Поиск по творчеству и критике
Cлово "MODUS"
Входимость: 1. Размер: 20кб.
Входимость: 1. Размер: 127кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 20кб.
Часть текста: Анны Ахматовой Свою "восточную драму" "Энума Элиш" ("Пролог, или Сон во сне") Анна Ахматова назвала "ташкентской попутчицей "Поэмы без героя" 1 , указав тем самым на внутреннюю взаимосвязь этих двух произведений, одно из которых было уничтожено автором при обстоятельствах, весьма загадочных. "Энума Элиш", по заданной автором композиции, должна была бы быть представлена трехчастной композицией. Одну из трех частей "Поэмы без героя" - "Девятьсот тринадцатый год" - Ахматова назвала "петербургской повестью". Таким образом, в логике взаимосвязи "петербургской повести" и "восточной драмы" обращают на себя внимание жанровые дефиниции, в которых оказываются задействованными "географические параметры": Восток - Запад, точнее, Северо-Запад, если учитывать расположение Петербурга на географической карте России. В культуре данные оппозиции утвердили себя в системе дополнительных, традиционных, оппозиций: женское - мужское, интуитивное - рациональное, сознательное - бессознательное etc. Ахматова "географическим" оппозициям была склонна придавать не только мифопоэтическое, но и мистическое значение. "Восток" в ее творчестве связан с областью бессознательного, со сферой глубин творческой памяти: Это рысьи глаза твои, Азия, Что-то высмотрели во мне, Что-то выдразнили подспудное, И рожденное тишиной, И томительное, и трудное, Как полдневный термезский зной. Словно вся прапамять в сознание Раскаленной лавой текла…(2 (1), 116). В статье "Пушкин и Невское взморье" Ахматова прибегла к "полюсным" категориям в связи со особым исследовательским заданием проникнуть в глубинные слои психологии пушкинского творчества: "Петербург для Пушкина всегда - север, с парадоксальной категоричностью заявляет ...
Входимость: 1. Размер: 127кб.
Часть текста: свекровь с Левушкой пока еще в Слепневе, но там неспокойно. Мужики взяли за обыкновение врываться в дом, грозя пустить петуха, дабы выкурить барское отродье: дескать, на наших костях ваши хоромы стоят. [42] Шурочка в серьезность угроз не верила. Грозятся, чтоб не помешали господский луг выкосить. Не напугал ее даже рассказ молоденького мичмана, товарища Коли-маленького, о кронштадтских ужасах весны семнадцатого года. Двадцать шестого февраля в Кронштадте, рассказывал мичман, был большой парад. Встречали нового, назначенного Временным правительством начальника порта адмирала Вирена. Двадцать седьмого Вирен приказал выдать из флотского НЗ продукты для детей портовых рабочих. А на следующий день в Морском собрании адмирал давал ужин офицерскому составу. Матросы в белых перчатках и белоснежных куртках ловко курсировали между столиками, обнося гостей жареными фазанами и сибирской нельмой. Вино соответствующее, из царских погребов. Мичман, отвыкший от изобилий, и пил и ел за четверых. Утром его растолкал знакомый боцман. Дескать, ночью матросы ворвались во дворец Вирена, выволокли адмирала раздетым на мороз и, надругавшись, пристрелили. А на судах и пуль на офицерье не тратят – живьем под лед спускают. Боцман самосуды не одобрял, признался, что собрался тикать, к своим, на Урал. Мичман дал боцману денег, и часа через два тот приволок узел штатской одежды: делай-де, барин, ноги,...