Воспоминания об Анне Ахматовой. -
М., 1991. - С. 326-331.
Анна Ахматова
... Чем ближе я узнавал Ахматову, тем более значительным событием становились для меня каждая встреча и беседа с ней: дар высокой поэзии, огромные знания, абсолютно свободное общение с мировой литературой – она читала в подлинниках Данте и Шекспира, страстность и пытливость исследователя...
Мы говорили, главным образом, о поэзии: о Пушкине, Блоке, Лермонтове, Маяковском... Но чаще всего темой наших разговоров был Пушкин. Его жизнь, творчество были предметами глубочайшего интереса и исследований Анны Андреевны.
Меня поразило чувство неприязни, с каким Анна Андреевна относилась к Наталье Николаевне Гончаровой и ее сестрам! Для нее тенденция облагораживания образа Натальи Николаевны, появившаяся в последние годы, была неприемлема. Она так страстно восставала против нее, что порой мне казалось, что ею владеет просто чувство женской ревности. Анна Андреевна охотно рассказывала о своих работах о Пушкине, например, о разборе "Каменного гостя". Это был совсем новый взгляд на Дон Жуана, опровергающий его канонический образ. Ахматова утверждала, что в "Каменном госте" есть нечто автобиографическое: Дон Гуан – поэт, а Дона Анна – его первая настоящая любовь. Для нее подтверждением служил тот факт, что Пушкин при жизни не опубликовал это сочинение.
Очень огорчало меня холодное отношение Анны Андреевны к творчеству Чехова. Однажды, помню, я даже спросил у нее: "За что вы не любите Чехова?" – "Вы давно не видели Бориса Пастернака?" – вместо ответа спросила она, не пожелав даже продолжить тему.
Я уже говорил, что в 1937 году приготовил новую программу: "Кармен" Мериме в переводе одного из лучших переводчиков – поэта Михаила Леонидовича Лозинского, к которому я относился с любовью и огромным уважением.
Анну Андреевну связывали с Лозинским дружеские отношения. Она высоко ценила его переводы, называя Михаила Леонидовича – "наш Василий Андреевич Жуковский"...
Однажды Анна Андреевна и я были приглашены к Лозинским. Я просил разрешения зайти за ней. Весь длинный путь от Фонтанного Дома до конца Каменноостровского проспекта, где жили Лозинские, мы прошли пешком. И я не заметил расстояния. Встретивший нас Михаил Леонидович сказал: "Дмитрий Николаевич! Поздравляю вас. У вас сегодня счастливый день: вы с Анной Ахматовой шли по улицам ее любимого города".
Для меня в строгом облике Ахматовой всегда было нечто от классической красоты Ленинграда.
В эпилоге "Поэмы без героя", который я читаю, есть такие строки, обращенные к Ленинграду:
Разлучение наше мнимо:
Я с тобою неразлучима,
Тень моя на стенах твоих,
Отраженье мое в каналах,
Звук шагов в Эрмитажных залах,
Где со мною мой друг бродил,
И на старом Волковом Поле,
Над безмолвием братских могил.
Я бывал не только в Фонтанном Доме, но и в двух последних квартирах, где жила Ахматова. А иногда она сама заходила в гостиницу, где я останавливался, уютно устраивалась на диване, и мы часами говорили, как всегда, о литературе, о музыке... Как-то зашел разговор о Моцарте. "Почему говорят, что Моцарт умер так рано? – сказала Анна Андреевна. – Но ведь он начал выступать чуть не с трех лет, а писать музыку – с пяти, значит, он прожил большую жизнь!"
Я читал ей мои программы: пушкинскую лирику, "Пиковую даму", "Шинель" Гоголя. Позже я узнал от одного из ее друзей, как она отозвалась об этой моей работе: "Прослушав Журавлева, я поняла всю многослойность повести "Шинель".
Однажды Анна Андреевна рассказала о том особом самочувствии, какое предшествует у нее рождению стихов. Неясный еще для самой себя внутренний шум, внутренняя музыка и ритм возникают сначала невнятно, в каком-то звучании-мычании, выливаясь потом в поэтический образ.
Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава,
Как по земле идет с котомкой лихо...
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки,-
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Это похоже на пушкинское:
И забываю мир, и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем...
И на блоковское:
Жду, чтоб спугнул мою скуку смертельную
Легкий, доселе неслышанный звон...
Иногда Анна Андреевна читала свои стихи – давние или только что написанные, неспешно, чуть торжественно, низким голосом:
Одни глядятся в ласковые взоры,
Другие пьют до солнечных лучей,
А я всю ночь веду переговоры
С неукротимой совестью своей...
В один из вечеров в Фонтанном Доме у Анны Андреевны встретились известная ленинградская балерина Татьяна Вечеслова, ее подруга, и я.
Мы весело ужинали. Все как-то "разнежились", и Анна Андреевна вдруг сказала, что ей хочется подарить мне экземпляр "Поэмы без героя", написанный ее собственной рукой. Я пришел в неописуемый восторг и с благодарностью принял драгоценный подарок. Проснувшись утром, "по размышлении зрелом" решил, что такой "подарок мною не заслужен, тем более что это был авторский экземпляр, и тут же позвонил Анне Андреевне, попросил разрешения зайти. Я вернул ей поэму, сказав, что такая драгоценность должна оставаться в руках автора. В своей обычной спокойной манере Анна Андреевна сказала: "Пожалуй, вы правы. Положите ее на стол". Вместо этого она подарила мне свою фотографию с надписью:
"Дм. Журавлеву
Анна Ахматова
6 февраля 1945. Фонтанный Дом".
Приезжая в Москву, Анна Андреевна подолгу жила на Большой Ордынке в квартире писателя Виктора Ефимовича Ардова и его жены Нины Антоновны Ольшевской, бывшей в те годы режиссером театра Советской Армии. Наши встречи продолжались там.
В доме Ардовых было многолюдно, весело. Обилие друзей – артистов театров и эстрады, шум и гам, как ни странно, казалось, абсолютно устраивали Анну Андреевну. Видно было, что здесь ей уютно, что здесь она хорошо себя чувствует. Я ощущал это, когда приходил к Ардовым, с которыми давно был дружен.
– ныне известного артиста Алексея Баталова. В ней работала и принимала людей, приходивших к ней по делу.
Бывал в этой комнате иногда и я. Читал что-то из своих работ. Всегда просил почитать Анну Андреевну.
Помолчав, словно входя в какой-то одной ей ведомый мир, она строго, торжественно, очень низким голосом медленно читала:
И, как всегда бывает в дни разрыва,
К нам постучался призрак первых дней,
Седым великолепием ветвей.
Нам, исступленным, горьким и надменным,
Не смеющим глаза поднять с земли,
Запела птица голосом блаженным
А было и так. Как-то Анна Андреевна пригласила меня с дочкой к Ардовым. За вечерним чаем веселились, шумели. Мы с Виктором Ефимовичем, перебивая друг друга, рассказывали всякие забавные истории. Каждому хотелось блеснуть. Кругом хохотали. Окрыленные успехом, мы забыли о времени. Опомнившись, я сообразил, что уже поздний час, надо уходить. А где же стихи Ахматовой, ее прекрасное чтение?! Я страшно огорчился. Анна Андреевна, вышедшая проводить нас в переднюю, заметила это, а я растерянно сказал: "Анна Андреевна! Вечер прошел, а ничего не состоялось... Что же это?" "Пойдемте", – сказала она и, улыбнувшись, повела меня в свою комнату. Прочла несколько своих последних переводов японских стихотворений. "Ну, теперь состоялось?" – ласково спросила она.
Бывала Ахматова и у нас в маленькой квартире на улице Вахтангова, где "комнатой для приемов" была кухня (довольно большая), а в ней "красный угол" – наиболее удобное место между столом и буфетом, куда мы усаживали самых дорогих, почетных гостей. Кого-кого только не видел этот "красный угол"!.. Если же собиралась вся наша семья, а число гостей превышало 5–6 человек, то вдоль стола ставились две табуретки, на них клалась доска, и гости усаживались на ней в ряд.
Однажды к нам пришли Анна Андреевна с Ардовыми. Кроме них, мы никого не ждали.
Внезапно позвонили в дверь: сверху спустилась наша соседка по дому – дочь Антокольского Наташа со своим другом, поэтом Борисом Слуцким. И уж совсем неожиданно появились Нина Дорлиак и Святослав Рихтер. Очень обрадовавшись пришедшим друзьям, мы кое-как разместились. В середине общего разговора Рихтер робко спросил: "Анна Андреевна, а нельзя вас попросить?.." – "Что? Прочесть стихи? Пожалуйста..." И в своей неповторимой манере, спокойно, низким голосом начала:
Чтобы меня жалели,
А с каплей жалости твоей
Иду, как с солнцем в теле.
Вот отчего вокруг заря.
Вот отчего!
И это:
В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
И Азией пахли гвоздики.
Она читала много, охотно. Такие вечера редко повторяются.
Встречались мы с Анной Андреевной и у Пастернака в Лаврушинском переулке или на даче в Переделкине.
Анна Андреевна, особенно по контрасту с Борисом Леонидовичем, всегда оживленным, "распахнутым", выделялась своим спокойствием. Не очень активно принимая участие в общих разговорах, она больше слушала и смотрела. Вспоминаю ее в такие вечера: красивое строгое лицо, особенно стройная, прямая спина, покойно сложенные руки...
Нас провели в ее комнату в новой квартире. Вслед за нами вошла и Анна Андреевна. До этого мы довольно долго не встречались. Поразила перемена, происшедшая с ней. Она очень пополнела. Ее прекрасное лицо изменилось. Такой особенный "ахматовский" нос с горбинкою почти тонул в лице. Давно исчезла знаменитая челка. Седые волосы были заколоты небрежным пучком.
В первый момент мы с Валентиной Павловной даже несколько растерялись. Анна Андреевна предложила нам сесть и сама опустилась в кресло. Потом, мельком взглянув в зеркало, что-то как бы "поправила" в своем лице, и вдруг перед нами оказалась прежняя Ахматова!
Она начала рассказывать о своей поездке в Италию, о старинном замке, где должна была состояться церемония вручения премии.
Здесь я позволю себе небольшое отступление. Не так "давно прочел я в сборнике "Встречи с прошлым" (Встречи с прошлым. Вып. 3-й. М., "Советская Россия", 1978, с. 411) в статье Е. И. Лямкиной "Вдохновение, мастерство, труд" (записные книжки Ахматовой) об отношении Ахматовой к мемуарам. В одной из записных книжек Анна Андреевна пишет:
"... Что же касается мемуаров вообще, я предупреждаю читателя, 20 % мемуаров так или иначе фальшивки. Самовольное введение прямой речи следует признать деянием, уголовно наказуемым, потому что оно из мемуаров с легкостью перекочевывает в почтенные литературоведческие работы и биографии. Человеческая память устроена так, что она как прожектор освещает отдельные моменты, оставляя вокруг неодолимый мрак. При великолепной памяти можно и должно что-то забывать".
Боюсь, что я то и дело попадаю в число "уголовно наказуемых", потому что все время пытаюсь передать прямую речь Ахматовой. Но как бы то ни было, я помню хорошо, что Анна Андреевна рассказывала, как, увидев рыцарские ступени замка, куда ее вели, она вспомнила о предупреждении врачей: лестницы опасны для её сердца. Но делать было нечего. "Что же? – подумала я. – По крайней мере, я умру на земле Данте! И, представьте себе, я даже не очень задохнулась...".
Войдя в зал для церемоний и заняв предназначенное ей место, она обратила внимание на мраморный бюст Данте, стоявший поблизости. "Мне показалось, что на его лице было написано хмурое недоумение – что тут происходит? Ну, я понимаю – Сафо, а то какая-то неизвестная Дама..."
Ей вручили конверт и большую фигуру в рыцарском одеянии, что-то вроде великолепно оформленной куклы-игрушки. (Она показала нам эту красивую куклу.) Она отложила конверт в сторону и занялась разглядыванием оригинального подарка. Кто-то из членов юбилейного комитета, наклонившись, сказал: "Синьора! В этом конверте ваша премия!".
В последние годы Анна Андреевна часто похварывала, и, к великому огорчению, свидания наши становились все реже.
– веселый, бодрый. Она звонила уже из санатория. Была очень довольна условиями жизни, радовалась тому, что она вместе с Ниной, приглашала приехать навестить их.
А через несколько дней Анны Андреевны не стало...
Примечания
Печ. по кн.: Журавлев Д. Н. Жизнь. Искусство. Встречи. М., 1985.
Дмитрий Николаевич Журавлев (р. 1900) – артист, мастер художественного слова.