяжело переживала отношения А. А. с Н. В.". Отношение Л. А. к самой Знаменской было, напротив, полно нежной любви, с оттенком некоторой, очевидно ей вообще свойственной, сентиментальности, о чем свидетельствуют надписи на подаренных ею Знаменской фотографиях.
В письмах же Н. В. к Знаменской звучат ноты слегка игривой влюбленности. Похоже, что она сама отдала себе полный отчет в этом лишь много-много лет спустя, когда решила прочитать А. А. Ахматовой некоторые из писем Недоброво. В одном его письме к Знаменской из Крыма летом 1915 г. прозвучала неожиданная грусть, почти несомненно навеянная переменой в отношении А. А. к нему, хотя имя ее упомянуто и не было. Он писал: "Простите меня за короткое письмо - пусть оно будет снимком с Души, каждый день уменьшающейся в своем протяжении". Вскоре после этого в переписке между Недоброво и Знаменской наступил большой и необъяснимый перерыв (она сама не могла его объяснить): между августом 1915 г. и январем 1917 г. писем совсем нет. Может быть, это объясняется тогдашним настроением Недоброво, а также его болезнью. Зато очень характерны именно письма от августа 1915 г. Письмо от 11 августа начинается с полушутливого совета о том, как надо шить платья ("... так, чтобы всякая их складка, всякая пуговица и всякая отделка имела бы какой-нибудь смысл и преследовала определенную цель: или удобства для заключенного в одежду тела, или сподручности обращения с платьем, или, наконец, прельстительности"). А дальше Недоброво писал:
Я люблю вспоминать о Вас, и всякое напоминание о Вас мне приятно. Вы меня всегда упрекаете, что я не слишком хорошо к Вам отношусь - это, по-моему, и есть то единственное настоящее хорошее отношение, когда от человека просто ощущаешь удовольствие, совершенно отчетливо ощутимое. Мне приятно всегда представить себе, как я Вас увижу, как мы заговорим, и мне даже в воображении хочется подойти к Вам поближе и заговорить о чем-нибудь таком, о чем ни Вы, ни я ни с кем чужим не заговорим. Хочется от Вас какой-нибудь исповеди, какого-нибудь неожиданного проявления - и теперь, когда я пишу, я улыбаюсь и много-много чего припоминаю. Я многое в Вас очень чувствую, мне нравится, что в Вас это есть, и я всегда рад все это видеть и слышать. Помните наши разговоры в феврале 14 года на Кавалергардской? Если Вы сюда приедете, дайте скорее знать.
В. А. Знаменская жила в то время у матери и отчима в Григорове, под Новгородом. Недоброво же жил один в Петербурге, на Гагаринской - кажется, у родственников своей жены, которая поступила в армию сестрой милосердия и уехала на сербский фронт.
Следующее письмо, от 20 августа, опять начиналось с нескольких фраз о платьях ("... ради Бога, поменьше складок, особенно складок заглаженных - они только толстят платье, делают его не гибким на теле и бесполезно раздробляют внимание" и т. д.). Дальше читаем:
Работы в последние дни у меня стало меньше, и я сижу иногда вечерами дома, читаю и рассматриваю разные прекрасные старые книги, которые Анреп привез из Галиции. Здесь и Лафонтен9* с бесчисленным количеством гравюр, и Витрувий10*, и Буало11*, и Гораций12*, и итальянский "Декамерон"13* в издании XVI века и французский его перевод, в 10 томах с гравюрами, и много другого. Перечитывая иногда то ту, то другую новеллу, я вспоминаю, что Вы их любите, и думаю, как буду показывать Вам эти книги по Вашем приезде. Я живу в очень приятной комнате, но Вы меня в ней уже не застанете, так как в самом начале сентября я перееду в Царское, где и рад буду принимать Вас с самою большою нежностью. Там я сделаю то, о чем сейчас могу только говорить - крепко обнимаю Вас и целую.
Может быть, последовавший за этим письмом необычно долгий перерыв объяснялся тем, что их встречи - по крайней мере первое время после того - участились? Но Знаменская об этом не упоминает. Неясно даже, вернулась ли она в Петербург до отъезда Недоброво. Правда, от Л. А. Недоброво она получила открытку из Царского Села, датированную 18 мая 1916 г. и адресованную на Фонтанку, дом 24. Это был день годовщины знакомства между ними, и Л. А. писала ей:
Дорогая моя Верушка, по уговору шлю Вам в юбилейный день сердечный привет и пожеланье нам всем еще многих лет сердечной дружбы. Крепко целую мою дорогую. Ник. Влад. усердно кланяется.
Любящая Вас Л. Недоброво.
"за полученное письмо и поздравления (очевидно, с Рождеством и Новым годом) и просьбы не сердиться за то, что они "плохо" пишут: "... борьба за существование здесь очень трудна, еще труднее, чем в СПб, и отнимает все время". Из Сочи Знаменская получила от Недоброво три письма, а от его жены - два. Все они были адресованы в Григорово, но последнее переслано было почтой в Петербург. Этим последним письмом, написанным на Пасху, Недоброво, очевидно, откликался на известие о смерти матери Знаменской:
Христос Воскресе,
дорогой и далекий друг!
Нет одиночества, которого бы Он не пришел разделить, и нет смерти, о бессилии которой Он не пришел бы напомнить своим Воскресением. Он не приходит к маленькому горю и к призрачному психологическому одиночеству, но Вас, милый и бедный друг, Он коснется, а вернее уже и коснулся. Мне верится, что Вы все это чувствуете и что Ваше горе не черное. А утешаться в нем и не надобно. Живите, как всегда жили, и дайте Божьему миру как можно больше любви своей.
Мы очень опечалились скорбными вестями о Вас, и нас очень тронуло, что Вы прислали свои карточки; с особенной пытливостью я всматривался в Ваше лицо, думая о Вас и о том, как Вы все перенесете. Смотрел, пока вдруг сразу не успокоился надеждой, что у Вас на душе правильно.
сдержанно:
... я с наступившим теплом хотя и пободрее, но все-таки не чувствую ничего, кроме надоевшего чувства болезни да душевной тягости и скуки от неправедной жизни - неправедна жизнь, в которой нет ничего кроме заботы о себе, особенно теперь. В том, что я инвалиден именно теперь, я чую кару. Так бы мне хотелось на волю, в Петербург.
В любимый Петербург Недоброво больше не попал. После того Знаменская получила еще одно письмо от него из Красной Поляны (горной деревушки, куда они переехали из Сочи) от 4 августа 1917 г. и одну открытку оттуда же, а также одно - последнее - письмо от Н. В. из Ялты, написанное больше чем полгода спустя (27 марта 1918 г.). В нем он поздравлял В. А. с замужеством (она вышла в январе за скрипача В. Э. Фехнера) и кончал письмо так: "Я надеюсь, что Владимир Эдуардович согласится, не видав меня глазами, принять мои дружелюбные приветствия". В том же письме он говорил, что ни о жене, ни о внешней стороне их жизни не может сообщить ничего нового против недавнего письма Л. А., "которая Вам, однако, прелюбезно кланяется и крепко Вас обнимает"7.
Знаменская долго ничего не знала о судьбе Недоброво, которых гражданская война отрезала от нее. Даже вступая в переписку с Б. В. Анрепом в 1967 г., она считала, что Недоброво умер еще в 1918 г. О последних днях Л. А. Недоброво, которой удалось эвакуироваться из Крыма и при содействии ее старой знакомой О. А. Химона и одного американца8 поселиться в Италии, в Сан-Ремо, где она и скончалась довольно скоро от чахотки, В. А. узнала уже от меня.
4
Мы видели, что четыре стихотворения Ахматовой были ею открыто посвящены Н. В. Недоброво, начиная с позднего издания "Белой стаи". В письме Б. В. Анрепу от 17 мая 1967 г. В. А. Знаменская писала:
При встрече со мной на даче в Комарове 24 августа 1963 г. Анна Андр. в беседе о Николае Влад. перечислила мне ее стихотворения, ему посвященные; записывала я сразу при ее цитировании:
1. "Царскосельская статуя".
2. "Все мне видится Павловск холмистый...".
3. "Есть в близости людей заветная черта...".
"Пока не свалюсь под забором..." (1921 г.).
5. "Одни глядятся в ласковые взоры, / Другие пьют до солнечных лучей..." (1936 г.).
6. Бахчисарай: "Город чистых водометов, / Золотой Бахчисарай...".
А. А. тогда же говорила мне, что в новом издании ее стихотворений она везде проставит посвящения Николаю Влад.
Не знаю, какое издание А. А. имела в виду, и мне кажется, что эти 6 стихотворений не все, что ею посвящены Н. В. Недоброво.
"Целый год ты со мной неразлучен..."), не названное ею, но упомянутое в одном более позднем письме к Анрепу, уже были напечатаны с посвящением Недоброво в издании "Белой стаи" 1923 г., так что фраза А. А. о "будущем издании" не совсем понятна, даже если исходить из того, что А. А. могла не принимать во внимание напечатанное в Берлине издание "Белой стаи": все эти посвящения были налицо и в сборнике 1961 г. Очевидно, А. А. просто хотела сказать, что она оставит их и в следующих изданиях своих стихов. Или же ударение тут было на тех трех стихотворениях, которые до того не носили посвящения Недоброво. Но ни одно из них не носит такого посвящения и в вышедшем в 1965 г. "Беге времени".
Стихотворение под № 6 (в приведенном выше списке), начинающееся строкой "Вновь подарен мне дремотой..." (а не так, как записано у Знаменской), было написано еще при жизни Недоброво, в 1916 г. Из ряда помет под стихами мы знаем, что часть 1916 года (лето и осень?) А. А. провела в Крыму и, во всяком случае, была в связанном с детскими воспоминаниями Севастополе. Недоброво довольно часто ездил в Крым (на дачу жены проф. А. А. Смирнова в Алуште). Он провел там лето 1915 года. Но был ли он там в 1916 г., мы не знаем (я уже упоминал, что за 1916 год нет ни одного его письма к В. А. Знаменской; единственное письмо Л. А. Недоброво относится к маю 1915 г.). Во всяком случае встреча между ним и А. А. в Крыму в 1916 г. не невозможна. Нет оснований не верить В. А. Знаменской, которая дважды, ссылаясь на слова самой Ахматовой, пишет о посвящении стихотворения о Бахчисарае Н. В. Недоброво. С другой стороны, может показаться странным, что это единственное из перечисленных Ахматовой в разговоре со Знаменской стихотворений, написанное еще при жизни Недоброво, на котором она не обозначила посвящения. Между прочим, стихотворение написано не в Бахчисарае, а в Севастополе (Бахчисарай поэту "подарен дремотой"); и написано оно в плане прощально-воспоминательном - в таком именно плане А. А. в 1916 г. воспринимала свои отношения с Недоброво. Встреча с тем, к кому обращено стихотворение, могла быть и не в 1916 г., а раньше, хотя, насколько нам известна биография Ахматовой, в 1915 г. она в Крыму не была, а в 1914 г. Недоброво еще не "уходил" от нее в "царство тени", а такими словами кончается стихотворение о Бахчисарае:
Где прощалась я с тобой
И откуда в царство тени
Ты ушел, утешный мой!
"правды" не следует искать в стихах. Думается, однако, что если и была встреча реальная, а не иносказательная, то была она в 1916 г. Приведу первые три строфы (из пяти) этого, вошедшего в "Белую стаю", стихотворения - они своими царскосельскими реминисценциями тоже вызывают образ Недоброво:
Вновь подарен мне дремотой
Наш последний звездный рай -
Город чистых водометов,
Золотой Бахчисарай.
У задумчивой воды,
Вспоминали мы с отрадой
Царскосельские сады
И орла Екатерины
Он слетел на дно долины
С пышных бронзовых ворот.
Одно из стихотворений в списке Знаменской написано много лет спустя после смерти Недоброво, в 1936 г. Что оно "обращено" к Н. В., к его памяти, представляется мне весьма вероятным. Оно интересно поэтому как ретроспективное отраженно всего эпизода в поэзии Ахматовой. Приведу его полностью (по тексту "Бега времени"):
Одни глядятся в ласковые взоры,
А я всю ночь веду переговоры
С неукротимой совестью своей.
Я говорю: "Твое несу я бремя
Тяжелое, ты знаешь сколько лет".
И для нее пространства в мире нет.
И снова черный масляничный вечер,
Зловещий парк, неспешный бег коня.
И полный счастья и веселья ветер,
А надо мной спокойный и двурогий
Стоит свидетель... о, туда, туда,
По древней подкапризовой дороге,
Где лебеди и мертвая вода.
"Ленинград" (1940. № 2), с небольшим разночтением в стихе 15-м. Оно вошло в сборник "Из шести книг" (в раздел "Ива"), в сборник 1961 г. (где "Ива" была переименована в "Тростник") и в "Бег времени" - во все три без всякого посвящения. Слова В. А. Знаменской, с ссылкой на Ахматову, - единственное свидетельство о посвящении стихотворения Недоброво. Свидетельство - достаточно веское. Содержание стихотворения вполне соответствует посвящению. И в стихотворении опять реминисценции Царского Села, с которым у А. А. была связана память о Недоброво: "подкапризовая дорога" - аллея в Екатерининском парке в Царском, ведущая к сооружению, известному под названием "Большой Каприз"; оно состоит из арки, пересекающей аллею, а над аркой, служившей прежде въездными воротами, возвышается легкая беседка - "Каприз".
Еще одно стихотворение, названное Знаменской, если оно действительно посвящено Недоброво, тоже представляет собой посвящение посмертное. Оно было впервые напечатано в журнале "Записки мечтателей" в 1921 г.; потом вошло в раздел "Голос памяти" в книге "Anno Domini MCMXXI", с датой 1921. И сборнике 1961 г. его нет. В "Беге времени" оно напечатано, по без посвящения - вопреки словам А. А. о "будущем издании". Из всех стихотворений, в посвящении которых Н. В. Недоброво Ахматова призналась Знаменской, это, без сомнения, самое трагическое. Возможно, что именно в 1921 г. до А. А. доило известие о смерти Недоброво в Крыму (Крым был занят красными войсками в конце 1920 года), и стихотворение навеяно этим известием. Вот оно полностью:
Пока не свалюсь под забором
И ветер меня не добьет,
Мечта о спасении скором
Упрямая, жду, что случится,
Как в песне, случится со мной,
Уверенно в дверь постучится
И, прежний, веселый, дневной,
"Довольно,
Ты видишь, я тоже простил".
Не будет ни страшно, ни больно...
Ни роз, ни архангельских сил.
Затем и в беспамятстве смуты
Что смерти без этой минуты
Представить себе не могу.
Строка "И прежний, веселый, дневной" перекликается со строкой "А как прежде, и весел и юн" в более раннем стихотворении, которое сама Ахматова отметила, вместе с тремя другими, посвящением Н. В. Недоброво.
5
Мне думается, что В. А. Знаменская была права, считая, что семью стихотворениями не исчерпываются все стихи Ахматовой, относящиеся к Недоброво. Среди "любовных" стихотворений Ахматовой, относящихся к периоду ее близости с Недоброво, есть еще несколько, которые могли быть обращены к нему. Но Ахматова почему-то не назвала их Знаменской, и у них могли быть и другие адресаты - среди стихов 1913-1915 гг. есть и стихи, посвященные Кузьмину-Караваеву, и стихи, посвященные Б. В. Анрепу (см. об этом ниже, в рассказе самого Анрепа). В нескольких любовных стихотворениях 1913 года ("Покорно мне воображенье...", "Не будем пить из одного стакана...", "У меня есть улыбка одна...") фигурируют "серые глаза" любимого. К сожалению, я как-то не спросил Анрепа, какого цвета были глаза у Недоброво. Ю. Л. Сазонова писала о их "голубом сверкании" и "синем блеске". В одном стихотворении, которое легко могло быть посвящено Недоброво, глаза - "первых фиалок светлей".
"серыми глазами", которое часто - и, думается, ошибочно - относили к Александру Блоку, Ю. Л. Сазонова высказала предположение, что оно обращено к Недоброво. Это - стихотворение, начинающееся строками "Покорно мне воображенье / В изображеньи серых глаз". Вот что писала о нем Сазонова в статье в "Новом русском слове":
Николай Владимирович Недоброво был другом и отчасти вдохновителем поэтов начала века. С Ахматовой его связывала тесная дружба. Нам представляется, что в стихах Ахматовой в "Четках" -
Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,
Мой знаменитый современник,
она обращалась к Недоброво, а не к Блоку, как принято считать. Блок не был пленником прекрасных рук, и во всяком случае это не могло быть его отличительным признаком. О прекрасных руках жены Недоброво говорилось часто, и это как бы было ее особенностью. Руки же Ахматовой были невероятно гибки, так что она, скрестив их, могла охватить себя всю, соединив ладони за спиной, но это ставилось ей почти в укор, как и другие ее гимнастические возможности. Н. В. Недоброво мог быть назван пленником по своей обычной покорности жене, которую он полушутя называл "императрицей". Блок ничьим пленником в таком смысле не был. Эпитет "знаменитый", не применимый к мало печатавшемуся Недоброво, мог быть либо дружеским преувеличением, либо просто желанием направить критиков по ложному следу.
Последнее предположение Сазоновой вполне правдоподобно, как правильно, вероятно, и то, что она говорит о "счастливом пленнике". Но она обрывает цитату как раз перед теми строками, которые, если знать всё, что мы знаем, об отношениях Недоброво и Ахматовой (правда, всего мы, может быть, и не знаем: Недоброво рассказа о них не оставил, а рассказ Ахматовой, если таковой и имеется, пока неизвестен), едва ли можно отнести к Недоброво. Вот эти строки:
Вы - приказавший мне: довольно,
Поди, убей свою любовь!
Но все сильней скучает кровь.
Стихотворение, если верить помете под ним, написано в Слепневе в июле 1913 года. Оно может, таким образом, относиться только к самому началу знакомства между А. А. и Недоброво (знакомство это едва ли могло произойти раньше мая 1913 г.). Должны мы предположить, что она сразу же увлеклась им, а он, когда она уезжала на лето в Слепнево, "приказал" ей "убить любовь" и только позже сам сдался? При этом им могли руководить его дружеские отношения с Н. С. Гумилевым. Но никаких других указаний на такое развитие событий в романе Ахматовой с Недоброво у нас нет. Надо, однако, признать, что если элиминировать Блока, то, кроме Недоброво, никто другой, пожалуй, не мог бы быть адресатом этого стихотворения. Сама Ахматова никогда этого стихотворения к Блоку не относила. В своих передававшихся по телевидению воспоминаниях, позднее напечатанных по рукописи (Звезда. 1967. № 12. С. 186-187), она рассказала о своих немногочисленных встречах с Блоком. В комментарии к этому рассказу проф. Д. Е. Максимов говорит, что "легенду" о романе с Блоком А. А. решительно отрицала, а, читая ему свои воспоминания о Блоке, в шутку назвала их: "О том, как у меня не было романа с Блоком". Говоря о стихотворениях Ахматовой, относящихся к Блоку, из которых только одно было написано еще при его жизни, он даже не упоминает о том, что стихотворение "Покорно мне воображенье..." читатели обычно воспринимали как обращенное к Блоку. Несколько иначе, однако, поступил покойный В. М. Жирмунский (1891-1970), который в последние годы своей жизни занимался подготовкой к изданию полного собрания стихотворений Ахматовой. В статье "Анна Ахматова и Александр Блок" (Русская литература. 1970. № 3. С. 57-81), в которой он подробно останавливается на взаимоотношениях Ахматовой и Блока и на их поэтической перекличке, к трем "достоверным" стихотворениям Ахматовой о Блоке он условно присоединил еще два, которые, говорит он, "современники связывали с именем Блока без фактических доказательств - на основании биографических домыслов". Жирмунский отмечает, что в "Четках" эти два стихотворения напечатаны подряд, хотя первое написано в 1912 году в Царском Селе, а второе - в июле 1913 года в Слепневе. Первое стихотворение, где имя адресата, пишет Жирмунский, "может быть, подсказывается последней строчкой" -
о коротком, звонком имени, -
это - "Безвольно пощады просят..." Второе же стихотворение - "Покорно мне воображенье...". По поводу этого последнего Жирмунский говорит, что два его последние стиха "близко напоминают дарственную надпись к "Четкам"". Эту дарственную надпись Жирмунский приводит в той же статье. Она обрамляла печатное заглавие на титульном листе. Над названием Ахматова надписала "Александру Блоку", а под названием подписалась: "Анна Ахматова". За этим шло поставленное в кавычки двустишие: "От тебя приходила ко мне тревога / И уменье писать стихи" и дата: "Весна 1914 г. / Петербург". По поводу двустишия Жирмунский пишет, что оно, очевидно, представляет цитату, но сказать, откуда она - "из неизвестного нам стихотворения самой Ахматовой или из другого источника, также пока не разысканного", - нельзя. Первое представляется Жирмунскому более вероятным вследствие метрической формы дольника, неупотребительной в классической поэзии. Жирмунский прибавляет также, что "современники говорили, что у Л. А. Дельмас, воспетой Блоком в образе Кармен, были прекрасные руки", и отмечает, что в экземпляре "Четок", принадлежавшем Блоку, эти два стихотворения никакими пометками не выделены. Есть основание думать, что Жирмунскому должна была быть известна статья Сазоновой, но он ее гипотезы не упоминает, хотя в другом контексте и касается отношений Ахматовой с Недоброво.
"Высокие своды костела..." - о самоубийстве на почве несчастной, неразделенной любви, о "мальчике веселом", которому та, от чьего имени написано стихотворение, "принесла смерть" ("Я не знала, как хрупко горло / Под синим воротником..."). Несмотря на различие обстоятельств (самоубийца не застрелился, а повесился), "сюжет" этого стихотворения напоминает историю Всеволода Князева, молодого корнета, писавшего стихи и застрелившегося в 1913 году из-за О. А. Глебовой-Судейкиной. Самоубийство Князева - одна из тем первой части "Поэмы без героя". Счастливым соперником Князева здесь изображен Александр Блок. Читая "Поэму", я не мог не вспоминать стихотворение о "мальчике веселом". Между тем такого или сколько-нибудь похожего эпизода в жизни Ахматовой мы не знаем. Мне кажется, что это стихотворение (помеченное- "Ноябрь 1913") - один из примеров (есть и другие!) в поэзии Ахматовой, в том числе и любовной, стихов, написанных как бы не от ее имени, а от чьего-то чужого. Есть, конечно, у Ахматовой и "любовные" лирические стихотворения с чисто фиктивными персонажами. Некоторые стихотворения, как уже не раз отмечалось, написаны от имени лирического героя, а не героини - в мужском роде.
Что касается Недоброво, то не может быть, мне кажется, сомнения, что это он выведен в "Поэме без героя" как один из ряженых - тот, что "полосатой наряжен верстой" - и что к нему относятся строки:
Ты железные пишешь законы:
Хаммураби, ликурги, солоны
У тебя поучиться должны... -
"писал законов". При этом он был очень высокого роста, как можно видеть по одной любительской фотографии, на которой он снят в студенческом сюртуке и стоит именно "верстой". Фотография изображает пикник (кажется, на Островах), и на ней, кроме Недоброво, сняты Анреп, Стеллецкий, жена Недоброво и сестры Девель.
До строк о хаммураби, ликургах и солонах о наряженном верстой говорится, что он "как будто не значится в списках, в калиострах, магах, лизисках", и поэт называет его "ровесником Мамврийского дуба" и "вековым собеседником луны". Из дальнейшего следует, что он - поэт:
Существо это странного нрава,
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество,
И ни в чем не повинен: ни в этом,
Ни в другом и ни в третьем...
Вообще не пристали грехи.
Проплясать пред Ковчегом Завета
Или сгинуть!..
Да что там! Про это
Роль наряженного верстой в истории Пьеро (Князева) и Коломбины (Глебовой-Судейкиной) не совсем ясна. Как будто он в стороне: "И ни в чем не повинен...". Но наряженный верстой появляется снова в начале "Решки", в ироническом диалоге между автором и его редактором. На жалобы редактора о том, что нельзя понять, кто в "Поэме" в кого влюблен, "Кто когда и зачем встречался, / Кто погиб и кто жив остался, / И кто автор, и кто герой", и к чему рассуждения о поэте, поэт отвечает:
... Там их трое -
Главный был наряжен верстою,
А другой как демон одет, -
Их стихи за них постарались...
Третий прожил лишь двадцать лет,
И мне жалко его...
Таким образом, наряженный верстой (Недоброво?) оказывается главным. Но главный он - не в треугольнике с Пьеро и Коломбиной, где третий - "демон", то есть Блок; главный он - для самой Ахматовой. (Подозревать какую-либо роль Недоброво в истории Князева и Глебовой-Судейкиной нет никаких оснований.) Недоброво появляется еще раз, но уже без всякого маскарада, в коротенькой третьей главе первой части поэмы, но об этом будет речь дальше.
"железных законах" могли бы относиться и к нему, и, кажется, он сам так сначала и думал. Но в 1913 году его в Петербурге не было, и Ахматова с ним не была знакома, так что появление его на маскараде едва ли было бы оправдано. Но какая-то контаминация образов Недоброво и Анрепа в "ровеснике Мамврийского дуба" все же возможна. Анреп тоже был высокого роста, но при этом, в отличие от "хрупкого" и изящного Недоброво, и очень крупного сложения. В том, что в "подтексте" "Поэмы", если брать ее в целом, Анреп тоже играет роль, нет сомнения (см. об этом ниже, в рассказе самого Анрепа).
Отношений между А. А. и Недоброво Знаменская касалась в целом ряде писем к Б. В. Анрепу. Так, 23 апреля 1967 г. она писала, что летом 1964 или 1965 года (по другому письму это было именно в 1964 году) возила Ахматовой письма к себе, "прочла 5-6 вслух и... остановилась, застеснялась, что-то почувствовала неладное. А Анна Андр. говорит: "да, они носят влюбленный характер..." М. б. смешно, но точно какая-то тень ревности мелькнула".
При той же встрече В. А. дала Ахматовой копию письма Н. В. от 5 января 1914 г. и стихотворение его "Заяц", напечатанное в 1916 г. в "Альманахе муз", и "А. А. нашла (как считала и я), что это письмо интересно в связи с этим стихотворением - как показатель творческого процесса" (Недоброво писал о своих лыжных прогулках - не упоминая об Ахматовой - и они же составляли фон стихотворения).
В другом письме, говоря о жалобах Л. А. Недоброво по поводу Ахматовой, Знаменская писала, что последняя относилась к Л. А. "свысока, уничтожающе". "И как ей быть подругой Ник. Влад., когда ее вкусы дальше понимания Надсона не идут?": эти слова стояли в кавычках - очевидно, как слова Ахматовой, но когда и кому сказанные, остается неясным. В свою очередь Л. А. Недоброво выставляла против Ахматовой разные обвинения - вплоть до того, что она заразила ее мужа туберкулезом. Возвращаясь мыслью к прошлому, Знаменская так резюмировала свои впечатления: "Сейчас мне кажется, что в жизни душевной и физической Анна Андр. принесла много, много горестей Ник. Влад. (тогда я была слишком наивна, не смела)". Дальше в том же письме Знаменская писала:
Мне кажется, что Вы совершенно правы, что внешне, среди поэтов Ник. Влад. держался гордо и холодно, казался равнодушным, в душе же ощущал горечь и одиночество. Л. А. была нежной, преданной ему женщиной, но, пожалуй, ее вкусы были иные, чем у него. Мне он представлялся широко образованным человеком, с тонкими, глубокими и оригинальными суждениями не только в области поэзии, но и живописи и истории; человеком, жаждущим нежности, преданности, понимания. Он высоко ценил талант А. А. Ник. Влад. мне говорил, что он редактирует сборник стихов А. А. (это были "Четки") и когда он выйдет из печати-- "Вы с ним не расстанетесь". (А Анна Андр., когда я ей рассказала об этом - говорила, что он никогда не был редактором ее стихов.) Удивительно, что больше я ничего, никаких разговоров Н. В. об А. А. не помню, по-моему, он мне никогда ничего о ней не говорил. Несмотря на ряд прелестных стихотворений А. А., посвященных Н. В. (я потом напишу Вам те, которые она мне назвала - я их при ней же и записала), по-моему, она была изменщицей, и он об этом знал.
"влюбленности" Ахматовой в самого Анрепа и приводит следующие сказанные ей А. А. слова: "... мое отношение к нему [Анрепу] вызвало расхождение Н. В. с Бор. Вас, вот почему я ему ничего не говорила о Вас, не просила его адреса для Вас, чтобы не упоминать имени Ник. Влад. и его не огорчить". Передавая этот разговор с А. А., Знаменская прибавляет: "Это при Вашей встрече в Париже".
Похоже, что, рассказывая Знаменской об этой встрече, А. А. слукавила: из рассказа Анрепа видно, что она сама первая упомянула имя Недоброво. И, зная адрес Анрепа, она отказалась сообщить его Знаменской - та узнала его много позже от одной английской студентки, знакомой Анрепа, и сама вступила в переписку с ним.
Из рассказа Анрепа вытекает, что Ахматова не сказала ему (но он знал это), что в 1962 году она получила от меня переданные ей одним моим знакомым американцем выдержки из писем Недоброво к Анрепу - всё, что относилось в этих письмах к ней. Эту машинописную выписку она потом подарила В. А. Знаменской, и я узнал ее среди фотокопий, которые Государственная публичная библиотека по просьбе Знаменской послала Анрепу. В письме от 26 мая 1967 г. она писала ему:
Между прочим, как я Вам писала, Анна Андр., передавая мне копию с 3-х отрывков из писем Ник. Вл. Вам, с которых для Вас будут сделаны фотокопии, сказала, как интересны и важны имеющиеся у меня материалы о Ник. Вл. и Люб. Ал. и чтобы я не торопилась сейчас же их дать в ГПБ. Откуда у нее были эти отрывки из писем Ник. Влад., она мне не сказала, но сейчас я совершенно уверена, что их ей передал Ваш знакомый, о котором Вы мне писали и которого я не знаю.
В. А. имела тут в виду меня. В более позднем письме она писала Анрепу, что А. А. называла ей меня и говорила о моем интересе к Недоброво и намерении издать его произведения. Когда мой знакомый передавал А. А. упомянутые выдержки, он, между прочим, спросил ее по моей просьбе насчет писем Н. В. к ней. Она ему сказала, что вынуждена была все его письма уничтожить после обыска у нее в связи с арестом сына.
"редактирования" Недоброво "Четок", то возможно, что в разговоре со Знаменской Н. В. имел в виду то, о чем писала Ю. Л. Сазонова в статье в "Новом русском слове": "Ахматова совещалась с ним по всем вопросам, касающимся поэзии. У меня сохранился экземпляр "Четок" с пометками Недоброво ритма всех стихотворений и указаниями иного расположения стихотворений для готовившегося тогда третьего издания".
В длинном письме от 20-26 октября 1967 г. Знаменская писала о большом "Дон-Жуанском списке" Ахматовой и прибавляла, что знает кой-кого из этого списка и далеко не все вызывают у нее симпатию, или - как она говорила - "возможность их принять". Дальше говорилось много - и очень отрицательно - об Артуре Сергеевиче Лурье, а также об О. А. Глебовой-Судейкиной, с которой Лурье жил в начале 20-х годов и которая играет такую большую роль в "Поэме без героя". Их обоих Знаменская хорошо знала: после выхода замуж за В. Э. Фехнера они вместе ездили в концертное турне и жили в одном салон-вагоне. Для биографии Ахматовой может представлять интерес одно место в этом письме - то, где говорится о плане Глебовой-Судейкиной соблазнить Ахматову уехать за границу:
Между прочим, не помню точно, - пожалуй, это было в 1922 г.,- Ольга Афанасьевна собиралась уехать за границу и говорила мне, что она очень зовет ехать с ней Анну Андр., что как раз сейчас самое время - потому что ее слава (вроде как) поглотительницы мужских сердец, обольстительницы, стоит и за границей очень высоко. И речь была об А. А. не как поэтессе, а как Клеопатре с берегов Невы. Здесь нет никаких точных слов, только как мне запомнился смысл речей О. А. И как это она могла стать героиней "Поэмы без героя" - я что-то не пойму.
О планах "увезти" Ахматову в Париж Знаменская вспоминала еще в одном письме. С этим интересно сопоставить то, что позже, в 1926 г., в Париже распространялись слухи о предстоящем приезде туда Ахматовой. Об этом писала самой Ахматовой Марина Цветаева (см.: Цветаева М. Неизданные письма. Париж, 1971. С. 377). Но Цветаева не упоминала в этой связи Глебову-Судейкину, а последняя в это время уже жила в Париже. Свое обещание рассказать Анрепу о том, как она познакомилась с четой Недоброво, а также о знакомстве с Ахматовой, В. А. Знаменская исполнила в своем длинном письме в Лондон. Это двойное письмо было закончено 1 февраля 1968 г.
Знакомство Знаменской с Л. А. Недоброво произошло в начале мая 1913 года на вечере памяти Гаршина в Рабочем клубе на Обводном канале. Одной из устроительниц этого вечера была известная переводчица Мария Валентиновна Ватсон, которая и пригласила на этот вечер Знаменскую. Перед началом вечера она увидела в зале очень красивую даму. Н. В. Недоброво позже, в письме Б. В. Анрепу, как мы видели, характеризовал Знаменскую как влюбленную в его жену "очаровательную курсистку". Об этой "влюбленности" свидетельствует и то, как больше пятидесяти лет спустя Знаменская описывала свою встречу с Л. А. Недоброво: "... я увидела очень красивую даму, одетую с большим вкусом, в светло-бежевом платье, отделанном чудесными кружевами в цвет материи; прелестное мягкое, женственное выражение лица, статная фигура. Она такая была единственная во всем зале, да и вообще - немного таких встречалось".
приехала на вечер, чтобы по видаться с каким-то выступавшим на нем артистом Московского Художественного театра и устроить читку пьесы ее мужа Знаменская в письме Анрепу прибавляла, что за все время своей дружбы с Недоброво она так и не узнала (или совершенно забыла), о какой пьесе шла речь и была ли она принята к постановке. Но то была несомненно "Юдифь", о которой Недоброво действительно вел переговоры с театром Станиславского.
"Видимо, мое застенчивое преклонение вызвало симпатию ко мне Л. А.", - писала Знаменская. Во всяком случае она и Скалдин тут же пригласили ее на следующее собрание Общества поэтов. На этом собрании Знаменская познакомилась и с Н. В. Недоброво. По-видимому, это было 18 мая, и этот день потом считался у четы Недоброво юбилейным днем их знакомства. В первую годовщину знакомства оба Недоброво подарили Знаменской свои портреты, и на своем Н. В. сделал такую надпись: "Вере Алексеевне Знаменской, чтобы она вспоминала о моей к ней дружбе и тогда, когда о своей дружбе ко мне она уже забудет. Если бы не забыла. Недоброво. 18. V. 14 - в первую годовщину знакомства".
О впечатлении, произведенном на нее Н. В. Недоброво, и о знакомстве с Ахматовой Знаменская рассказывала так:
Пленительное впечатление произвел на меня Николай Владимирович. У меня сложились с Недоброво очень хорошие отношения. Я их обоих любила - каждого по-своему и в каждого была влюблена. Чаще всего я у них встречалась с А. Д. Скалдиным, Евг. Гр. Линсенковым и Юрием Никандровичем Верховским. У Недоброво в январе 1914 г. на рауте в честь В. И. Иванова я познакомилась с Анной Андреевной Ахматовой. В этот вечер она была такая, как на портрете О. Делла Вос Кардовской и такая, как нарисовал ее А. А. Блок в его стихотворении "Красота страшна": - Вам скажут, - / Вы накинете небрежно / Шаль испанскую на плечи, / Красный розан в волосах...
Как мне помнится, больше у Недоброво с А. А. Ахматовой я никогда не встречалась, не помню ее и на собраниях Общества поэтов, на Спасской улице.
директором которой был мой отчим. [...]
По возвращении осенью 1913 г. в СПб я стала довольно часто бывать у Недоброво; меня приглашали к обеду с тем, чтобы провести у них и вечер; часто в эти же дни бывал у них и А. Д. Скалдин. После обеда мы уютно устраивались у топящегося камина, пекли на угольках каштаны, которые Н. В. очень любил. Вечера проходили в беседе, иногда Н. В. читал вслух, а то и просто в веселой болтовне.
В первой же открытке Л. А. писала мне: "Я не сердилась на вас, что Вы "ворвались" ко мне, т. к. ворвались Вы как свежий утренний ветер и внесли к нам молодость и радость". [...] Чудесные письма писал мне Н. В.
Дальше В. А. рассказывала:
В 1914 г. Недоброво переехали в Царское Село; жили они близко от вокзала, на б. Бульварной ул., д. 54. Я часто получала открытки подобного характера:
"... Я буду очень рад, если Вы приедете в пятницу с утра. Займемся, а там и поболтаем. Л. А. Вас целует. Ваш Недоброво". Я часто приезжала на целый день. Гуляла с Н. В. в парке; он помогал мне разбираться в средневековой латыни - в тот год я была в семинаре проф. О. А. Добиаш-Рождественской - "Вопросы инвеституры". Вечером Н. В. провожал меня на вокзал. В письмах Н. В. делился со мной своими переживаниями, состоянием здоровья, занятиями и др. В письме 17. IV. 15: "У меня печали и радости небольшие: сегодня я доволен, что нет бури и солнце светит; предыдущие дни было наоборот; это меня огорчало. Лежа я читал, главным образом Пушкина - сколько радости по тому или другому случаю и сколько грусти общей и безысходной я испытываю всегда при этом чтении9. А ведь, конечно, его жизнь одна из самых завидных во все времена. По этому примеру судите, до какой степени ни к чему все мерки жизни счастьем и несчастьем, радостью, горем и т. д. - мишура все это. А то, в чем дело, так сразу не скажешь. Читайте, пожалуйста, биографии великих людей - не те, где излагаются формуляры их славы, но в которых обнажена вся мука их жизней, - это очень освобождает от всего того, что Вам грозит. Эти мысли и чувства - все, что вообще можно из меня вычерпать, - видите, из какого горького колодца вздумали Вы пить, дорогая себялюбка. Ну да это дело хорошее..."
Если бы начало этого письма Знаменской о частых визитах к Недоброво в Царское относились целиком или преимущественно к 1914 году, то, в сопоставлении с тем, что мы знаем об отношениях между Н. В. и Ахматовой, можно было бы удивиться, что В. А. никогда не встречала там последнюю. Но в письме почти наверное "контаминированы" 1914 и 1915 годы. А в 1915 году уже началось охлаждение между Н. В. и А. А., и горечь цитируемого письма Н. В. не случайна и не удивительна.
В ответ на вопрос Б. В. Анрепа об отношениях между Н. В. и его женой Знаменская писала, что отношения эти были "самые нежные, внимательные, с большим уважением и сердечностью - все обоюдно". И приводила примеры: как Н. В. волновался, когда в самом начале войны Л. А. застряла в Германии, где она была с теткой; как тревожило его отсутствие вестей от нее подолгу, когда она уехала в Сербию.
Во второй части своего длинного письма, в котором она пыталась восстановить всю историю своего знакомства с Недоброво, Знаменская писала, что она пришла в полное отчаяние от невозможности рассказать все как хочется и что она думает, что в лучшем случае ей удалось показать Недоброво лишь "очень односторонне", применительно к его отношениям с ней. "И вообще-то разве по моим силам дать характеристику человека такого многостороннего, умного, глубоко-образованного, с его богатством духовной, душевной и интеллектуальной жизни!" - восклицала она. И прибавляла: "Могу только печально смеяться над собой. А вы - надо мной".
Говоря о разнообразии своей жизни и интересов в те годы (концерты, опера, театры, лекции, новые знакомства - в том числе со студентом-политехником В. Э. Фехнером, который ушел добровольцем на войну и за которого она потом вышли замуж), В. А. писала:
было, и если что-то доходило, то только очень редко от Л. А., и, конечно, я целиком, очевидно, думала как она.
Дальше она касалась отношений между Анрепом и А. А., о которых ничего не знала, и отношения Н. В. к Анрепу, о котором узнала из посланных мною Ахматовой выдержек из писем Недоброво:
... только получив от А. А. эти отрывки из писем Н. В. к Вам, я поняла, как Вы ему были близки и дороги. По-моему, кроме Вас, такого интимно близкого, дорогого, родного, любимого у него никогда не было. Были люди, которые м. б. были ему интересны, м. б. он их уважал, но ничего похожего на Ваши с ним отношения не было. Н. В. был человек гордый и скрытный и... стыдливый и мимозный. Эта манера "свысока", о которой Вы писали, что Н. В. в этом обвиняли, - именно этими его свойствами и объясняется. Кроме того уже со времени заражения tbc он страдал малокровием, нервным переутомлением; нося в себе много творческих мечтаний и планов, он не мог их осуществить, т. к. физическая слабость, отсутствие сил не позволяли. [...]
Внешность Н. В. носила очаровательные следы dandy'змa - всегда элегантно одет, блистал какой-то тончайшей манерой ухода за собой, прелестными манерами, какой-то рыцарской вежливостью, изяществом; искрился мыслями, остроумными замечаниями, оживлением, и при мужественности я всегда чувствовала мягкую дружескую нежность. Мне сейчас попалась на глаза книжечка с моими записями из прочитанного. Композитор Дж. Пуччини в одном из своих писем к своему другу - либреттисту оперы "Турандот" - пишет: Мне кажется, все мы в этом нуждаемся, и эту "нужду" я отчетливо чувствовала в Николае Владимировиче. [...] В моей долгой жизни я встречала много разных людей, завет Н. В. я не забывала: "... дайте Божьему миру как можно больше любви своей", но и до сегодняшнего дня я помню и люблю Л. А. и Н. В. - так много света, радости, любви и нежности нас соединяло...
В. А. писала также Анрепу, что, когда Недоброво уехали в конце 1916 года на Кавказ, на их квартире на Бульварной улице в Царском Селе остались их вещи "и, главное, библиотека Н. В., его архив и даже, кажется, дневник". О судьбе всего этого она не могла ничего узнать. Нам известно только, что в Пушкинском Доме хранится какой-то архив Н. В., охватывающий почти всю жизнь его до 1917 года.
"Воздушных путях": сделанный мною фотостат этих воспоминаний был послан ей Б. В. Анрепом. Она писала также о возмущении, которое вызвало у Ахматовой то, что писал покойный С. К. Маковский об ее отношениях с Гумилевым.
Мною от Знаменской было получено три письма, написанных в сентябре и октябре 1968 года (последнее письмо было от 19 октября - на девять дней позже ее последнего письма к Анрепу). Никаких новых сведений о Недоброво в этих письмах не было. В последнем письме В. А. благодарила меня за посланные ей мною копии писем ко мне Ю. Л. Сазоновой и писала, что ей "очень дорого было узнать, что она была около него до самого конца", ибо она знала, что Сазонова "преданно любила Ник. Влад." Я ответил на последнее письмо В. А., но больше писем от нее не получал. Она скончалась 15 декабря 1968 г., о чем я узнал от Анрепа. Архив ее, включающий ее переписку с Анрепом и со мной, хранится в Государственной публичной библиотеке как "фонд В. А. Знаменской-Щербачевой": вторым браком она была замужем за композитором В. В. Щербачевым (1889-1952), который написал много музыки на слова А. Блока.
Отразились ли как-нибудь отношения с Ахматовой в творчестве самого Недоброво - хотя бы в его лирике?
Ю. Л. Сазонова в своей статье в "Новом русском слове" цитировала два четверостишия из одного стихотворения Недоброво как "стихотворное утверждение [...] будто Ахматова не писала ему стихов". Она объясняла это тем же желанием направить современников, и в частности критиков, по ложному следу, какое видела в том, что Ахматова назвала Недоброво своим "знаменитым современником".
Стихотворение, о котором говорила Сазонова, было напечатано в 1916 году в "Альманахе муз" (Петроград, кн-во "Фелана") вместе с четырьмя другими стихотворениями Недоброво. Все они без дат, и все почти наверное написаны не позже 1915 года. Вот это стихотворение с его неожиданной концовкой:
Я не могу душою оторваться.
Как мочь? В них пеньем не твоих ли слов
С тобой в разлуке можно упиваться?
Но лучше б мне и не слыхать о них!
В моей груди у сердца каждый стих,
И голос твой у горла, ластясь, вьется.
Беспечной откровенности со мной
И близости - какое наважденье!
Перекипает в ревность наслажденье.
Как ты звучишь в ответ на все сердца,
Ты душами, раскрывши губы, дышишь,
Ты, в приближеньи каждого лица,
И скольких жизней голосом твоим
Искуплены ничтожество и мука...
Теперь ты знаешь, чем я так томим? -
Ты, для меня не спевшая ни звука.
что оно относится скорее к более позднему, чем к более раннему периоду - к 1915 году, а не к 1914 или 1913. Но оно во всяком случае написано до выхода "Белой стаи", а туда вошли все стихи, которые Ахматова при жизни, по ее собственному признанию, посвятила Недоброво. В "Четках" таких стихов не было, хотя некоторые, как н уже говорил, можно было бы счесть обращенными к Недоброво. Но и в "Белой стае" посвящения обозначены не были, и формально Н. В., пожалуй, имел право говорить, что А. А. "не спела для [него] ни звука".
В "Белой стае" было одно стихотворение, посвящение которого Недоброво (правда, с опечаткой, могшей кой-кого ввести в заблуждение: "К. В. Н." вместо "Н. В. Н.") было обозначено в четвертом ("берлинско-петербургском") издании 1923 г. Мне думается, что это стихотворение, помеченное "1915. Петербург. Весна", было как бы ответом на процитированное выше стихотворение Недоброво, которое Ахматова должна была знать до его появления в печати. Вот это стихотворение:
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, -
Пусть в жуткой тишине сливаются уста,
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Достигшие поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
Ахматова отвечает Недоброво не на упрек, брошенный им ей за то, что она "не спела для [него] ни звука". Ответ ее - не прямой, а косвенный. Но в этом стихотворении впервые в стихах, посвященных ему, сказалось ее охлаждение к нему: черта достигнута, и ее сердце больше не бьется под его рукой. Охлаждение можно, значит, датировать довольно точно: весной 1915 года. Как мы видели, оно было связано с появлением на сцене Б. В. Анрепа.
довольно необычное и капризное сочетание 6-стопного и 5-стопного ямба: на двенадцать строк четыре шестистопных и восемь пятистопных, причем вторая строфа вся пятистопная, в третьей строфе только одна строка (первая) шестистопная, а в первой строфе, наоборот, только одна строка (последняя) - 5-стопная. Общий эффект такого метрического построения - движение от тяжелизны к легкости. При этих метрических различиях - налицо явный синтактический параллелизм, что особенно чувствуется в конечных двустишиях обоих стихотворений: "Теперь ты знаешь..." и "Теперь ты понял...", где мы находим и лексическое почти-тождество. Есть перекличка, и образная и словесная, и между вторым четверостишием Недоброво, с одной стороны, и первым и последним четверостишиями Ахматовой. И, одновременно, это второе четверостишие Недоброво очень близко перекликается, даже словесно, с тем местом в его статье об Ахматовой, где он писал, что ее творчеству "дорого трепетать своими созданиями в самой груди, у сердца слушателя, и ластиться у его горла". Да и все стихотворение в целом представляется как бы сжатым поэтическим выражением того, что Недоброво писал о ее поэзии, о ее человеческом содержании. Надо думать, особенно если исходить из первой строки, что стихотворение написано вскоре после написания статьи, во время той "трехмесячной разлуки", о которой Недоброво писал, как о предстоящей им, в письме Анрепу в мае 1914 года10.
В альбоме Анрепа большая часть стихотворений Недоброво относится к более раннему времени, и в них не может быть ни стихов, обращенных к Ахматовой, ни поэтических отголосков ее творчества (а что бы ни говорил сам Недоброво - я имею в виду приведенные мною слова его в письме к Анрепу о стихах "под Ахматову", - между поэтикой Ахматовой и его приемами в ранних стихах никакого сходства не было). Но два последних записанных в альбоме стихотворения (что не значит непременно, что они последние по времени) могли относиться к Ахматовой. В отношении первого из них такое предположение на первый взгляд кажется даже весьма соблазнительным. Напомню то письмо Недоброво к Анрепу, в котором он писал, что с Ахматовой можно было бы сделать и рисунок в духе Леонардо да Винчи, и портрет в стиле Гейнсборо. А вот что говорит Недоброво, обращаясь к кому-то в этом стихотворении:
Во взгляде ваших длинных глаз, то веском,
То зыбком, то поющем об обмане,
Вдруг тайный свет затеплится в тумане
Не так ли в зачарованном лимане
Плывет луна, заслушиваясь плеском?
Ах, вас бы повести к леонардескам
В музее Польди-Пеццоли в Милане.
Вы б видели печальной в половине,
А в остальных жестокой беззаботно.
А вас живую с вами на картине
Сличая, я бы проверял охотно
При сопоставлении этого стихотворения со строками Недоброво в письме к Анрепу мне показалось несомненным, что оно написано об Ахматовой и должно относиться ко второй половине 1913 или началу 1914 года (письмо было написано весной 1914 года). Такую гипотезу я высказал в докладе об Ахматовой и Недоброво, который читал летом 1971 г. в одном канадском университете и в двух университетах США. Но тогда публикация этого стихотворения была мне неизвестна, что я и оговорил. С тех пор я ее обнаружил, и она как будто опровергает мою гипотезу: стихотворение было напечатано в февральской книге "Северных записок" за 1913 год, то есть до предполагаемого знакомства Недоброво с А. А. Больше того: заглавие стихотворения в журнале представляет собой посвящение как будто бы совершенно другому лицу, имя которого обозначено инициалами: Е. М. М. Среди знакомых Недоброво и Анрепа я не знаю никого с такими инициалами. Найди я эту публикацию еще при жизни Анрепа, я мог бы спросить его (в его альбоме посвящения нет, хотя есть в нем другие стихотворения с посвящениями, в том числе тогдашней жене Анрепа, самому Анрепу, Вячеславу Иванову, О. А. Химона и др. А в том же номере "Северных записок", где напечатано стихотворение "Е. М. М.", другое стихотворение посвящено Татьяне Модестовне Девель, одной из сестер Девель, харьковских знакомых Анрепа и Недоброво, часто упоминаемых в письмах последнего)11.
Конечно, и до лета или осени 1913 года, когда они, вероятно, познакомились, Недоброво мог встречать Ахматову - на башне у Вячеслава Иванова, в редакции "Аполлона", на разных литературных собраниях, может быть даже у Н. С. Гумилева, и ничто не мешало ему уже тогда увидеть в ней "леонардеску". Но, не говоря о том, что содержание стихотворения говорит о знакомстве, а не о мимолетных встречах, подобных упомянутым, - почему посвящение какой-то Е. М. М.? До личного знакомства и близости "камуфляж", подобный заподозренному Ю. Л. Сазоновой у самой Ахматовой в ее стихотворении о "знаменитом современнике", едва ли мог быть нужен. Адресат стихотворения остается, таким образом, неизвестен, а само стихотворение - примером того, как опасно иногда строить умозаключения на основании даже как будто бы очень явных признаков.
Отсутствие посвящения в анреповском альбоме указывает на возможность того, что ко времени записи этого стихотворения в альбом Недоброво мысленно перепосвятил его Ахматовой.
Относимость второго стихотворения к Ахматовой еще гораздо более гадательна. Оно стилизовано под персидскую газель и озаглавлено "Газелла". Оно не об Ахматовой, но могло быть написано для нее. Вот заключительные шесть строк его:
Все быстрее, все смелее раз от раза,
Как разглядеть?
Склад души у девы, жадной до влюбленных наших взглядов,
У которой все увертка, все проказа,
А намеренья поэта, у которого для девы
В наставленьях, в песнях, в сказках нет отказа,
Как разглядеть?
Строка о деве, "жадной до влюбленных взглядов", напоминает кое-что в статье Недоброво об Ахматовой.
6
"усталую, болезненную, женскую и самоуглубленную манеру" Ахматовой "мужественно-твердому и ясному взгляду на жизнь" акмеистов, В. М. Жирмунский писал, что Ахматова едва ли согласилась бы с такой характеристикой ее поэзии и что из всех ранних отзывов о себе она отдавала предпочтение (мы это уже знаем!) отзыву Недоброво, который назвал ее "сильной" и в ее стихах угадал "лирическую душу, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную"12. Приведя эти слова из статьи Недоброво в "Русской мысли", Жирмунский сопровождал их следующей цитатой из Ахматовой:
Как он мог угадать жестокость и твердость впереди? Ведь в то время принято было считать, что все эти стишки - так себе сантименты, слезливость, каприз... Но Недоброво понял мой путь, мое будущее, угадал и предсказал его, потому что хорошо знал меня.
После этой цитаты Жирмунский ставит в скобках дату: 24 мая 1940 года. Но не говорит, откуда эта цитата: из письма А. А. (если так, то к кому - к нему?)? из недавних воспоминаний? из дневника? А вслед за этим Жирмунский писал, что в "Поэме без героя" эта мысль запечатлена в следующих словах:
Разве ты мне не скажешь снова
Победившее смерть
И разгадку жизни моей?
При этом ту часть "Поэмы", где находятся эти слова, Жирмунский назвал "царскосельской идиллией, посвященной памяти Н. В. Недоброво". Так как в последние годы жизни Ахматовой Жирмунский много общался с ней (их дачи в Комарове были по соседству), то надо полагать, что у него были хорошие основания связывать эти строки с Недоброво. Жаль только, что он не привел целиком всю концовку третьей главы "Девятьсот тринадцатого года". Перед приведенными им строками мы читаем:
А теперь бы домой скорее
Камероновой галереей
Где безмолвствуют водопады,
Где все девять мне будут рады,
Как бывал ты когда-то рад.
Там за островом, там за садом,
Наших прежних ясных очей?
Концовка третьей главы в "Поэме" - последняя дань Ахматовой памяти Н. В. Недоброво. Она сама назвала эту третью главу "Лирическое отступление: последнее воспоминание в Царском Селе".
1972
Послесловие
С тех пор как были написаны печатаемые выше рассказы об отношениях Ахматовой с Н. В. Недоброво и с Б. В. Анрепом, прошло несколько лет. За это время в Советском Союзе к личности Недоброво и его месту и роли в жизни Ахматовой был проявлен большой интерес, и его имя не раз упоминалось в статьях о ней - в частности, в связи с "Поэмой без героя", которая - правда, не совсем полностью - вошла наконец в последнее издание произведений Ахматовой13.
"Поэме без героя", писал в своей вышедшей посмертно (с вступительной статьей Е. Эткинда) книге об Ахматовой В. М. Жирмунский:
Ахматова в поздние годы не любила, когда ее поэзию называли, по поверхностным воспоминаниям о "Четках" - "усталой", "слабой", "болезненной". Поэтому из ранних отзывов о своих стихах она в особенности ценила статью Н. В. Недоброво, который назвал ее "сильной" и в стихах ее усмотрел "лирическую душу, скорей жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную". "Как он мог угадать жестокость и твердость впереди, - говорила она Л. К. Чуковской через много лет после смерти своего друга. - Ведь в то время принято было считать, что все эти стишки - так себе, сантименты, слезливость, каприз... Но Недоброво понял мой путь, мое будущее, угадал и предсказал его, потому что хорошо знал меня". И в последние годы жизни, в автобиографических заметках к "Поэме без героя": "Ты, кому эта поэма принадлежит на 3/4 так как я сама на 3/4 сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое отступление". В царскосельском эпизоде поэмы ("А теперь бы домой скорее, Камероновой галереей...") это "предсказание" облечено в стихотворную форму:
Разве ты мне не скажешь снова
Победившее смерть Слово
И разгадку жизни моей?14
"Поэма" принадлежит на 3/4 и кем она сама сделана на 3/4, Жирмунский в примечании ссылался на, видимо, неопубликованный текст в ЦГАЛИ.
Место и роль Недоброво в "Поэме" до сих пор, однако, освещены недостаточно. Судя по приводимому Жирмунским тексту, его как будто не следует искать в сцене маскарада или еще где-нибудь. В интересной статье Т. В. Цивьян Недоброво упоминается только мимоходом. Но она и не задается целью отыскать "прототипы" в "Поэме"15.
Еще меньше света пролито пока на возможное место в "Поэме" Б. В. Анрепа. Мне представляется, что в "Госте из будущего" образ Анрепа как-то контаминирован с образом реального человека, который, как правильно замечает в уже упомянутой книге Жирмунский, "не современник описываемых событий", а "принадлежит к более позднему временному плану, чем остальные герои поэмы", являясь "до известной степени живым свидетелем происходящего действия и слушателем рассказа героини"16. Этого гостя Ахматовой "из будущего" выдает "сигары синий дымок". Но с "Гостем из будущего" как-то сливается и кто-то другой, и в этом другом ("с тобой, ко мне не пришедшим"), может быть, следует видеть Анрепа.
Добавление к послесловию о Недоброво
Во втором Пушкинском сборнике, составившем том 215 "Ученых записок Латвийского государственного университета" (Рига, 1974), была напечатана интересная статья Р. Д. Тименчика "Ахматова и Пушкин. Заметки к теме". Касаясь пушкинских отголосков в поэзии Ахматовой, Тименчик многие из них, особенно царскосельские и петербургские, связывает с личностью Н. В. Недоброво и отношениями Ахматовой с ним. Недоброво он при этом называет "одним из самых замечательных представителей ахматовского поколения".
"пронизаны все стихи Ахматовой, обращенные к Недоброво", которого, говорит он, окружала "аура пушкинских интересов". Во втором разделе своей статьи, озаглавленном "Страдальческая тень", с эпиграфом из Ахматовой (... Это тени, / Оторвавшиеся от тел"), Тименчик разбирает стихотворение Ахматовой "Вторая годовщина" (см. с. 287 в первом томе нашего издания). Стихотворение это было написано 1 июня 1946 г., ко второй годовщине ее возвращения в Петербург (из Ташкента). Оно начинается строками о "невыплаканных", "внутри скипевшихся" слезах, а кончается строками о том, как она "свой город увидала / Сквозь радугу последних слез". Тименчик правильно определяет "сюжет" этого стихотворения как "слезы, прорвавшиеся сквозь былую "бесслезность" ("Но в мире нет людей бесслезней, / Надменнее и проще нас", 1922)"; а "смысловой стержень всех лирических мотивов стихотворения" видит в "возвращении": "возвращение Автора в "свой город", возвращение слез к "Музе Плача" и возвращение "страдальческой тени"".
Третья строфа стихотворения (всего их в нем четыре) читается:
Но мнится мне: в сорок четвертом,
И не в июня первый день,
Как на шелку возникла стертом
Упоминая о том, что "страдальческая тень" - это реминисценция из Пушкина, из шестой главы "Евгения Онегина" (о Ленском), Тименчик относит ее в стихотворении Ахматовой к Недоброво. При этом он отмечает, что возникновение "страдальческой тени" на "стертом шелку" нуждается в реальном комментарии, и дает его: "Теневой силуэт Недоброво был необычайно красив, - зная это, он повесил в кабинете, где принимал гостей, сбоку от рабочего стола, парчовую занавеску, на которую падало отражение его профиля". Он прибавляет, что ему рассказала это в 1972 году близкая знакомая Недоброво, Т. М. Девель (о сестрах Девель см. в воспоминаниях Б. В. Анрепа об Ахматовой в настоящем томе).
Говоря о том, что Недоброво посвящено и так называемое "царскосельское отступление" в "Поэме без героя", Тименчик пишет:
По нашему предположению, к нему (как и к Городу - одновременно) относится "страдальческая тень". Тень "глашатая красот Петербурга" совмещена с "призраком" Города. (Ср. в "Поэме без героя": "Тень моя на стенах твоих".) Это совмещение - следствие смешения двух противоборствующих мотивов отечественной петербургологии, представленных и в воззрениях Недоброво: "Люблю тебя, Петра творенье" и "Быть пусту месту сему" (напомним, что обе эти цитаты взяты эпиграфами к Эпилогу "Поэмы").
"Глашатаем красот Петербурга" назвал Недоброво его земляк по Харькову, известный литературовед А. И. Белецкий (1884-1961), которому Недоброво показывал - по-видимому, и 1907 году - Петербург. И Тименчик, который цитирует выдержки из воспоминаний Белецкого об этой поездке в Петербург17, дальше пишет:
"Медного всадника" засвидетельствовано вышеприведенными воспоминаниями А. И. Белецкого, а отношение Недоброво к пророчеству "царицы Авдотьи" в принадлежащем, несомненно, ему тексте повестки вечера стихов на тему "Красоты Петербурга" в руководимом им Обществе Поэтов (1913): "Совет Общества предуведомляет, что стихи о Петербурге на тему "месту сему быть пусту" едва ли соответствовали бы духу предполагаемого заседания18.
По поводу этой повестки Тименчик пишет:
Как видим, Недоброво отказался от настроений, вызвавших восемью годами ранее его стихотворение "Царское Село", отсылку ко второй части которого соблазнительно было бы видеть в финале "Второй годовщины ("не видно нив и слез отсюда").
Стихотворение Недоброво о Царском Селе Тименчик приводит по хранящейся в Пушкинском Доме рукописи, относя его видимо, к 1905 году. Вот оно:
Чужды преданьям и народу
Они, сменившие природу,
Ее отдвинув далеко,
И генералы в римских тогах,
И гладь искусственных озер,
И трав остриженный ковер.
Нас - было время - легкокрылой
Европой замутил угар,
И вырос из болот унылый
Не видно нив и слез отсюда,
И мысль, возникнувшая здесь,
Туманится над жизнью люда,
Бессилия и яда смесь19.
"Одни глядятся в ласковые взоры...", написанным в 1936 году, в котором он видит отмеченную еще Жирмунским связь пушкинской и фольклорной традиции в поэзии Ахматовой:
Некоторое поэтическое несовершенство не подготовлявшегося для печати стихотворения Недоброво может, обнажая его декларативную сторону, подсказать слово "полемика" для характеристики взаимоотношения этих двух лирических стихотворений. Думается, что важнее не полемика, а самое смысловое движение в пределах тех же категорий: "дворцы и церкви" и "преданья и народ", "подкапризовое" и "древнее". Второй оппозит реализуется и называнием "маслияичного вечера", который у русского читателя не может не ассоциироваться с "привычками милой старины" (VI, 47), и "двурогого свидетеля", отсылающего к строфе, которая кончается стихами "Младой двурогой лик луны / На небе с левой стороны", а начинается - "Татьяна верила преданьям / Простонародной старины" (VI, 99). Пафос ахматовского стихотворения, в известном смысле, заключается в снятии этой оппозиции, и нейтрализатором является Пушкин20.
В заключительной части своей статьи, цитируя из статьи Ахматовой о пушкинском "Каменном госте" слова о том, что Пушкин, "откликаясь "на каждый звук", вобрал в себя опыт всего своего поколения", Тименчик пишет, что то же самое можно и должно сказать и об Ахматовой" и что "это и сказал впервые именно Недоброво в стихах и в прозе". И он цитирует из обращенного к Ахматовой стихотворения Недоброво в "Альманахе муз" (1916) несколько строк, начиная с "Как ты звучишь в ответ на все сердца...") и фразу из статьи в "Русской мысли" в 1915 году: "К Ахматовой надо отнестись с тем большим вниманием, что она во многом выражает дух этого поколения и ее творчество любимо им".
Говоря о перекличке Ахматовой с Пушкиным, Тименчик упоминает также реминисценции в поэзии Ахматовой из других поэтов пушкинской поры, в том числе Вяземского и Дельвига.
По словам Тименчика, о смерти Недоброво сообщил Ахматовой в 1920 году О. Э. Мандельштам. Он приводит следующие фразы из ее "Листков из дневника": "Он узнал об этом несчастии в Коктебеле у Волошина. И никогда никто больше не мог сообщить мне никаких подробностей". Этих фраз нет в напечатанных во втором томе нашего издания "Листках из дневника" о Мандельштаме. Имя Недоброво там не упомянуто ни разу21.
В самом конце 1976 года вышел однотомник "Стихотворений и поэм" Ахматовой в большой серии "Библиотеки поэта". Этот том, свыше 550 страниц, был составлен и комментирован од ним из лучших знатоков поэзии Ахматовой и в последние годы ее жизни частым ее собеседником (они были соседями по Комарову), В. М. Жирмунским, но вышел уже после его смерти (он умер в 1971 г.). На обороте титульного листа это издание названо не совсем правильно "наиболее полным и первым научно подготовленным собранием произведений А. Ахматовой". Не говоря о том, что однотомник включает только стихотворные произведения - ее проза, критическая и иная, и не подлежала включению в него, - в однотомник не вошли ни "Реквием" (кроме четырех отдельных стихотворений, публиковавшхся и раньше, связь которых с "Реквиемом" никак не обозначена - № 316-319), ни ряд других стихотворений.
В издании Жирмунского следующие стихотворения отождествлены как посвященные Н. В. Недоброво: № 127 ("Есть в близости людей заветная черта..."), 135 ("Целый год ты со мной неразлучен..."), 149 ("Царскосельская статуя: Уже кленовые листы..."), 150 ("Вновь подарен мне дремотой..."), 151 ("Все мне видится Павловск холмистый...") и 189 ("Милому; Голубя ко мне не присылай..."). Всего шесть стихотворений, то есть на одно меньше, чем Ахматова назвала Знаменской, и почти наверное на несколько меньше, чем было на самом деле.
Первые три из этих шести стихотворений и пятое напечатаны в однотомнике с инициалами Н. В. Н. в посвящениях, о четвертом в примечании сказано, что оно, "по-видимому", тоже посвящено Недоброво, а о последнем - что посвящение в автографе было перечеркнуто. Стихотворение "Царскосельская статуя" - единственное, которое раньше дважды печаталось с полным именем Недоброво: в сборниках "Из шести книг" (1940) и "Стихотворения" (1958).
Первые пять из упомянутых стихотворений в однотомнике, посвященных Недоброво, названы и в вышедшей раньше, но тоже уже посмертно (в 1973 г.), книжке Журминского "Творчество Анны Ахматовой".
"Поэме без героя" имя Недоброво упомянуто только с отсылкой к примечанию к стихотворению "Есть в близости людей заветная черта...". Там сказано, что Недоброво в "Поэме" посвящено царскосельское "лирическое отступление". Даны при этом (очень кратко) сведения о Недоброво, и цитируется из черновых заметок Ахматовой такая ее фраза о нем: "Я сама на 3/4 сделана тобой". Не сказано, однако, входила ли эта фраза - как можно подумать - в письмо (или черновик письма) Ахматовой к Недоброво.
Мне хочется сказать еще кое-что о разных толкованиях роли - отдельных персонажей в "Поэме без героя" - на эту тому будут, вероятно, еще очень много писать и спорить.
В главном сюжетном эпизоде в "Поэме" - в истории Князева и Глебовой-Судейкиной - Недоброво, насколько известно, не играл никакой роли. И я, может быть, напрасно предположил, что в "наряженным верстою", который назван Ахматовой главным из троих, надо видеть - пусть главного в каком-то другом смысле - Недоброво. В жизненной ситуации, легшей в основу этого эпизода в "Поэме", не совсем как будто ясна и роль Блока: был он соперником Князева? Но почти все сразу увидели его в том "другом", который "как демон одет". Говоря о6 этом в своей книге о творчестве Ахматовой, Жирмунский ссылался на строки, которые он называл "опознавательными" и которые появились в "Поэме" только в 1962 году: "Это он в переполненном зале / Слал ту черную розу в бокале..." Поэма вообще переплетена разного рода реминисценциями и цитатами из Блока, и Жирмунский правильно видел место Блока в "Петербургской повести" как особое: "он ее сюжетный герой (Арлекин), и он выступает в ней как высшее воплощение своей эпохи ("поколения") - в этом смысле он присутствует в ней цитатно, своими произведениями". И Жирмунский без всяких колебаний относил к Блоку такие определения Арлекина в сюжетном треугольнике "Поэмы", как "Гавриил или Мефистофель" и "Демон с улыбкой Тамары".
С другой стороны, в жизни Князева - правда, в несколько более ранний период - большую роль играл М. А. Кузмин. Между тем толкователи "Поэмы" большей частью склонны были его обходить, хотя в примечаниях к однотомнику Жирмунский отождествил Кузмина, упоминаемого в первой главе первой части, как "общего баловня и насмешника", перед которым "самый смрадный грешник - воплощенная благодать". Но в книге Жирмунского Кузмин при разборе "Поэмы" упоминается только вскользь, в числе других литературных имен того времени. Кажется, первым заговорил специально о Кузмине в связи с "Поэмой" Р. Д. Тименчик - в статье, напечатанной в 1967 г. в "Материалах XXII научной студенческой конференции" (Тартуский государственный университет, Тарту). Помимо текстуальных параллелей, строфичного сходства и др., он увидел в "Поэме" полемику с циклом Кузмина "Форель разбивает лед" в книге под тем же названием (1929), где во "Втором ударе" затрагивается эпизод самоубийства Князева. Связи между "Поэмой" и "Форелью" касалась потом в своей статье "Заметки к дешифровке "Поэмы без героя"" (Ученые записки Тартуского государственного университета. Труды по знаковым системам. Вып. IV. Тарту, 1971) Т. В. Цивьян. И наконец, совсем недавно об этом же писал новейший биограф Кузмина, молодой американский славист Джон Малмстад в своей биографии Кузмина, написанной на основании тщательного изучения малоизвестных до тех пор кузминских материалов и вошедшей в третий том "Собрания стихов" Кузмина под его и В. Ф. Маркова редакцией (Мюнхен: Fink Verlag, 1977). Малмстад говорит не только о полемике Ахматовой с "Форелью", но и видит в "Поэме" жестокую карикатуру на Кузмина, изображенного как "Владыка", "Калиостро" и "изящнейший Сатана". Он обвиняет Ахматову в том, что она не поняла Кузмина и "бесчувственность" по отношению к нему. В связи с этим Малмстад подробно останавливается на отношениях между Кузминым и Князевым и на стихах, которые Кузмин посвящал своему молодому другу (см.: Кузмин М. А. Собрание стихов III. Несобранное и неопубликованное. Приложения. Примечания. Статьи о Кузмине. С. 185-188).
В том же издании В. Ф. Марков пишет, что цикл Кузмина "Форель разбивает лед" "в некоторых частях... является предком "Поэмы без героя" Ахматовой (особенно второе вступление и удары 2 и 12)". Но полемики Ахматовой с "Форелью" он не касается.
"Поэмы без героя", которой была известна статья Р. Д. Тименчика, высказала предположение, что именно Кузмин мог быть "наряженным полосатой верстою" (см.: Akhmatova Anna. Poeme sans heros / Presente et traduit par Jeanne Rude. Edition bilingue. Paris: Seghers, 1970. P. 22).
Примечания
Впервые: Ахматова А. Сочинения. Париж: YMCA-Press, 1983. Т. 3. С. 371-427.
1* Вера - Знаменская Вера Алексеевна (1892-1968), во втором замужестве Щербачева. В последние годы жизни Ахматова встречалась со Знаменской, знакомой еще по 1910-м гг. Предполагая написать новеллу о друге молодости Н. В. Недоброво, Ахматова пыталась уточнить некоторые события прошлого в беседах с Верой Алексеевной, склоняла ее написать воспоминания, которые, однако, не состоялись. Помета в записной книжке Ахматовой от 12 августа 1965 г.: "Приходила Вера 3<>. О письмах Недоброво (14-15 г.)".
2* Сазонова-Слонимская Юлия Леонидовна (1883-1960) - близкий друг Недоброво, приятельница Ахматовой, оставила воспоминания о Н. В. Недоброво (Сазонова-Слонимская Ю. Николай Владимирович Недоброво. Опыт портрета // Русская мысль. 1923. № V-VIII; Н. В. Недоброво // Новое русское слово. Нью-Йорк. 26 мая. 1954). Перечитывая эти статьи, Ахматова отметила: "Статья Ю. Л. Слонимской о Недоброво, кот<> был известен в Петербурге до революции как прекрасный критик и теоретик литературы, но был и интересным поэтом с философским уклоном" (ЗК. С. 204).
В очерке "Близкие тени", уже зная о смерти Н. В. Недоброво, писал: "Это был знаток истории, литературы и метрики, античной и новой. Авторитету моего бедного друга и его речам охотно покорялись члены посещавшихся им поэтических кружков, даже такие, которые значительно ранее его выступили на арену литературы. Незаметно для других этот человек был законодателем вкусов, и вдохновенным словом своим заставлял окружающих его молодых писателей воспринимать тот или иной взгляд на искусство, историю и литературу. Ему принадлежит между прочим осуществленная одним из его поклонников мысль основать общество лиц, интересующихся вопросами религии, под названием "София". Но больной мой друг уже не мог стать членом этого общества. Осенью 1918 года я покинул его в Крыму в довольно плохом состоянии, почти без денег и средств, хотя у него с женою было до 5000 десятин лесного имения в Финляндии" (Волынское слово. Ровно, 1921. 22 октября. Печатается по: Ахматова Анна. Поэма без героя. 1989. С. 227-228).
4* Лисенков Евгений Григорьевич (1885-1954) - поэт. В. Пяст свидетельствует, что Ахматова неизменно бывала на заседаниях "Общества поэтов", первое из которых состоялось 4 апреля 1913 г. (Пяст В. А. Встречи. М., 1929. С. 212).
5* Стеллецкий Димитрий Семенович (1875-1947, Париж) - художник, скульптор.
6* Химона Николай Петрович (1865-1929, Лондон) - художник.
7* Леонардо да Винчи (1452-1519) - художник и ученый Высокого Возрождения. Гейнсборо Томас (1727-1788) - знаменитый английский портретист.
9* Лафонтен Жан (1621 -1695) - французский поэт, член французской академии.
10* Витрувий - римский архитектор и инженер 2-й половины I в. до н. э., автор "Десяти книг об архитектуре", единственного в полном виде дошедшего до нашей цивилизации античного архитектурного трактата.
11* Буало Депрео Никола (1636-1711) - французский поэт, критик, теоретик классицизма
12* Гораций - Квинт Гораций Флакк (65 до н. э. - 8 до н. э.), римский поэт.
"Декамерон" - книга новелл Боккаччо (1313-1375), итальянского писателя-гуманиста, одного из родоначальников литературного Возрождения.
1. Печатая в 1923 г. пьесу Недоброво "Юдифь" и статью о нем Ю. Л. Сазоновой-Слонимской (Русская мысль. Прага; Берлин, 1923. Кн. VI-VIII), П. Б. Струве сделал такое примечание: "Я (душевным удовлетворением помещаю "Юдифь", посмертное про изведение Н. В. Недоброво, который был всегда желанным сотрудником "Русской мысли", и любовно написанный Ю. Л. Сазоновой Слонимской его портрет. Личность Н. В. Недоброво даже для тех, кто не был с ним лично близок, была отмечена внутренней значительностью и глубиной".
2. Рядом с Н. В. Недоброво в том же архивном "Указателе" фигурирует Владимир Владимирович Недоброво (1905-1957), для которого зарегистрировано 336 единиц хранения за годы 1910-1951. Он назван "кинодраматургом". Судя по дате рождения, он, но смотря на совпадение отчеств, не мог быть родным братом Н. В. Возможно, что это был сын, от второго брака, отца Н. В. В воспоминаниях Б. В. Анрепа ничего о таком браке нет, а В. А. Знамен екая о семье Недоброво вообще ничего не говорит. Анреп только намекает, что родители Н. В. не жили, на его памяти, вместе.
3. Если верить Ю. Л. Сазоновой, Недоброво происходил из старинной дворянской семьи. Она же говорит о детских годах, до Харькова, проведенных "в родительских имениях Тамбовской и Курской губерний". Анреп ничего об этом не говорил, но он познакомился с Недоброво, когда тому было уже шестнадцать лет. Где-то я, помнится, читал, что по матери Недоброво находился в каком-то родстве с Баратынским. После Пушкина, которому он не видел равных, Тютчев и Баратынский были его любимыми поэтами. О Тютчеве он писал работу в университете. Есть у него и стихотворение о Тютчеве.
4. О последнем периоде жизни Недоброво Ю. Л. Сазонова рассказала гораздо позже - в статье о нем в "Новом русском слове" (Нью-Йорк) от 26 мая 1954 г. Она жила одновременно с Недоброво в Сочи и в Красной Поляне и потом виделась с Н. В. в Крыму до самой его смерти. В Сочи Недоброво встречался с Вячеславом Ивановым.
"ты". В письмах своих Недоброво всегда писал слово "ты" с прописной буквы.
6. Любовная дружба (фр.).
7. Подробности о жизни Недоброво на Кавказе и в Крыму см. в уже упоминавшейся статье Ю. Л. Сазоновой в "Новом русском слове".
8. Американец, о котором идет речь, - очевидно, тот самый "византолог, читающий лекции в Филадельфийском университете", с которым Недоброво встречались в 1913 году в Париже и с которым они, вероятно, познакомились через супругов Химона (а те с ним - в Константинополе). В таком случае это, без сомнения, профессор Уиттемор (Thomas Whittemore). После Первой мировой войны он изучал фрески в Святой Софии и других храмах в Константинополе. Русская эмиграция обязана ему не только тем, что он сделал для Л. А. Недоброво, а и тем, что он учредил ряд стипендий для русских студентов во Франции. Распределением этих стипендий ведал в Париже возглавлявшийся М. М. Федоровым Комитет помощи русскому юношеству за рубежом. В 1924-1925 гг. я работал в этом комитете, но понятия не имел, что Уиттемор, имя которого я постоянно слышал, имел когда-то какое-то отношение к Недоброво.
9. Для Недоброво Пушкин был мерилом всех ценностей. Об исполнении Ахматовой "завета" Пушкина он писал в своей статье о ней. Думается, что в "пушкинизм" Ахматовой и он внес какой-то вклад. Об этом писала и Ю. Л. Сазонова.
11. См. об этом также мою статью "К проблеме аттрибуции стихотворных посвящений" (Ricerche Slavistiche. Vol. XVII-XIX (In memoriam G. Maver). P. 507-514).
12. В. М. Жирмунский и сам еще до революции напечатал интересную статью об Ахматовой. Статья эта появилась через полтора года после статьи Недоброво в той же "Русской мысли" как часть общей статьи о "преодолевших символизм", то есть акмеистах. Позже Жирмунский напечатал очень хорошую статью о "Белой стае" в газете "Наш век" (бывшая "Речь"). Обе статьи об Ахматовой в переработанном виде вошли в книгу "Вопросы теории литературы" (1928). Статья из "Нашего века" в первоначальном виде воспроизводится нами в этом томе. Недоброво уехал из Петербурга на юг до выхода "Белой стаи". В письме мне Ю. Л. Сазонова писала, что она показывала Н. В. экземпляр "Белой стаи", который Ахматова ей подарила перед ее отъездом из Петербурга. По-видимому, своего экземпляра у Недоброво даже не было. См. также интересное сопоставление статьи Недоброво об Ахматовой и статьи В. М. Жирмунского об акмеистах (Преодолевшие символизм // Русская мысль. 1916. № 12) в предисловии Е. Эткинда к посмертно вышедшей книге Жирмунского "Творчество Анны Ахматовой" (Л.: Наука, 1973. С. 14-18).
13. См.: Ахматова Анна. Избранное. М.: Художественная литература, 1974. - 522 с. (С послесловием Н. Банникова.)
14. Жирмунский В. М. Творчество Анны Ахматовой. Л.: Наука, 1973. С. 42.
"Поэмы без героя" // Ученые записки Тартуского государственного университета. Труды по знаковым системам V. Вып. 284. Тарту, 1971. С. 255-257.
16. Жирмунский В. М. Указ. соч. С. 155.
17. Воспоминания Белецкого напечатаны И. Я. Айзенштоком в сборнике статей "Искусство слова", выпущенном к 80-летию Д. Д. Благого (М., 1973).
18. Повестка эта приведена полностью В. Н. Княжниным в примечаниях к письмам к нему Александра Блока в книге: Письма Александра Блока / Со вступительными статьями и примечаниями С. М. Соловьева, Г. И. Чулкова, А. Д. Скалдина и В. Н. Княжнина. Л., 1925. Речь идет о заседании Общества поэтов 27 апреля 1913 г., на котором должен был читать доклад "О связи некоторых явлений русского стихотворного ритма с дыханием" сам Недоброво. К повестке об этом заседании было приложено следующее извещение: "М. Г. - Совет Общества поэтов уведомляет Вас, что в начале мая, в заседании Общества Леонидом Викторовичем Рудницким будет прочтен доклад "Красота Петербурга и поэзия", после которого предполагается чтение стихотворений, относящихся до красоты Петербурга. - Если Вам угодно принять участие в этом чтении и у Вас есть соответствующие, еще не напечатанные стихотворения, то благоволите до 1 мая доставить их на рассмотрение редакционного комитета Общества, на имя председателя Комитета Н. В. Недоброво (СПб., Кавалергардская, № 20). - При этом Совет Общества предуведомляет, что стихи о Петербурге на тему "месту сему быть пусту" едва ли соответствовали бы духу предполагаемого заседания". Заседание это состоялось 7 мая. Кто читал на нем стихи, Княжнин не говорит. В том же Обществе Недоброво читал 1 ноября того же года сообщение о книге кн. С. М. Волконского "Выразительный человек".
19. В рукописном альбоме стихотворений Недоброво, полученном мною от Б. В. Анрепа, строки 3-я и 4-я читаются несколько иначе:
Преобразили далеко...
Кроме самых ранних, большая часть стихотворений в альбоме не датирована, но есть основания думать, что этот вариант более поздний.
20. Цифры в скобках отсылают к главам и стихам "Евгения Онегина". В примечании к цитируемым здесь местам статьи Тименчик приводит еще некоторые реминисценции Ахматовой и из Пушкина, и из стихов гр. В. А. Комаровского, с которым дружил одно время Недоброво.
21. Интересно, что, несмотря на привезенные Мандельштамом сведения, обстоятельства смерти Недоброво не были даже в 1925 г. широко известны в литературных кругах Петербурга, и В. Н. Княжнин в примечаниях к письмам Блока писал, что Недоброво умер в Сочи. Как на первоисточник рассказов о "страдальческом умирании" Недоброво, Тименчик ссылается на письма жены Недоброво к Максимилиану Волошину, хранящиеся в Пушкинском Доме.