Сухомлинова А. П. Дорогие сердцу имена. -
СПб: Ника, - 2011. - С. 4-26.
Анна Андреевна Ахматова
Анна Андреевна вошла
В состав моей крови,
Она для меня святыня…
Ф. Раневская
В 1989 году отмечалась 100-летняя годовщина со дня рождения Анны Андреевны Ахматовой. Я была с ней знакома с 1941 года, и мои друзья, особенно Абель Исаакович Старцев, настаивали, чтобы я писала о ней воспоминания. Я всячески уклонялась, считая, что меня никто не уполномочил это делать, тем более что мемуаров об Ахматовой ужe было достаточно. Правда, многие авторы не соблюдали главное требование Анны Андреевны о том, что "при великолепной памяти можно и должно многое забывать".
Как бы то ни было, я сдалась, и при содействии А. И. Старцева в день рождения Ахматовой в "Книжном обозрении" были опубликованы мои записки.
Редакция газеты приняла мои записки без изменения и даже опубликовала на первой странице автограф стихотворения "А вы, мои друзья последнего призыва", которое заканчивалось словами: Рядами стройными выходят ленинградцы / Живые с мертвыми, / Для Бога мертвых нет.
Упоминание Бога в печати в то время уже было поступком. Я была благодарна коллективу газеты за первую публикацию этого стихотворения в его подлинной редакции.
Воспоминания, опубликованные в 1989 году в газете "Книжное обозрение", я назвала "Простите нас, Анна Андреевна", с них я и начну свои записки об Ахматовой.
1
С Анной Андреевной Ахматовой я познакомилась в ноябре 1941 года в Ташкенте, куда приехала из Москвы последним писательским эшелоном.
Почти месяц мы были в пути, приехали измученные и голодные. Рано утром я пошла разыскивать дом № 7 на улице Карла Маркса, в котором поселились близкие мне люди - литературоведы-пушкинисты Татьяна Григорьевна и Мстислав Александрович Цявловские. Все поражало и удивляло: светило солнце, вдоль улиц стояли зеленые тополя, в арыках журчала вода, не было воздушных тревог.
Улица Карла Маркса оказалась в самом центре города, начиналась у площади, где возвышалось здание Совнаркома Узбекистана. Я увидела старый двухэтажный дом, вошла через калитку во двор. На стене открытой террасы висела черная тарелка громкоговорителя. Около нее стояло много людей, внимательно слушавших сводки Сов-информбюро. Среди них я увидела Татьяну Григорьевну. Она обрадовалась мне, но вскоре выяснилось, что остаться у них я не смогу. Ташкент был перегружен эвакуированными. Я пробыла в этом городе несколько дней, пока решалась судьба нашего эшелона, и нас отправили в Самарканд. Вещей с собой у меня почти не было - один маленький рюкзак. Когда я раскрыла его, Татьяна Григорьевна увидела книгу "Anno Domini" и сказала: "Ты знаешь, недавно приехала и живет в нашем доме, на втором этаже, Анна Андреевна. Хочешь, я тебя с ней познакомлю?" Татьяна Григорьевна еще с юности увлекалась поэзией Ахматовой, бывала на поэтических вечерах, слышала ее чтение стихов, а позднее встречалась с ней, работая над рукописями Пушкина. В Москве мы часто вместе вслух читали стихи Ахматовой, Гумилева, Кузмина, Цветаевой и других любимых поэтов.
Я с восторгом приняла предложение. Мы поднялись по узкой железной лестнице. На площадке было две двери, одна вела к Анне Андреевне. Мы постучали, дверь отворилась. На пороге стояла высокая, стройная женщина, и я невольно вспомнила строки Цветаевой: От ангела и от орла / В ней было что-то...
Татьяна Григорьевна представила меня и сказала: "Это молодое существо влюблено в вашу поэзию. Многие стихи и поэмы знает наизусть и сама пишет стихи". Сказав это, она ушла, и мы остались вдвоем.
Вначале я была очень скованна. Анна Андреевна участливо спрашивала меня о Москве, о трудностях пути. Потом попросила почитать стихи моих любимых поэтов. Скованность исчезла, я читала одно стихотворение за другим - память у меня была хорошая - и не заметила, как пролетело время. Вдруг она заметила у меня в руках "Anno Domini" и спросила: "Откуда это?" Анна Андреевна долго держала книгу в руках, перелистывая страницы, потом на первой прочла и перевела эпиграф: "Nec sine te, nеc tecum vivere possum" - "Ни с тобой ни без тебя жить не могу" и написала: "Овидий". Возможно эта встреча с книгой стихов своей молодости, изданной 20 лет назад, была для нее потрясением, как для меня - встреча с ней. Прощаясь, А. А. спросила: "Какие у вас планы?" Я ответила, что из нашего эшелона в Ташкенте остается только несколько семей: семья Голодного, Переца Маркиша и Ираклия Андроникова, а я с остальными еду в Самарканд. Помолчав, Анна Андреевна достала из-под подушки сумочку, вынула 50 рублей и протянула их мне: "Это вам на первое время". Я страшно смутилась и всячески отказывалась, ведь у нее самой никакого заработка не было. И все-таки Анна Андреевна уговорила меня взять их.
В Самарканде я долго не разменивала эти деньги, хотя жила впроголодь, работая на гренажном заводе.
2
рядом столик с тазом для умывания и кувшин с водой. У окна - небольшой стол и два стула. Была еще печка-буржуйка, топили ее редко: не было дров. Жила Анна Андреевна бедно, еда была крайне скудной, хозяйством она не занималась. Быт для нее не существовал. Я старалась по мере сил облегчить Анне Андреевне неизбежные хозяйственные заботы.
Часто, когда я поднималась наверх, Анна Андреевна встречала меня чтением новых стихов из начатой еще в Ленинграде "Поэмы без героя". Изредка читала Мандельштама и спрашивала: "Вы знаете эти стихи? Чьи они?" Многие мне были незнакомы, но на все мои восторги и просьбы прочесть еще раз, чтобы запомнить, говорила: "Это - табу". Я запоминала стихи с голоса и после второго чтения знала их наизусть. Иногда я просила Анну Андреевну повторить прочитанное, но она говорила: "Ах, плутовка, запомнить хотите?!" Я оправдывалась тем, что читаю стихи только влюбленным в ее поэзию, а не всем подряд. Первый вариант "Поэмы без героя" я переписала от руки и знала наизусть.
Однажды Анна Андреевна прочла мне знакомые строки из Эпилога, обращенные "Ленинграду - городу и другу".
После знакомых строчек: Нас несчастие ж минует / И кукушка не закукует / В опаленных наших лесах, - я услышала новые стихи:
А за проволокой колючей
В самом сердце тайги дремучей
Я не знаю, который год -
Ставший горстью лагерной пыли1,
Ставший сказкой из страшной были,
Мой двойник на допрос идет.
А потом он идет с допроса,
Двум посланцам девки безносой
Суждено охранять его.
И я слышу даже отсюда -
Неужели это не чудо! -
Звуки голоса своего:
За тебя я заплатила чистоганом,
Ровно десять лет ходила под наганом,
Ни налево, ни направо не глядела,
А за мной худая слава шелестела.
"Поэме без героя" эти строки все еще не напечатаны.
Многое в поэме мне было непонятно. Философская насыщенность образов, литературные ассоциации требовали от слушателя огромной эрудиции и культуры, знания истории России и многих народов мира. Мне Анна Андреевна терпеливо объясняла ту или иную часть поэмы, а когда некоторые слушатели (в их числе Луговской) говорили ей, что не все для них понятно, она отвечала: "Ни объяснять, ни изменять ничего не буду!" Много лет спустя, при публикации "Поэмы", Анна Андреевна написала в предисловии: "Еже писахъ - писахъ!"
Я помню, как пришел Павел Григорьевич Антокольский, приехавший в Ташкент после гибели на фронте сына навестить свою семью, внука Андрюшу, которому не было еще и двух лет. Анна Андреевна читала ему первую главу "Поэмы". После чтения Павел Григорьевич восхищался многосложностью "Поэмы", говорил о том, как точно передано время, угадывал под масками имена героев и все же признавался, что не все понимал в ней.
3
Анну Андреевну постоянно навещали друзья. Приходили и незнакомые люди. Анна Андреевна встречала всех дружелюбно, но горделивая осанка и лаконизм ответов защищали ее от праздного любопытства. С людьми, близкими ей по духу, она держалась удивительно просто, была прекрасным собеседником и поражала оригинальностью и глубиной наблюдений.
Чаще других бывали у Анны Андреевны Надежда Яковлевна Мандельштам и Фаина Георгиевна Раневская. Надежда Яковлевна в Ташкенте бедствовала, жила уроками английского языка. При встрече с Анной Андреевной они целовались, их связывала многолетняя дружба. Они понимали друг друга с полуслова, часто говорили намеками, и многие их разговоры оставались для меня загадкой. Изредка Надежда Яковлевна оставалась ночевать, устраиваясь на полу.
Почти ежедневно приходила к Анне Андреевне Фаина Георгиевна Раневская. Она старалась, чем могла, облегчить ей трудности быта. Обе курили. Фаина Георгиевна всегда делилась с Анной Андреевной табаком. Я и сейчас слышу слова Анны Андреевны, обращенные к Фаине Георгиевне: "Милуша, если будет ваша милость, скрутите мне, пожалуйста, козью ножку..." У Фаины Георгиевны был абсолютный слух, по просьбе Анны Андреевны она часто, лежа на тахте, насвистывала арии из опер Моцарта и отрывки из симфоний. Днем Анна Андреевна иногда соглашалась пройтись с ней по улицам или посетить Алайский базар, полюбоваться красотой и изобилием фруктов, купить которые они не могли из-за дороговизны. Возвращаясь с прогулки, Анна Андреевна часто говорила: "С Фаиной невозможно ходить, ее все узнают и стремятся познакомиться..."
Бывала у Анны Андреевны и Елена Сергеевна Булгакова. Она приносила ей произведения Михаила Афанасьевича. Его едкая сатира звучала очень злободневно. Я часто слышала, как Анна Андреевна и Фаина Георгиевна обменивались репликами из "Дьяволиады": "Как приехал Собакевич и первым делом двинулся паек требовать. И ведь получил! Съел и надбавку попросил. Дали. Мало! Тогда ему второй отвалили: был простой - дали ударный. Мало! Дали какой-то бронированный. Слопал и еще потребовал! Получил академический!"
4
Шла осень 1942 года. Фашистские полчища стояли у стен Сталинграда, подошли к предгорьям Кавказа.
Анна Андреевна каждый день, невзирая на ненастную погоду, спускалась по лестнице на открытую террасу к громкоговорителю и вместе со всеми слушала сводки Совинформбюро. С каждым днем эти сводки становились суровее...
Из действующей армии приезжали на несколько дней к своим семьям писатели, навещали Анну Андреевну и рассказывали ей о событиях на фронте, о беспримерном мужестве наших солдат. Кто-то из них привез стихотворение, в котором была выражена боль потерь:
Стоят кресты после сражения
Простыми знаками сложения.
Потом кресты берут на плечи,
Потом крестами топят печи...
Согрев себя, солдаты сами
Потом становятся крестами...
А за морями необъятными
Верны невесты и чисты...
И с распростертыми объятьями
Идут навстречу им кресты...
Анна Андреевна даже в этот тяжелейший период войны сохраняла веру в полную победу над врагом и выразила ее в знаменитых строках: Час мужества пробил на наших часах / И мужество нас не покинет! Она горячо ненавидела фашизм во всех его проявлениях.
Я запомнила один из рассказов Фаины Георгиевны:
"Однажды я была дома, вижу - по улице идет быстрым шагом, почти бежит Анна Андреевна. Нет, я ошиблась, Анна Андреевна не может так быстро идти! И зачем ей быть здесь в эту пору? Я вглядываюсь - действительно это Анна Андреевна! "Фаина! - сказала она. - Я пришла сообщить вам новость. Повесили Муссолини! Это истоки фашизма"
Когда Фаина Георгиевна однажды, прочитав очередное сообщение о зверствах фашистов, спросила ее: "Раби! Откуда берется такой чудовищный антисемитизм?!" - Ахматова ответила: "Как вы не понимаете! Завидуют талантливости нации!"
5
В начале 1943 года в институтах Академии паук, разместившихся в училище Тамары Ханум, составлялись списки эвакуированных сотрудников и членов их семей для возвращения в Москву. Через несколько месяцев из Москвы прибыли утвержденные списки. Я вместе с Татьяной Григорьевной пошла менять продовольственные карточки на рейсовые, и вдруг выяснилось, что меня в списках нет. Мы были в отчаянии: казалось, изменить уже ничего нельзя. Не знаю, каким образом о случившемся узнала Анна Андреевна. Через несколько дней она попросила меня проводить ее вечером в гости. Пройдя несколько кварталов, мы подошли к дому с высокой оградой, и Анна Андреевна попрощалась со мной. Только утром я узнала, что она была у второго секретаря ЦК Компартии Узбекистана Ломакина. В ее честь был зажарен барашек. Хозяева дома любили поэзию Анны Андреевны, и она охотно читала им свои стихи. В беседе с ними Анна Андреевна сказала, что институты Академии наук возвращаются в Москву, уже пришел эшелон, но одну девушку по ошибке не включили в списки, и на нее не пришел пропуск. Ломакин отнесся очень сочувственно и обещал помочь. "Он просил вас пойти за пропуском по этому адресу", - сказала Анна Андреевна и протянула мне записку. На следующий день я получила пропуск в Москву. Меня поразила щедрость души Анны Андреевны, ведь я ее ни о чем не просила!
Эшелон стоял на запасном пути. Все места были уже распределены, и Анна Андреевна беспокоилась, найдется ли мне место. Но все уладилось. Начальником одного из вагонов был сотрудник Института мировой литературы А. И. Старцев, приехавший накануне в Ташкент в командировку. Он сказал Анне Андреевне, что возьмет меня в свой вагон.
В 1949 году А. И. Старцев был репрессирован. В лагере он близко познакомился с Львом Николаевичем Гумилевым, и они условились, что тот, кому посчастливится первым попасть на свободу, сообщит семье еще находящегося в заключении, где и при каких обстоятельствах в последний раз его видел. Летом 1955 года А. И. Старцев вернулся в Москву, я повела его к Анне Андреевне, и он рассказал ей о Льве Николаевиче, ее сыне.
6
Последнюю ночь в Ташкенте Анна Андреевна пригласила меня провести у нее. Накануне она переехала на улицу Жуковского и поселилась в квартире, которую прежде занимала Елена Сергеевна Булгакова, уехавшая в Москву. В комнате Елены Сергеевны Анна Андреевна прожила около года, до своего возвращения в Ленинград. Там она написала стихотворение "Хозяйка", посвященное Е. С. Булгаковой.
В этот вечер Анна Андреевна рассказывала мне о своей подруге - актрисе Нине Антоновне Ольшевской, женщине не только удивительной красоты, но и необычайного благородства души, и обещала познакомить меня с ней в Москве. Мы долго беседовали. Утром, прощаясь, Анна Андреевна написала и подарила мне два автографа своих стихотворений. Вот один из них:
А вы, мои друзья последнего призыва,
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена:
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена.
Да что там имена! - захлопываю святцы,
И на колени все - багровый хлынул свет.
Рядами стройными выходят ленинградцы,
Живые с мертвыми. Для Бога мертвых нет.
Последние четыре строки этого стихотворения все еще печатаются в иной редакции:
Да что там имена!
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами -
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.
Вторым автографом было стихотворение "Когда погребают эпоху", написанное в августе 1940 года.
Прощаясь, Анна Андреевна вдруг сказала: "Дайте мне на минутку "Anno Domini",- и написала на титуле: "Асе, желая ей радости, в знак благодарности на память от Анны Ахматовой. 31 мая 1943 г. Ташкент".
После моего отъезда Анна Андреевна жила в Ташкенте до середины мая 1944 года. Позже она рассказывала, что долго и тяжело болела брюшным тифом. В больнице написала стихотворение "К смерти" и прочла мне его.
Ты все равно придешь, -
Зачем же не теперь?
Я жду тебя - мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом,
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом.
Мне все равно теперь.
Позже это стихотворение Анна Андреевна поместила в "Реквием", исключив последнюю строку и дополнив следующими строками:
Иль сказочкой, придуманной тобой
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.
В "Реквиеме" это стихотворение Анна Андреевна пометила 19 августа 1939 года.
7
В июне 1944 года Анна Андреевна вернулась домой в Ленинград, но подолгу жила в Москве. В первый свой приезд в Москву она познакомила меня с Ниной Антоновной Ольшевской и Виктором Ефимовичем Ардовым.
Они жили на Ордынке. Чаще всего я встречалась с Анной Андреевной у Ардовых, реже, когда они не могли ее приютить, у Любови Большинцовой в Сокольниках или у Ники Глен, жившей в то время в бывшем доходном доме в коммунальной квартире на Садово-Каретной. Однажды я с Анной Андреевной навестила Эмму Григорьевну Герштейн в период ее работы над книгой о Лермонтове, которой Анна Андреевна интересовалась и высоко ценила. Все эти годы Эмма Григорьевна была верным другом и помощником Анны Андреевны.
Годы эвакуации тяжело отразились на здоровье Анны Андреевны. У меня сохранилось письмо Ольги Берггольц, в котором она писала:
"Анна Андреевна держится хорошо, с только ей присущим достоинством, но сердце сильно сдало, пульс выпадает на каждом третьем ударе. В больницу ложиться не хочет, ничего не слушает, когда ей говорят о необходимости позаботиться о здоровье".
Это письмо помечено 10 августа 1946 года, а через неделю в газетах было опубликовано постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград" от 16 августа 1946 года...
В это тяжелое время, как и все годы, истинным ее другом была Нина Антоновна, ей она поверяла все свои горести. Когда после ждановского постановления Анну Андреевну, как и М. А. Зощенко, исключили из Союза писателей, лишили хлебных и продовольственных карточек, Нина Антоновна и Виктор Ефимович пригласили Анну Андреевну к себе и оказали самое дружеское гостеприимство.
Ардовы всегда о ком-то заботились, жили открытым домом, помогали всем, кто попадал в беду. Как-то зимой Анна Андреевна рассказала мне, что накануне в два часа ночи раздался стук в дверь и послышался голос: "Витя, это я, Лида, открой!" На пороге стояла продрогшая Лидия Русланова, только что возвратившаяся в Москву после освобождения из заключения. На ее замерзших руках были надеты чулки...
В доме Ардовых я много раз видела Б. Л. Пастернака. Он жил в писательском доме, в Лаврушинском переулке, рядом с Ордынкой. Обычно Борис Леонидович не входил, а стремительно вбегал в комнату и сразу обрушивал на Анну Андреевну лавину новостей, впечатлений, оценок. Лицо его непрерывно менялось, отражая состояние души, смену эмоций. Говорил он громко, взволнованно, увлекая собеседника. Часто читал новые стихи. Внимательно выслушивал суждения о них Анны Андреевны, которые всегда были точными и благожелательными. Когда Анна Андреевна прочитала рукопись его романа "Доктор Живаго", она дала мне переписать из нее два стихотворения: "Зимняя ночь" и "Гамлет".
Однажды, когда Анна Андреевна пригласила меня в свой день рождения, 23 июня, Борис Леонидович пришел вместе с Ольгой Ивинской и преподнес Анне Андреевне огромный букет роз.
Осенью 1949 года Анна Андреевна приехала в Москву, чтобы узнать о судьбе сына, Льва Николаевича Гумилева, который был арестован. Вечером Анна Андреевна позвонила мне, и я помчалась к Ардовым. Узнав и цели приезда, я предложила быть ее провожатой.
Рано утром мы пришли на Кузнецкий Мост, 24, в приемную КГБ. Там уже было много посетителей. Все сидели молча, угрюмые и отчужденные. Только к пяти часам вечера подошла наша очередь. Анна Андреевна отдала в окошко паспорт и спросила, можно ли передать сыну деньги. Ей отказали. Это означало, что на Лубянке его нет. Надо было искать по другим тюрьмам. Анна Андреевна решила утром поехать в Лефортовскую тюрьму. Когда я проводила ее домой, она крепко пожала мне руку.
На следующий день мы поехали в Лефортово. Быстрее всего было бы ехать на метро, Но Анна Андреевна предпочитала наземный транспорт. Мы долго с пересадками ехали на трамвае. Опять выстояли большую очередь, прежде чем подошли к окошку. Снова взяли паспорт, дверца захлопнулась и после томительного ожидания сказали, что сын находится в лагере. Дали адрес, по которому можно послать посылку.
"Как все это ужасно! Отчего это происходит?!" Анна Андреевна ответила: "Перечитайте историю, вспомните Макиавелли, Асенька. Вся история человечества - история тирании. Это было во все времена".
На следующий день Нина Антоновна и Анна Андреевна стали собирать посылку Льву Николаевичу. Я принесла белую фланель, Нина Антоновна одобрила - пригодится Леве на портянки. Но Анна Андреевна возразила: "У вас ведь маленький ребенок, и вам она не менее нужна, на пеленки". Все же мне удалось ее уговорить.
Анна Андреевна испытывала глубокое чувство сострадания к людям, попавшим безвинно в лагеря. Я и сейчас помню, как уже в последний год жизни она бережно вынула из сумочки конверт и прочитала мне письмо заключенного, которое получила из лагеря через Союз писателей в Ленинграде. Он писал: "Дорогая Анна Андреевна! Я нахожусь в лагере. Здесь один зэк дал мне на пару вечеров книгу Ваших стихов. Два дня я не расставался с ней и нахожусь под впечатлением Вашей поэзии. Спасибо, что Вы есть на Земле! Вы открыли для меня новый мир человеческих чувств. Я желаю Вам здоровья и долгих лет жизни, а когда получу свободу, обязательно найду книги Ваших стихов". Анна Андреевна очень дорожила этим письмом и сожалела, что у нее нет книжек своих стихов, чтобы послать их в лагерь.
8
В конце осени 1959 года мы с мужем приехали в Ленинград на два дня. Позвонили Анне Андреевне, она пригласила нас к себе. В доме на улице Красной Конницы никого, кроме Анны Андреевны, не было. Прошли через столовую в ее комнату, которая поразила меня своей скромностью, напомнившей ее комнату в Ташкенте. У окна рабочий стол типа ломберного, рядом - кованый сундучок, два стула. Над тахтой висел под стеклом рисунок Модильяни - портрет Анны Андреевны, воспроизведенный позже на суперобложке книги стихотворений "Бег времени".
В это время стихотворения Анны Андреевны не печатали, ей приходилось занимать переводами. В беседе с нами она спросила: "Читали ли вы стихи Иосифа Бродского?" - "Конечно, все сейчас переписывают его стихи", - сказала я и стала читать "Пилигримы". Позже она подарила мне автограф своего стихотворения "Мне с Морозовою класть поклоны…", к которому предпослала эпиграф - строку из стихотворения И. Бродского: "Вы напишете о нас наискосок..." В книге стихотворений "Бег времени" это стихотворение помещено без эпиграфа.
Пробыли мы недолго, нужно было успеть на поезд. Уже на пороге встретились с входящим Львом Николаевичем Гумилевым.
9
В январе 1966 года Анна Андреевна лежала в Боткинской больнице после тяжелого инфаркта. Однажды вечером мне позвонили и передали ее просьбу, чтобы я к ней пришла. На следующий день я поехала в больницу. Мы встретились в холле на этаже. Анна Андреевна сидела в кресле, выглядела утомленной, но сказала, что чувствует себя лучше, на днях ее выпишут и возможно она с Ниной Антоновной поедет в подмосковный санаторий. Анна Андреевна просила передать Нине Антоновне, чтобы она привезла ей одежду. Потом она долго молчала и вдруг тихо с горечью произнесла: "Как давно нет вестей из Ленинграда... Если бы вы знали, как тяжело, когда нет рядом родной души, и как трудно постоянно обращаться с просьбами даже к друзьям..." Я возразила, что все друзья охотно откликаются на ее зов и всегда готовы прийти на помощь. Но она сказала: "Вы заметили, Асенька, как трудно в жизни творить добро и как легко сеять зло?"
Когда я собралась уходить, Анна Андреевна взяла книгу "Бег времени" и на титульном листе написала: "Моей дорогой Асе за доброту и смирение от ее Ахматовой 25 января 1966 года". Это была последняя моя встреча с Анной Андреевной.
Осенью 1986 года я с мужем поехала в Ленинград. Мы сразу же направились в Комарово. От станции дорога шла через сосновый лес, в котором находилось кладбище. Могила Анны Андреевны расположена справа от центральной аллеи, у самой кладбищенской ограды. Слева от могильного холма вместо деревянного креста стоял большой крест, покрытый кованой медью. У ограды на каменной стене - барельеф с четким профилем Анны Андреевны. Надписи нет, только свежие цветы и зеленые ветки хвои...
Мы долго стояли у могилы, испытывая чувство глубокой благодарности к людям, воплотившим свою любовь к поэзии Ахматовой в созданном ими мемориале.
В жизни мы были бессильны отвести от нее удары судьбы, которые она переносила с величайшим достоинством и мужеством.
Когда уходили, я еще раз оглянулась на могилу и вдруг увидела на узкой кромке асфальтовой площадки выложенные морской галькой слова: "Простите нас..." В этих двух словах выражено все чувство вины нашего поколения перед великим русским поэтом.
Москва. Март. 1989 г.
Прошло 20 лет после 100-летнего юбилея, опубликованы "Записные книжки Анны Ахматовой", появилось много новых воспоминаний об Анне Андреевне, самые интересные - "Записки об Анне Ахматовой" Лидии Корнеевны Чуковской. Читая и перечитывая их, я невольно вспоминаю отдельные эпизоды из ее жизни, казалось, совсем забытые. Вот некоторые из них.
1
В середине мая 1944 года Анна Андреевна приехала из Ташкента в Москву. Ее звонок очень меня обрадовал, она пригласила меня посетить ее у Ардовых, и я помчалась к ней.
Она выглядела помолодевшей и оживленной. В беседе со мной рассказывала, как ей хотелось поскорее уехать из Ташкента в Ленинград, но приходилось ждать вызова и пропуска - блокада уже была снята с Ленинграда, но в город еще пускали по пропускам. К тому же приходилось ждать окончания ремонта квартиры в Фонтанном доме.
Нашу беседу никто не прерывал. Анна Андреевна никогда не приглашала на одно и то же время разных людей, посещавших ее. Нина Антоновна Ольшевская была на репетиции в театре Красной Армии (с нею я познакомилась позже). В соседней комнате лежала мать Нины Антоновны, ее досрочно освободили из лагеря, "списав" как безнадежно больную. Квартиру Ардова я увидела тогда впервые. Она находилась на втором этаже, к ней вели крутые ступени лестницы. Вся квартира была небольшой, но в ней удачно разместились столовая, кабинет Виктора Ефимовича Ардова, детская их сыновей, Миши и Бори, и небольшая комната старшего сына Нины Антоновны - Алеши Баталова. В этой комнате ютилась Анна Андреевна при наездах в Москву. Справа в этой комнате, похожей на каюту на пароходе, стояла тахта от стены до стены, около нее стул, в окно был виден двор. Скромность обстановки напомнила мне ее комнату в Ташкенте. В Ленинград Анна Андреевна уехала 31 мая 1944 года.
2
Приезжая из Ленинграда в Москву, Анна Андреевна останавливалась у своих друзей - у Большинцовой, Глен, Западовых, Петровых и чаще всего у Ардовых, которые всегда оказывали ей гостеприимство. Я не могла пригласить к себе Анну Андреевну и очень этим огорчалась. Я с мужем, дочерью и свекровью жила в 14-метровой комнате. Только в 1962 году получили малогабаритную двухкомнатную квартиру в новостройке. Радость омрачалась тем, что свекровь настиг второй инсульт, окончательно парализовавший ее и лишивший речи. Здоровье ее унесла война: спасение раненых в горящем Сталинграде, три года работы хирургом в военном госпитале, в который она пошла добровольцем и с которым дошла до Берлина.
Летом 1964 года Нина Антоновна спросила меня, не могу ли я на несколько дней приютить Анну Андреевну. Мне, к сожалению, пришлось объяснить ей, почему я не могу выручить ее в трудную минуту.
Анна Андреевна не только все поняла, но и сделала в "Записных книжках" запись: "Мама Аси. 29 августа. 1964"2, назвав мою свекровь мамой - самым святым именем.
3
Цявловской, Анна Андреевна начала в 1931 году, постоянно обменивалась с Татьяной Григорьевной оттисками статей о поэте, читала ей, С. М. Бонди и другим пушкинистам свои работы о нем, поздравляла Татьяну Григорьевну с днем ангела в Татьянин день. Когда в 1951 году вышла из печати "Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина", Татьяна Григорьевна подарила ей эту книгу с надписью: "Дорогой Анне Андреевне на добрую память о Мстиславе Александровиче - его последний труд".
В "Записных книжках" - даты их встреч и телефонных разговоров, а в записи от 8 июня 1961 года Анна Андреевна дала высокую оценку пушкинистам за их советы, связанные с ее работой над штудиями о Пушкине. "Приношу благодарность, во-первых, Б. В. Казанскому, которому я изложила всю мою концепцию трагедии Пушкина еще в 1950 году, В. В. Виноградову, Бонди, Оксману, которым я читала ее в рукописи, и в особенности Т. Г. Цявловской, давшей мне ряд ценных указаний"3.
4
Я помню, как Анна Андреевна, находясь в гостях у Ильи Григорьевича Эренбурга после поездки на Сицилию, позвонила мне поздно вечером, попросила приехать за ней на улицу Горького (он жил в доме против Моссовета) и проводить ее к Любочке Большинцовой в Сокольники. Я зашла за ней, и мы поехали на улицу Короленко, где жила Большинцова на втором этаже, в доме без лифта. Прощаясь, Анна Андреевна вынула из сумочки и дала мне фотографию, на которой она запечатлена во время вручения ей премии Этна Таормина.
Когда я смотрю на эту фотографию, мне вспоминается Александр Трифонович Твардовский, сопровождавший ее в поездке на Сицилию с группой писателей. Он хорошо знал и любил поэзию Ахматовой и сказал о ней на торжественной церемонии проникновенные слова: "Лирика Ахматовой - неотъемлемая часть нашей национальной культуры. Одна из живых и не утрачивающих свежести ветвей русской поэзии". Прочитав впервые эти слова Твардовского, я сразу вспомнила ее стихотворение, написанное в 1915 году: Нам свежесть слов и чувства простоту / Терять не то ль, что живописцу - зренье4 - и поняла, как хорошо знал Александр Трифонович поэзию Анны Ахматовой.
5
Особое место в поэзии А. А. Ахматовой занимает пьеса "Энума Элиш" (или "Сон во сне"). О ее судьбе Анна Андреевна вспоминала в 1962 году: "Пьеса "Энумаелиш", состоявшая из трех частей: 1) На лестнице, 2) Пролог, 3) Под лестницей. Писалась в Ташкенте после тифа (1942) - окончена на Пасху 1943 (Читала Козловским, Асе, Булгаковой, Раневской, А. И. Тихонову). Сожгла 11 июня 1944 в Фонтанном доме. В этой пьесе был предсказан во всех дальнейших подробностях весь 1946 г."5
прозу запоминала плохо и помочь ей восстановить текст пьесы не смогла. Я помнила только сюжет пьесы. Ее героиней была женщина-поэт, которую ночью вызвали на писательский суд. Она стоит в ночной рубашке в окружении писателей и не понимает, в чем ее обвиняют, отвечает невпопад и читает стихи. В отвеет - требование отказаться от сочинения стихов. Но она ни от чего не отказывается и попадает в тюрьму, где считает себя свободной. Пьеса действительно была пророческой, предсказав весь 1946 год, заполненный травлей Анны Андреевны.
Пьесу Анна Андреевна сожгла вынужденно, в ночь после обыска и ареста сына. Это спасло ее - на следующее утро был повторный обыск, который при обнаружении крамольной пьесы мог бы завершиться ее арестом. Восстановить пьесу ей не удалось, она успела сочинить лишь ее часть в новой редакции, занимающую около пятидесяти страниц "Записных книжек".
6
Нередко, прерывая беседу, Анна Андреевна прикладывала палец к губам и указывала пальцем на потолок. Она не доверяла стенам и потолку, а по свидетельству Н. Я. Мандельштам, - даже Ардову, в доме которого ей приходилось жить6.
Я хорошо помню, как однажды Анна Андреевна доверила мне роль немого свидетеля ее встречи с иностранцем, когда такая встреча уже не считалась криминалом. Она позвонила мне и попросила навестить ее. В то время она гостила у Шенгели на проспекте Мира. Я приехала к ней, мы о многом говорили, и я собиралась уходить, но Анна Андреевна попросила меня остаться. Вскоре пришел гость - англичанин. Они говорили около получаса на литературные темы, после чего он ушел. Имя его Анна Андреевна открыла лишь 6 мая 1963 года в "Записных книжках": "Сегодня приходил англичанин из Кембриджа, Джон Эльсворт, и сказал, что обо мне пишут Антони Кросс и еще один англичанин и кое-кто в Америке"7.
Эта встреча произошла в "более вегетарианские времена". Прежде ее друзья считали, что Ахматова преувеличивает внимание к ней КГБ. Но она была права в своих опасениях, и в этом все убедились, когда "Новая газета" в № 11 от 20/26 марта 2009 года опубликовала секретную докладную записку Сталину шефа КГБ Абакумова, которая заканчивалась предложением: "МГБ считает необходимым Ахматову арестовать. Прошу вашего разрешения. Абакумов. №6826/4. 14 июля 1950 года". Сталин в этот раз предложение Абакумова не принял, его резолюция была краткой: "Продолжайте наблюдение".
7
"Записных книжках" Ахматовой слова, определяющие ее отношение к Ивинской. Но, увы, она удостоила ее только одной фразой 11 ноября 1964 года: "Была Лида <Чуковская>. Говорили об Ивинской"8 - и только. В "Записках" Чуковской я нашла 28 записей об Ивинской, в них полностью отразилось отношение к ней Анны Андреевны. По словам Лидии Корнеевны, Пастернак упорно добивался согласия Анны Андреевны на встречу с Ивинской после ее освобождения из лагеря в 1953 году, но Анна Андреевна, по ее выражению, "стояла насмерть" и всячески уклонялась от встречи с ней. Получалось, что Ахматова так и не видела Ивинскую - встреча их не состоялась. Но встреча все-таки была - еще до ареста Ивинской в 1949 году, и произошла она на моих глазах.
В день рождения Анны Андреевны, 23 июня 1948 года, она позвонила мне от Ардовых и пригласила прийти к ней вечером. Я принесла в подарок несколько батистовых носовых платочков. Взяв их, Анна Андреевна сказала: "Платки дарить нельзя, это плохая примета", - и дала мне в ответ несколько монеток. Оказалось, что днем ей звонил Борис Леонидович, поздравил с днем рождения и попросил разрешения прийти вечером с Ольгой Ивинской. В квартире были только Нина Антоновна, Анна Андреевна и я.
Вскоре пришел Борис Леонидович с Ивинской, они преподнесли Ахматовой огромный букет роз. Ольга Всеволодовна в свои 36 лет выглядела очень молодо, ее миловидное лицо обрамляли длинные белокурые волосы. За столом "гудел" Борис Леонидович, беседа длилась более часа. После ухода Бориса Леонидовича и Ольги Всеволодовны Анна Андреевна пошла в свою комнату, легла на тахту и сказала, обращаясь к Нине Антоновне:
- Только у Горького были достойные женщины, у остальных - трущобные марухи.
Эти слова ошеломили меня, но оказались пророческими. Хотя Ивинская за весь вечер не проронила ни слова, Анна Андреевна проникла в ее сущность и, как в книге жизни, прочитала ее будущее, которое в описании Чуковской оказалось отвратительным.
"Огонек". Когда она вернулась из лагеря в 1953 году, Чуковская, ранее знавшая ее по совместной работе в редакции "Нового мира", передавала ей в течение двух с половиной лет деньги и вещевые посылки для отправления по почте в лагерь своей подруге Н. А. Надеждиной и удивлялась, что ни разу не было от нее подтверждения об их получении. После возвращения в 1956 году Надеждиной из лагеря выяснилось, что деньги и вещи Ивинская присваивала.
"Анна Андреевна, - пишет в "Записках" Чуковская, - слушала меня молча, не перебивая, не переспрашивая. <...> Она подняла глаза: "Такие - они всегда прирабатывали воровством. Но обворовывать человека в лагере! <...> Самой находясь при этом на воле! И на щедром содержании у Бориса Леонидовича - и не у него одного, надо думать... Обворовывать подругу, заключенную, которая умирает с голоду... подобного в жизни не слыхивала. <...> Я надеюсь, вы уже объяснили Борису Леонидовичу, кого он поёт, о ком бряцает на своей звучной лире?" Чуковская ответила: "Я не скажу Борису Леонидовичу ни слова в разоблаченье Ольги <...> он все равно не поверит <...> он свято верит тому, что наврет ему Ольга""9.
Зная от Чуковской о воровстве Ивинской, Ахматова ни разу не уступила Пастернаку в его просьбах о встрече с ней после ее возвращения из лагеря. Последнюю, уже десятую, но по-прежнему безуспешную попытку Пастернака устроить встречу Чуковская описала 26 ноября 1958 года:
"За чаем она [А. А.] с горечью поведала мне, что ей позвонил Борис Леонидович. Она обрадовалась было, но потом, когда он произнес: "В Ленинград летом ездила близкая мне женщина с дочерью, но без моего письма не решилась зайти к вам", - рассердилась: - "Речь, конечно, об Ольге. По ее наущению он и позвонил мне. Но я держу границу на замке. Не желаю встречаться с этой бандиткой""10.
8
Острую жалость вызвала во мне запись Анны Андреевны 23 июня 1965 года о ее встрече с Ольгой Берггольц:
"Вернулась из города. Вчера безобразничала Ольга Берггольц - я ее такой страшной никогда не видела"11.
Об отношениях этих двух женщин-поэтов писала Чуковская 28 августа 1979 года Пантелееву: "Путь О. Ф. был сложен и противоречив. А. А. это понимала и относилась к ней - и к ее пути - весьма противоречиво. Она считала ее 1) очень талантливой, 2) кое-какие стихи любила, 3) терпеть не могла поэму о шофере <.. .> 5) говорила: "Относительно меня О. всегда вела себя безупречно""12.
У меня сложился привлекательный образ Ольги Федоровны Берггольц, пережившей арест, потерю мужа и детей, блокаду Ленинграда и при этом сохранившей мужество и своим примером вдохновлявшей защит-пиков города на борьбу с врагом.
Я перечитываю ее письмо ко мне от 14 августа 1946 года, в котором она описала тяжелое положение Анны Андреевны еще накануне известного постановления ЦК от 14 августа, и попросила меня выкупить и редакции журнала "Огонек" 100 экземпляров ее книжки, так как ей не прислали даже авторские экземпляры. В конце письма приписка:
"Я совсем упустила из виду, что за книжки надо заплатить 40 рублей (за 100 штук). Очень неудобно признаваться, но у меня сейчас ни гроша, буквально. Живем на то, что продаем книги! Одолжите мне их, надеюсь, что в ближайшее время положение улучшится и я Вам вышлю. Извините меня зa это".
ее бессмертные слова: "Никто не забыт, ничто не забыто".
Как глубоко выразила Ольга Федоровна Берггольц чувство утраты близких:
Вот видишь - проходит пора звездопада,
И кажется, время навек разлучаться…
…А я лишь теперь понимаю, как надо
…
9
Как-то в разговоре со мной Анна Андреевна сказала: "Что такое мужчины? Коля ухаживал за мной четыре года, а женившись, уехал в Африку на отстрел львов. Мужчины- низшая раса!"
В "Записных книжках" она, как бы продолжая этот разговор, в записи от 31 марта 1963 года перечислила имена женщин, вошедших в биографию Николая Степановича:
"Цикл стихов Маше - просто стихи из ее альбома, там же какая-то лесбийская дама (не то В. Яровая, не то Паллада), потом (уже в 14 г.) Таня Адамович, Молевберг, Тумповская, Лариса Рейснер, А. Энгельгардт. На ком-то он собирался жениться (Рейснер), на ком-то женился (Энгельгардт), по кому-то сходил с ума ("Синяя звезда"), с кем-то ходил в мебл[ированные] комнаты (Ира?), с кем-то без особой надобности заводил милые романы (Дмитриева и Лиза Кузьмина-Караваева), а от бедной милой Ольги Николаевны Высотской даже родил сына Ореста (13 г.)"13
Сколько горечи и разочарования в этих словах Анны Андреевны.
природы невозможно.
Я с ним не согласна. Животный "вечный зов" можно и должно подчинить интеллекту и остаться ангелом в любовных отношениях - было бы желание!
10
В одно из посещений Ардовых я стояла в столовой и разговаривала с Виктором Ефимовичем. Из маленькой комнаты в столовую вошла Анна Андреевна и, увидев по его жесту, что он собирается положить руку мне на талию, грозно сказала:
- Юристов руками не трогать!
Прошло полвека. Я позвонила Мише Ардову, чтобы узнать, будет ли открыт в Москве на Большой Ордынке музей Ахматовой к 120-летию со дня ее рождения. Я не была уверена, что он помнит меня, и, назвав себя, добавила:
Он очень оживился и воскликнул: "Асенька, я вас прекрасно помню - "юристов руками не трогать!"
- Миша, - удивилась я,- вы были в школе и не могли слышать эту реплику Анны Андреевны.
- Но эти крылатые слова ее постоянно звучали в нашем доме, - сказал он.
Ардов не ослушался Анны Андреевны, но вскоре после этого я неожиданно получила сборник его рассказов "Озорник", изданный в серии "Библиотека "Огонька"", с дарственной надписью:
"Юристу - от будущего клиЭнта", но "клиЭнтом" юриста он так и не стал.
11
Анна Андреевна передаривала друзьям и знакомым подарки, полученные от почитателей. Вот и мне в 1956 году досталась корзиночка для рукоделия вместе с книгой ее переводов "Корейская классическая поэзия". Корзиночка была сплетена из прочной соломки, создававшей красивый орнамент, ее подарили ей корейцы. Теперь корзиночка находится в Музее А. А. Ахматовой в Фонтанном доме.
Но есть у меня другой подарок, с которым я пока не могу расстаться. Его я получила в Ташкенте перед отъездом в Москву. По приглашению Анны Андреевны я провела последнюю ночь у нее в доме на улице Жуковского. Утром 31 мая 1943 года она взяла лист серой бумаги, написала на одной стороне листа стихотворение "Когда погребают эпоху", а на другой стороне - "А вы, мои друзья последнего призыва" и подарила их мне. Потом вдруг протянула мне руку, в ней лежала бусинка - тонко выточенная из дерева четка, и сказала: "Эта четка - от магометанских четок, освященных в Мекке, мне их подарила Марина Ивановна в Москве в июне 1941 года, когда мы встретились с ней на Большой Ордынке. Я дарю Вам эту четку на память о Марине Ивановне".
Я была счастлива, получив такой подарок, и храню всю жизнь его как дорогой талисман.
Прощаясь, Анна Андреевна поцеловала меня и перекрестила.
12
"дать книги". В этих списках десятки фамилий. Я с удивлением увидела в "Записных книжках", что в пяти списках, составленных в 1963-1965 годах, есть и мое имя. В последнем списке от 5 января 1966 г. Анна Андреевна написала:
"Пять книг от Иры: Коме - Асе - Оле Кутасовой-врачу, Вере Румянцевой"14.
Я подумала, что "пять книг" - это "Бег времени", а "от Иры" - это поручение Ире Пуниной переслать книги адресатам. Но я не получила от Иры "Бег времени", не получала ни одной книги из пяти списков, ранее составленных Анной Андревной.
Книгу я купила на черном рынке, при посещении Анны Андреевны в Боткинской больнице. Она сделала на ней дарственную надпись, а в "Записных книжках" написала 25 января 1966 года: "Была Ася <...> Муж Аси подарил ей "Бег"... - 10 рублей на черной бирже"15.
13
Последняя встреча с Анной Андреевной хорошо мне запомнилась. 24 января 1966 года позвонила Наташа Ильина и сказала, что Анна Андреевна находится в Боткинской больнице после третьего инфаркта и хотела бы меня увидеть.
"Записных книжках" она оставила краткую запись:
"25 января. Была Ася. Что-то полувспоминали: "прогулки в Лефортово, прокуроры, посылки..."16
Эти полувоспоминания были связаны с сыном Левой, сидевшем в лагере, напоминали ей о ее отчаянии от бессилия изменить его судьбу, о наших с ней походах по прокурорам и тюрьмам. Мой приход всколыхнул в ее памяти все пережитое в те годы и усилил невыносимую боль от разрыва с сыном, затянувшегося на долгие годы. Сколько горечи было в письме к брату, копия которого сохранилась в "Записных книжках". Она писала 23 июля 1963 года:
"Милый Виктор, как мне было приятно получить твое доброе письмо. <...> Передать твой привет Леве не могу - он не был у меня уже два года, но, по слухам, защитил докторскую диссертацию и успешно ведет научную работу"17.
Она так ждала, что Лева посетит ее в больнице, но не дождалась.
14
"Бег времени": "Моей дорогой Асе за доброту и смирение..."
Я не считала, что мне присуще чувство смирения и долго недоумевала, почему Анна Андреевна нашла его во мне. И только в "Записных книжках" я нашла объяснение - за полгода до нашей встречи она написала 8 августа 1965 года:
"В этот месяц когда я, кажется, нуждалась в утешении, мне прислал его только Элиот: <...> Единственная мудрость, которую мы можем надеяться достичь - это мудрость смирения: смирение бесконечно"18.
Поистине только бесконечное смирение, обретенное Анной Андреевной, давало ей силы переносить все удары судьбы. Зная мою порывистую натуру, она надписью на книге направляла меня на путь истины. Я же могу только надеяться достичь мудрости смирения по ее великому примеру.
Я вновь и вновь повторяю стихотворение Анны Андреевны, написанное в феврале 1960 года:
Войди сюда и будь всегда со мною19.
15
О смерти Ахматовой не сообщили ни по радио, ни в печати. В Союзе писателей на звонки сообщали только о том, что похороны будут в Ленинграде. Я позвонила Ардовым. Виктор Ефимович сказал: "Прощание состоится в морге больницы имени Склифосовского 9 марта в 12 часов дня".
На церемонии прощания выступали ее друзья. Арсений Тарковский говорил о том, что смерть унесла от нас величайшего поэта современности, что никогда на долю женщины не выпадало столько тяжелых испытаний. Сила воздействия ее поэзии огромна. С нами остался ее талантливый, живой ум. Потом выступил Ефим Эткинд. Он сказал, что Анна Андреевна принесла в русский язык всю лучшую поэзию мира, что теперь начинается ее бессмертие. Люди все прибывали. Церемония прощания закончилась минут через сорок. Вошли служители и увезли гроб с телом усопшей в другую часть здания.
Я вышла из морга и увидела огромную толпу людей, которые не могли войти в здание и попрощаться с Анной Андреевной. Собралось человек пятьсот, они не расходились и слушали выступавших.
16
7 ноября 2000 года во дворе дома №17 на Большой Ордынке состоялось торжественное открытие первого в России памятника Анне Ахматовой.
Выступали с речами министр культуры М. Швыдкой, писатель В. Пьецух, Алексей Баталов, Борис Ардов, представители Городской думы. Протоирей Кречетов отслужил молебен.
Когда сняли с памятника покрывало, я увидела на пьедестале большой бронзовый монолит, повторяющий контур женской фигуры по рисунку Модильяни. Идея скульптора Владимира Суровцева была оригинальной, но вряд ли удачной: в тяжелом монолите, верхний контур которого повторял плавную линию рисунка, потерялась его воздушная легкость, и совсем неудачно вылеплена приникшая к плечу голова, ничем не напоминающая Ахматову.
Не обошлось без курьезов. Жильцы дома, недовольные тем, что сооружение памятника якобы помешало провести капитальный ремонт дома, повесили на балконах плакаты, выражавшие их возмущение, шумели, но это не помешало провести торжественное открытие памятника.
Андреевна. Вошла в знакомую до мелочей квартиру, и меня охватило чувство неизъяснимой тревоги: пустые комнаты, голые стены, никакой мебели. Это произвело на меня удручающее впечатление, будто я пришла сюда после погрома. В одной из комнат я увидела Борю Ардова. Он объяснил мне, что и квартире должен разместиться музей Ахматовой, поэтому всю мебель, книги, картины он перевез в Абрамцево, в свою художественную мастерскую, где он сейчас живет.
Я отошла от него в соседнюю комнату. Мое внимание привлекла небольшая фотокарточка, лежавшая на подоконнике. На ней я увидела знакомое лицо. На обороте - короткая надпись: "Вите от Миши" - да ведь это М. М. Зощенко! Фотография, подаренная Виктору Ефимовичу Ардову! Как она могла оказаться на подоконнике в доме?! Я вернулась к Боре, отдала ему фотокарточку. Он немного смутился, взял ее и поблагодарил, ведь ее мог увидеть и унести любой посетитель, находившихся в квартире.
После открытия памятника Ахматовой в 2000 году прошло десять лет.
Музея Ахматовой в Москве все еще нет и неизвестно, будет ли. Я так надеялась, что он откроется в 2009-м - в 120-ю годовщину ее рождения.
17
Судьба приготовила мне последнюю встречу-невстречу с Анной Андреевной. Летом 2005 года я была с мужем в санатории "Подмосковье", недалеко от станции Домодедово. Мы жили в новом семиэтажном корпусе и часто ходили по лесной аллее к старому двухэтажному корпусу на процедуры. Однажды, к концу отдыха, на аллее нас остановила женщина и спросила: "Скажите, это имение Ахматовой?" - указав рукой в сторону старого корпуса. - "Какое имение? - удивились мы. - У нее никогда ничего не было. Но почему вы так решили?" - "Как же, - обиженно ответила она,- там на стене висит памятная доска с ее фамилией".
обходить здание и вдруг увидели на боковой стене у окна мемориальную доску, на которой был выгравирован профиль Анны Андреевны. Дежурная охотно рассказала, что доска установлена в 1989 году - к столетию со дня рождения Ахматовой, и привела нас в комнату 131 на первом этаже, в которой она скончалась. У окна этой комнаты снаружи и была укреплена доска.
В день отъезда мы долго стояли у мемориальной доски, смотрели на печальный профиль, запоминали прощальные слова, выгравированные на доске:
Моя душа взлетает
Навстречу солнцу
А. Ахматова
Москва. Октябрь. 2010
Примечания
1. От Анны Андреевны я впервые услышала, что Берия грозил превратить заключенных в лагерную пыль.
2. Записные книжки Анны Ахматовой. М.; Торино,1996. С. 484.
4. Ахматова А. Собрание сочинений: в 8 т. М.: Эллис Лак, 2000. Т. 4. С. 89.
5. Записные книжки Анны Ахматовой. С. 238.
6. Мандельштам Н. Я. Вторая книга. Париж:YMCA PRESS, 1972. С. 236.
7. Записные книжки Анны Ахматовой. С. 321.
9. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. М.: Согласие, 1997. Т. 2. С. 207.
10. Там же. С. 340.
11. Записные книжки Анны Ахматовой. С. 642.
12. Звезда. Л., 2007. № 3. С. 147.
14. Там же. С. 693.
15. Там же. С. 701.
16. Там же.
17. Там же. С. 531.
19. Ахматова А. Собрание сочинений: в 6 т. М.: Эллис Лак, 1999 Т. 2 (2). С. 72.