Поиск по творчеству и критике
Cлово "JUAN"
Входимость: 1. Размер: 61кб.
Входимость: 1. Размер: 86кб.
Входимость: 1. Размер: 23кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 61кб.
Часть текста: Предельное расширение интертекстуальных горизонтов произведения повлекло за собой огромное количество исследовательских интерпретаций, выявляющих все новые и новые реминисцентные пласты Поэмы2. Так, достаточно полно описан «геройный» уровень Поэмы, в результате выявлен архетип поэта и определены семантические компоненты «мифа о поэте»3. Тем не менее, реконструированные парадигмы героев не всегда вписываются в художественный мир Поэмы, поскольку их встраивание непременно требует обращения к жанровому анализу. Это связано с тем, что жанр является базовой категорией, моделирующей мир произведения4 и объясняющей, во-первых, авторский выбор тех или иных претекстов; во-вторых, сам механизм их интерференции. По нашей гипотезе, Ахматова в своей Поэме воспроизводит не только архетипы «людей и положений», но ставит перед собой гораздо более масштабную задачу: смоделировать жанровый архетип поэмы. Неслучайно Ахматова выносит жанровое имя в заглавие и рассуждает о генезисе своей Поэмы в метаописательных фрагментах «Решки»5. А поскольку архетип – это всегда инвариант, то Ахматова разворачивает в «Триптихе» целую парадигму жанровых вариантов поэмы, относящихся к разным периодам и национальным культурам. Эти варианты, разумеется, обозначены метонимически: в Поэме либо воспроизводится структура жанровых аналогов, либо делаются цитатные отсылки к источнику, послужившему жанровым эталоном. Однако в метаописательной части Поэмы...
Входимость: 1. Размер: 86кб.
Часть текста: Галина: "Миф о поэте" Анны Ахматовой в западноевропейском литературном контексте: интертекстуальный анализ "Миф о поэте" Анны Ахматовой в западноевропейском литературном контексте: интертекстуальный анализ В попытках объяснить себе и воображаемому читателю литературный статус "Поэмы без героя" Ахматова обозначила свое новаторство как предельную смысловую интенсификацию стиха1. Уточним: в "Поэме без героя" информационная емкость тождественна предельной цитатности поэтической строки. Пути, на которых Ахматова в "триптихе" реализует тайную знаковость2 своего письма, способы "перечитывания" ею источников, ставших предтекстами ее стихов, - предмет дальнейших рассуждений, в результате которых обнаруженные неявные смыслы исследуемого сегмента текста организуются в единое целое и проясняют более глубокую во временном и в онтологическом плане сущность. Объектом анализа станут следующие строфы поэмы: Ты... Ровесник Мамврийского дуба, Вековой собеседник луны. Не обманут притворные стоны, Ты железные пишешь законы, Хаммураби, ликурги, солоны У тебя поучиться должны. Существо это странного нрава. Он не ждет, чтоб подагра и слава Впопыхах усадили его В юбилейные пышные кресла, А несет по цветущему вереску, По пустыням свое торжество. И ни в чем не повинен: ни в этом, Ни в другом и ни в третьем... Поэтам Вообще не пристали грехи. Проплясать пред Ковчегом Завета Или сгинуть!.. Да что там! Про это Лучше их рассказали стихи3 Текст семантически многомерен, не раз подвергался интерпретациям, и дальнейшие суждения не претендуют на исчерпывающее (если таковое вообще возможно) его истолкование. Я предлагаю обратиться к "западным корням" отрывка, а именно к поэзии (и отчасти к прозе) англичанина Роберта Браунинга и француза Теофиля Готье. Обозначим метаописание анализируемого текста цифрой I и нечто из его "генетического досье" - строфу, не вошедшую в поэму, - цифрой II. I. "Работа над ней (поэмой. - Г. М.)...
Входимость: 1. Размер: 23кб.
Часть текста: годов есть свидетельства, что в начальный период работы над "Поэмой без Героя" тема судьбы и образ чаши в их взаимосвязи были частью некоторых творческих замыслов Ахматовой: в 1940 году она хотела назвать "какой-то из ее стихотворных циклов" "Кубок горя" [11, т. I, с. 70], в сентябре 1942 "<…> разбирала Лютфи и нашла эпиграф для "Последнего тоста", что-то о чаше" [11, т. I, с. 481]. Непосредственно в тексте "Поэмы без Героя" "чаша" появляется лишь в третьей редакции2 в 1945 году: "Сплю и снится мне юность наша, / Та, его миновавшая чаша…" [1] и традиционно прочитывается как "чаша судьбы", "чаша страданий", выпавших на долю поколения - образ, отсылающий к евангельскому эпизоду "моления о чаше" (Мф, 26:39), который, в свою очередь, восходит к Ветхому Завету ("Доля из чаши", определяемая Господом - Пс, 10:6; 15:5) и еще далее - к мифам3. Тема судьбы поколения логично выводится из "нашей юности", особенно если учесть, что примерно в то же время, осенью 1945 года, "был зачеркнут эпиграф из поэмы В. Хлебникова" ("Нет уже юноши, нет уже нашего") и вместо него "было записано начало первой строки стихотворения М. Лозинского" [1] "То был последний год…" (1914). Так вместо "нашего юноши" появляются "юность наша" и "последний год" при непосредственном соседстве с "чашей" в том и в другом случае. В новом эпиграфе скрыто - через полный текст Лозинского - расширялся христианский контекст семантемы "чаша", при акцентировании знака рубежа (финала и кануна): "То был последний год. Как чаша в сердце храма, / Чеканный, он вместил всю мудрость и любовь./ Как чаша в страшный миг, когда вино есть кровь.<…> Я к жертве наклонил спокойные уста, / Чтоб влить...