После всего / В 5 кн. / Вступ. ст. Р. Д. Тименчика.
М.: Изд-во МПИ, 1989. С. 20-23.
У камина с Анной Ахматовой
Анна Ахматова служит библиотекаршей в Агрономическом институте, и ее собираются уволить за сокращением штата! Для меня это не менее неожиданно, как и то, что она, оставив Гумилева, стала женой горбоносого ассириолога Шилейко.
В библиотеке института тоже холодно, но не так, как в Публичной. В небольшой комнате толпится кучка мужчин и женщин, одетых по-зимнему, - очевидно, библиотекари.
- Скажите, пожалуйста, где я могу найти здесь Анну Андреевну Ахматову?
При этих словах из хмурой кучки библиотекарей отделяется высокая женщина и с улыбкой протягивает мне руку: Ахматова!
- Здравствуйте. Мне Лозинский сообщил вчера о вашем приезде. Очень рада вас видеть. Идемте ко мне.
Тут же через коридор ее комната с двумя высокими окнами, золоченым трюмо в простенке и большим камином. В комнате холодно, нет ни печи, ни даже буржуйки.
- Затопите, пожалуйста, камин и подайте нам какао, - отдает Ахматова распоряжение какой-то немолодой интеллигентной женщине, вероятно, ухаживающей за ней из любви к ее стихам.
Мы оба в зимних пальто усаживаемся в кресла, от дыхания идет пар, но камин вспыхивает и празднично трещит сосновыми дровами, и в руках у нас дымятся поданные на подносе фарфоровые чашечки.
Да, она осталась все той же светской хозяйкой, как и в особняке в Царском!
- Это какао мне прислали из-за границы. Получили посылки я и Сологуб, и от кого-то совсем незнакомого. Ну, рассказывайте о себе.
По лицу Ахматовой, освещенному при дневном свете золотистым пламенем камина, проходят тени.
- Последние месяцы я жила среди смертей. Погиб Коля, умер мой брат, и наконец Блок! Не знаю, как я смогла все это пережить!..
- Говорят, вы хотите ехать заграницу?
- Зачем? Что я там буду делать? Они там все сошли с ума и ничего не хотят понимать.
Она рассказывает о последнем вечере Блока в Александрийском театре, вспоминает о веселых и шумных собраниях Цеха поэтов с дешевым красным вином и молодыми стихами, о Гумилеве...
- Для меня это было так неожиданно. Вы ведь знаете, что он всегда был далек от политики. Но он продолжал под держивать связи со старыми товарищами по полку, и они могли втянуть его в какую-нибудь историю. А что могут делать бывшие гвардейские офицеры, как не составлять заговоры? Но довольно об этом. Давайте читать стихи.
- С условием, что вы читаете первая.
- Хорошо, я прочту стихотворение о смерти Блока. Лурье написал к нему музыку, и оно скоро будет исполняться на вечере памяти Блока.
И опять, как когда-то на собраниях Цеха - "Звенящий голос, горький хмель души расковывает недра" - и четко вырезается на белой стене строгий, дантовский женский профиль, с неизменной челкой на лбу.
При чтении Ахматовой передо мной проносятся обрывки воспоминаний. Вот она в первый раз, в отсутствии Гумилева, уехавшего в Абиссинию, читает в редакции "Аполлона" свои стихи, и от волнения слегка дрожит кончик ее лакированной туфельки, а Вячеслав Иванов ее за что-то отечески журит. Вот я везу ее "Вечер" вместе со своей "Дикой порфирой" на склад к Вольфу, и на собрании Цеха поэтов мы сидим с ней в нелепых лавровых венках, сплетенных Городецким...
А Смоленская сегодня именинница...
Принесли во гробе серебряном
Александра, лебедя чистого...
И мне мерещится зеленое Смоленское кладбище, и я вижу, как поднимают упавшую после похорон в рыданиях на могилу Блока Ахматову.
- Скажите, Анна Андреевна, ведь это выдумка о вашем будто бы романе с Блоком?
- Кто-то сочинил эту легенду. Я ведь почти не виделась с Блоком и только недавно узнала, что он любил мои стихи...
- Простите, Анна Андреевна, нескромный вопрос. Но я уже слышал о начале вашего романа с Николаем Степановичем и даже то , как он раз, будучи студентом Сорбонны, пытался отравиться из-за любви к вам, значит, - мне можно знать и конец. Кто первый из вас решил разойтись - вы или Николай?
- Нет, это сделала я. Когда он вернулся во время войны, я почувствовала, что мы чужие, и объявила ему, что нам надо разойтись. Он сказал только - ты свободна, делай, что хочешь, - но при этом страшно побледнел, так, что даже побелели губы. И мы разошлись...
Пламя в камине замирает, чашечки с какао стынут, стихи прочитаны, в окнах синеют сумерки - пора!
Я прощаюсь с провожающей меня Ахматовой и целую у наружной двери ее узкую руку.
Как она сильно выросла, вместо прежнего женского тщеславия у ней появилась какая-то мудрость и спокойствие. Да, как ни стараются ее опошлить поклонницы и подражательницы и женолюбивые критики, она все же остается Анной Ахматовой.
"Бродячую Собаку". В конце второго двора нашел я знакомый заколоченный вход в подвал. Как теперь было бы жутко спуститься туда, в сырость и темноту, и постоять там одному!..
У трамвая в очереди я вдруг почувствовал некоторую неловкость. Так бывает, когда кто-нибудь особенно пристально смотрит сзади. Я обернулся: в конце очереди какой-то человек в оленьей дохе точно лорнировал меня своим немигающим стеклянным взглядом, я был как бы в фокусе расхождения его косящих глаз. Как он похож на Гумилева! То же неправильное, холодное, деланно-высокомерное лицо и серые, слегка косые глаза. Публика задвигалась, подошел вагон. Я хотел поближе при свете рассмотреть похожего на Гумилева человека, но его в вагоне не оказалось.
В этой главе из автобиографического романа Михаила Зенкевича "Мужицкий сфинкс", написанного в середине 1920-х годов, автор говорит о своем приезде в Петроград из Саратова, где он провел годы гражданской войны. В библиотеке Агрономического института Ахматова служила до февраля 1922 года. О смерти брата Андрея, покончившего с собой в Афинах, Ахматовой сообщил Гумилев в июле 1921 года - он узнал об этом от матери Ахматовой Инны Эразмовны, которую навестил в Севастополе во время своей последней поездки.
Ахматовой в Обществе ревнителей Художественного Слова состоялось 22 апреля 1911 года, когда Гумилев уже вернулся из своего второго абиссинского путешествия. О попытке самоубийства в декабре 1907 года в Булонском лесу Гумилев рассказывал и А. Н. Толстому - этот эпизод изложен в воспоминаниях последнего (Урал, 1988, № 2).
Один из экземпляров машинописи романа М. А. Зенкевича находится в собрании М. С. Лесмана, хранительница которого Н. Г. Князева любезно предоставила эту главу для настоящего издания.